В монастыре над гробницей святого Сергия  воеводы и ратные люди, монастырские слуги, дворяне, дети боярские, крестьяне, что пришли в монастырь, целовали крест оборонять его до смертного часа. Началась церковная служб, которая с этого часа уже не прерывалась во все время осады.

В польском стане днем и ночью шли приготовления к приступу. Придвинули к стенам на пушечный выстрел туры, втащили на них пушки.

29-го сентября у ворот Конюшенной башни затрубили польские трубачи, под белам флажком подъехал верхоконный, размахивая свитком с грамотой. Ему открыли притвор в воротах. Он отдал послание Сапеги к архимандриту и ко всей монастырской братии. Грамоту забрали, посланному сказали, что ответ доставят сами.

Архимандрит призвал воевод и старцев слушать польское послание.

«Пишет к вам, жалеючи вас Ян-Петр Сапега! Покоритесь царю Дмитрию Ивановичу, сдайте мне город, будете зело жалованы от царя Дмитрия Ивановича, как ни один из великих ваших не пожалован Шуйским; а если не сдадите, то знайте, что мы на то пришли, чтобы, не взяв его, не уходить отсюда. Сами ведаете сколько городов мы взяли. И Москва, и царь ваш в осаде. Мы в том ручаемся, что будете не только наместниками в Троицком городе, но царь даст вам многие города и села в вотчину, а не сдадите город и мы возьмем его силой, тогда уже ни один из вас в городе не увидит от нас милости. Пишем тебе словом царским, святче архимандрите: прикажи попам и монахам, чтоб они не учили войско противиться царю Дмитрию Ивановичу, памятуя милосердие оказанное монастырю отцом его царем Иваном Васильевичем, а молили бы Бога за него и царицу Марину Юрьевну, а нам город отворили безо всякой крови. А не покоритесь, так мы зараз возьмем замок ваш и вас беззаконников порубаем всех!»

Архмандрит спросил:

 — Кто он, Ян-Петр Сапега? Князь? Боярин?

 — Не князь и не боярин, но рода знатного в Литве и Польше, — пояснил князь Долгорукий. — Его дядя канцлер в польском государстве, после короля вся власть у него в руках

Архимандрит сокрушенно покачал головой.

 — Вельможные люди Сапеги, мужи, как видно государственные, а оскверняют свои уста поганой ложью. Бродягу, имени которого мы не знаем, как царем называть? Сие  могут творить только самые подлые людишки.

Подал голос один из монастырских старцев.

 — Когда сатане занадобится, он обедню отслужит. Чего ожидать от вельмож, пребывающих в ереси?

Архимандрит обратился к Григорию Долгорукому:

 — Не из сомнения, князь, а ради сомневающихся. Спрашиваю тебя. Ты служил царю Дмитрию, видел его и на плахе. Тот ли убит человек, что называл себя царем Дмитрием?

 — Тот самый и никто другой. Дело то давнее, я скорбел тогда о нем и был бы рад, если был бы убит кто-то другой.

 — А того, что сидит в Тушино — видывал?

 — Не видывал, потому, как видеть не хотел.

 — В моей душе нет сомнений, — продолжал архимандрит. — Опасно сомнение в душах тех, кому оборонять обитель. Есть ли в среде нашей, кто видывал того, кто царствовал под именем Дмитрия и нынешнего Дмитрия, что сидит в Тушино?

 — Есть! — подал голос один из старцев. — Есть у нас в услужении пришлый плотник. На исповеди  покаялся, что видывал и того и другого.

— Призвать его сюда! — распорядился архимандрит.

 Егорку отыскали на стене. Он укреплял кирпичную кладку на заборалах. Поставили перед архимандритом. Архимандрит спросил:

 — Скажи нам, Егор, откуда ты родом, что твое звание?

Егорка не догадывался зачем его позвали, но нисколько не оробел. Отвечал спокойно.

 — Сторона моя Мещерская, озерная, а занятие мое струги строгать и на воду спускать по реке Пра в Оку, а из Оки во все концы, кому куда занадобится. Имел я жену, двух дочерей, да их оторвали от меня, а меня от них...

 — По какой причине ты с места сошел?

 — Как крикнули царем Бориса Годунова, село наше Стружаны отошло к Семену Годунову. Ободрал он, как липу дерут, пришлось уйти. В Цареве-Борисове избы ставил...

Долгорукий перебил :

 — Далеко тебя занесло, а ты обсказал бы, как увидел царя Дмитрия Ивановича ?

 — Как не стало Семена Годунова, я в Стружаны вернулся. Собрались мы, стружанцы и решили бить челом царю Дмитрию Ивановичу, чтоб повелел вновь струги ставить. Пришел я в Москву, иду по Варварке... Искал кого бы спросить, как до царя дойти. Навстречу верхоконный. Доглядел я, что из Кремля выехал, хотя по виду казак. Его и спросить! Остановил я его и спрашиваю, как бы мне казачьего атамана Корелу сыскать. С Корелой я сошелся еще  в Цареве-Борисове. Казак спршивает для какой нужды мне Корела понадобился. Я ему стал о стругах сказывать, а он перебил меня и говорит, что атаман мне без надобности, чтоб был я назавтра в Кремле у Красного крыльца и подал бы челобитную царю. Велел идти в Тайнинскую башню, чтоб подъячие ту челобитную составили. Еще и добавил, чтоб мзды подъячим не давал. Тронул коня и ускакал. Меня окружили бабенки и посмеиваются. Спрашивают, знаю ли с кем говорил ? Тут же и объявили, что верхоконный и есть  царь. Я их сказ за посмех принял. Утром, как пробился к Красному крыльцу — обомлел. Сидит на царском месте тот верхоконный, коего я за казака принял и суд творит.

 — Складно сказывешь, похоже на правду, — заметил Долгорукий. — Царь Дмитрий ездил по Москве в казачьем одеянии. Про царя Дмитрия ты нам обсказал. Обскажи, как видел того, кто ныне в Тушино сидит. Служить к нему шел? 

 — Вез я ему письмо из Ярославля от его супруги Марины Мнишковой и от царского тестя.

 — Ишь куда вонзился! — удивился Голохвастов.

 — Нашел бы я царя Дмитрия в Тушино, остался бы служить ему до смерти. А нашел там незнамо кого. Письмо передавал, увидел. Думал жизни решусь, коли покажу, что он вовсе не Дмитрий. Не схож с настоящим царем Дмитрием Ивановичем. Ушел и сказал себе, что справедливо говорят: подальше от царей, голова целей. Вот и прибыл сюда, а ныне готов голову сложить за Преподобного!

Архимандрит спросил:

 — Есть у кого-либо спрос к Егору Шапкину?

Спросил Голохвастов:

 — Что же ты, Егор без оружия? 

Егорка распахнул сермягу и показал топор, заложенный за кушак.

 — Вот оружие мне по руке, а саблей не доводилось махать.

 — У меня урок для тебя, Егор Шапкин! — сказал архимандрит. — Поведем тебя по стенам, чтоб ты рассказывал ратным людям, как ты обоих Дмитриев видел и каков ныне тот, кто себя за Дмитрия выдает.

Егорку отпустили. Архимандрит прочитал письмо составленное в ответ Сапеге.

«Темное державство, гордые военачальники Сапега и Лисовский, и прочая дружина ваша! Десятилетнее отроча в Троицком Серигевом монастыре посмеется вашему безумному совету. Мы приняли послание ваше, и оплевали его. Что за польза человеку возлюбить тьму паче света, променять честь на бесчестие, ложь на истину, свободу на рабство, истинную веру греческого закона оставить и покориться новым еретическим законам, отпавшим  от Христовой веры, проклятым от четырех патриархов? Что нам за приобретение и почесть — оставить своего православного государя и покориться ложному врагу и вам, иноверной латине, и быть хуже жидов? Жиды, не познавши, распяли Своего Господа, а мы знаем своего православного государя. Как же нам, родившимся в винограде истинного пастыря Христа, оставить повелеваете христианского царя и хотите нас прельстить ложною ласкою, тщетною лестью и суетным богатством! Богатство всего мира не возьмем за свое крестное целование!».

С монастырской стены  протрубил трубач. Поднял на копье белый флажок. К воротам прискакал с белым флажком посланный от Сапеги. Послание в руки ему не передали, а прикрепив к стреле послали его стрелой под ноги посланному.

Сапега зачитал панам ответ из монастыря.

 — Ах, воронье! — вскричал Лисовский. — Отдали бы нам суетное богатство, мы их оставили бы гнить в каменном гробу. Не-е-е-е-т! Не отдадут! Отчего это все монахи и у них и у нас такие жадные? Нам богатство на радость, бокалами звенеть на дружеских пирах,а они заживо сгниют, лишь бы не расстаться с богатством. Золота и серебра у них на все наше воинство достанет. Хлеба у них припасено на год, рыбы у них копченой — пудами, меда и пива более, чем у короля в Вавельском замке. Видел их храмовую икону Троицы. На ней золота — пуды!