Юрка снова замкнулся на некоторое время. Затем с мрачным видом продолжает:

– Почему тогда из-за достижения этих же целей не пожертвует жизнью отец?

– Потому что мужчина еще вполне может сам произвести потомство. Потом, он, может быть, более эгоистичен. Он сильнее, он полезнее. Масса причин/мотивов.

– А другая женщина? Не мать ребенка, но, как ты говоришь, особь, заинтересованная в сохранении вида?..

– Я понимаю, куда ты клонишь. Мать заинтересована в передаче собственного генетического материала, тогда как для другой женщины генетический материал другого человека не так интересен в силу опять же эгоизма.

– Но это же чудовищно! Все что, ты говоришь… это неправильно! Цинично! — Юрик сильно возмущается, видимо жутко задетый за живое моими рассуждениями.

– А жизнь — что? Праздник? Такая же циничная пустышка с волчьими законами! Все грустно, скучно и прозаично. А ты думал, листочки зеленые на деревьях для красоты? Нет. Все имеет свое прозаическое предназначение. Зелень лесов не для того, чтобы ею любовались! Листочки зелененькие на деревьях не для того, чтобы они нас успокаивали и умиротворяли, а просто растение приспособилось к сохранению своего вида благодаря содержанию в клетках зеленого хлорофилла. Все законы приспособлены природой для достижения неведомой нам цели.

– А вдруг травка зеленая не только для фотосинтеза, но и для того, чтобы приятно было лежать на ней? Ведь лифт существует не только для того, что бы в нем ссать, он еще и вверх едет.

– Проснись, старик, лифт только опускает, а если и поднимает, то исключительно вниз. Будь реалистом. Что говорить, если никакой любви нет! Есть только химическая реакция в организме человека, которая к тому же длится примерно полтора года.

– А искусство? На чем оно замешано?

– На тщеславии, гордыне и эгоизме.

– О, как!

– Именно!

Юрка закуривает и треплет неподатливый чуб:

– Слушай, я не согласен с тобой. Если все так, то жизнь не имеет смысла. Это существование, достойное жвачных животных, где все просто и примитивно.

– Чувак, очнись наконец! Мы такие! Геймеры, программисты, хакеры, эротоманы, геи, наркоманы, графоманы, рокеры, панки, скинхеды, гиперсионисты, фашисты, просто идиоты, любители футфетиша, домохозяйки, кулинары, автолюбители, велосипедисты, богатые и нищие — это все звенья одной смывной цепочки, болтающейся на грязном смывном бачке унитаза в сортире матушки-природы.

На кухне снова нависает пауза. Я сижу и смотрю, как Юрка в глубокой задумчивости покачивается на стуле из стороны в сторону. Разглядывание этого человека-маятника действует на меня умиротворяющим образом. И я, тупо хлопая ресницами, смотрю, как мой дружок пытается увеличить громкость работавшего до того без звука телевизора и путается в кнопках. И я вижу, как он задевает локтем тарелку с нарезанной колбасой и она медленно и отчетливо летит со стола, разбивается на осколки и никому не нужную заветренную колбасу. Мои мысли размазываются. Я думаю, что вот так же я разбил Юркины счастливые и правильные представления о жизни, превратил в кучу осколков стройную систему его мировосприятия. Надо ли это было делать?

Имею ли я право учить кого-то жизни, если сам толком жить не умею? Этот вопрос всегда должен стоять перед любым человеком, который собирается открыть рот. Ведь слово может перевернуть чью-то судьбу, благо если в нужном направлении. Второй вопрос: имею ли я право молчать, если я знаю?

Юрка тем временем убирает с пола осколки тарелки и колбасу.

– Ну что, братан? Ты чего-то сник.

– Да не сник я! Думаю, — отвечает Юрка.

– О чем?

– Все о том же. Ты меня как-то сбил, но я… вот, думаю… ведь есть опровержения твоим взглядам. Как ты объяснишь инстинктом самосохранения подвиг Александра Матросова?

Пришла пора задуматься мне. И дело не в том, что я не знаю, как своей теорией объяснить поступок этого человека, а как донести до Юрки свою мысль так, что бы еще больше его не напугать и не испортить.

– Юрок, я не буду разбираться в исторической достоверности этого события, хотя там не все так однозначно, как нам преподносили долгие годы. Возможно, это тот редкий случай, когда сохранение вида стало важнее самосохранения индивидуума. Но есть еще один взгляд. Существует теория так называемых лептонных облаков. Вполне возможно, это то, что остается от нас после смерти. Информационное поле. Своеобразный аналог души. Философы Древней Греции утверждали, что личностное информационное поле, или, как они его называли, «личностный эйдос», живет после смерти человека, пока о нем помнят живущие. Не в этом ли причина того бессознательного, что заставляло людей искать славы на поле боя, в науке или искусстве. Мы до сих пор поминаем своих умерших родственников, подпитывая тем самым их энергетические лептонные поля. Ставили и ставим пирамиды/статуи/памятники. Вот тебе и ответ на вопрос. Герои ищут бессмертия в смерти. Кто бессознательно, а кто и осознанно. Вспомни Герострата, обеспечившего своему имени место в истории тем, что сжег храм богини Артемиды. Эгоизм толкнул его на жажду бессмертия.

Какое-то время Юрка находится в состоянии прострации и некоторого угнетения духа, но совместный поход за третьей бутылкой полностью примиряет меня с моим оппонентом.

После того как очередная бутылка распечатывается и очередные «по пять капель», сопровождаемые кусочками лимона, тепло растекаются по нашим желудкам, разговор возобновляется.

– Мы далеко ушли от начала нашего разговора, — возвращаю я Юрку к теме своих снов. — Я же тебе про вторую свою жизнь рассказывал.

– Да. Далековато мы отошли от первоначальной темы. И что? Как ты соотносишь сны со своей теорией всеобщего эгоизма как двигателя эволюции?

Я лишь усмехаюсь в ответ:

– В том то и дело, что не в какие мои теории это не вписывается. Для меня вопрос стоит уже так: кто из нас реальность, а кто фантом? Что это вообще за переселение душ может быть, а, Юрок?

– Черт его!.. А как ты вообще относишься к другим измерениям? Ты никогда не думал, что есть другие миры? Параллельные вселенные. Может, как раз мы и попадаем туда во время ярких снов?

Меня заинтриговывает его теория.

– Почему бы и нет? Я думал об этом, но как-то… не проникся, что ли. Почему раньше этого не происходило? Что послужило точкой отсчета в этом бесперспективном и странном знакомстве? Где и когда начался взаимный переход/вторжение?

Ответа на поставленный вопрос мне услышать так и не удается. Цепь размышлений прерывается трелью дверного звонка.

– Кого там принесло? — удивляется Юрка.

– Супругу? — предлагаю я свой вариант.

– Не. Я ж тебе говорю, Валька моя только к вечеру объявится. Как же, неделю с мамашей не виделись. Столько косточек знакомым перемыть надо. Это кто-то другой прибился к нашему берегу.

Юрка встает из-за стола и идет открывать. Я отодвигаюсь на своем стуле от стола, и мне становится видна входная дверь. Хозяин непослушными пальцами долго не может справиться с замком. Но привычка побеждает опьянение, и дверь наконец распахивается. На пороге возникают женские силуэты чувих в нелепых пальто.

Я вижу, как Юркин недоуменный взгляд вопросительно вперивается в постные лица нежданных посетительниц.

– Здравствуйте! — проговаривает одна из девиц. — Вы знаете, в день святого Рождества мы хотели бы поговорить с вами об Истине.

– О-о-о!.. — Юрка искренне радуется появлению в своей квартире новых персонажей. — Девчонки, заходите.

Он радушно распахивает дверь и галантно, насколько это возможно для выпившего больше поллитры человека, приглашает войти носительниц Истины. Девицы с мягкими полуулыбками/полугримасами заходят.

– Мы хотели бы вам оставить некоторые из своих брошюр, — звонким, радостным голоском верещит вторая невзрачная чувиха, не переставая кривить губы в улыбке, — которые помогут вам разобраться в себе, окружающем мире и добиться успеха в жизни. Мы носительницы Божественного знания и служительницы святой церкви адвентистов — соратников апостолов последних дней.