Монастырь готовили к обороне. Как только поляки появились под Москвой, Шуйский послал туда воеводами князя Григория Долгорукого — Рощу и Алексея Голохвастова. И хотя монастырь имел  своих ратных, Шуйский для усиления его обороны послал стрельцов и суздальских служилых, что томились в Москве. Изо всех городов в монастырь приходили люди поклониться усыпальнице святого Сергия, а те, кто мог держать в руках оружие, оставались защитить святыню, коли на нее покусится враг.

Известие о выходе польского войска на монастырь архимандрит Иосиф принял спокойно. Он говорил братии и защитникам монастыря:

— Господь не попопустит врагам, и святой Сергий нам защита и оборона крепчайшая. Со дня Куликовской победы монастырь не побывал во вражьих руках. Ныне Господь в наказание дерзновенным отнял разум у польских находников.

Воеводы были между собой во всем несогласными. Тут же и сказалось несогласие, скорее из желания говорить поперек друг другу. Долгорукий обеспокоился, что в монастырь набилось слишком много лишнего люда, а Голохвастов убеждал, что всяк, даже женщины, будут помогать отбить приступы врага. Архимандрит погасил спор.

 — Сергиева обитель издавна обитель всех страждущих. Господь повелел не оставлять их без защиты. Они с нами, и Господь с нами. Всякий ищущий, да обрящет. Идут? Пусть идут. Скликайте людей, вооружайте всякого, кто удержит в руках оружие.

В Москве то же озаботились обороной монастыря. Келарь монастыря Авраамий Палицын, пребывавший в Троицком подворье в Кремле, пришел к Шуйскому вместе с патриархом Гермогеном. Палицын говорил царю :

— Государь, с первых дней, как стоит Сергиева обитель, она всегда была опорой московских государей, их колыбелью. Не дай погибнуть обители от безбожных ляхов.

Шуйскому страшно отдать хотя бы одного ратника на сторону, дрожал он за Москву, ибо понимал, что сдав Москву, тут же потеряет престол. Но и не ссориться же в сей час с церковью. Пожалел царь,что отправил своего племянника Михаила Скопина в Новгород на переговоры со шведами и оберегать город, потому, как был неугоден рядом, а тут дело с Троицей, как раз ему по руке. Кому же ныне доверить войско? Не увели бы его к тушинскому Вору. На брата Дмитрия надежи нет. Не любили его в войске. Поставил над ратными, что должны были защитить Троицкий монастырь младшего брата Ивана.

Сапега вел свое войско на Троицу в обход Москвы. Иван Шуйский повел московские полки прямой дорогой. В двадцати верстах от монастыря на Ярославской дороге Сапеге донесли, что следом за ним идет московское войско. Он повернул свои хоругви и казачьи полки и двинулся навстречу. Польские хоругви поставил в резерв, первыми в бой послал казаков и гультящих.

Передовой полк московского войска вступил в битву под началом Григория Ромадоновского. Казаки, особенно запорожские, во встречном бою не стойки, а гультящие побежали сразу. Сапега и не надеялся на их стойкость. Ему надо было разгорячить московитов, втянуть их в преследование казаков и гультящих. Едва они  оторвались от своих главных сил, Сапега послал против них гусарские хоругви. Они рассекли и опрокинули передовой полк Григория Ромадановского, разгром довершили драгуны. Между тем, гусары, пронизав насквозь бегущиех русских, не теряя строя, выставив свои гибельные копья, пугая коней Большого полка развевающимися перьями на крыльях, вонзились в его строй.

В жестокой сече с драгунами пал сын Ромадановского, был ранен сам воевода. Драгуны погнали его полк. В русских рядах началась смятня. Иван Шуйский бежал ранее всех. За ним устремились все московские воеводы.

Как здесь не отличиться пану Лисовскому? Его казаки, как быстро рассеялись, так же быстро собрались и погнались за убегающими, а гультящие кинулись грабить московский обоз.

Сапега к вечеру собрал свое воинство и двинулся к монастырю. Вести о разгроме московского войска под Рахманцами достигли монастыря вскорости по окончанию битвы. Осада становилась неизбежностью. Воеводам осталась ночь на устройство обороны.

Каждый монастырский ратник знал свое место, а вот вновь прибывших надобно было расставить среди монастырских, чтобы по ходу обороны узнали, что к чему. Вооружали и монастырских слуг, и крестьян, и иных прибившихся. Размещали их семьи.

Иноки раздавали оружие со склада. Настала очередь вооружаться Егорке Шапкину, Даниле Селявину и его брату Оське. Над Данилой шутили :

 — Бог передал тебе, что недодал братцу. Носил бы ты своего братца за пазухой, чтобы из-за твоего ворота кусал врагов.

Егорке выдали саблю, кольчугу и шлем. Повертел он саблю в руку и вернул.

 — Топором мне способнее...

На Данилу Селявина кольчуга не нашлась, едва шлем подобрали. Попробовал саблю — крепка ли, и переломил.

 — Оглоблю тебе кованую! — рассердился оружейник.

 — Погоди! — молвил старец из оружейной палаты. — Есть у меня меч заморский. Добыли, когда царь Иван Васильевич воевал Ливонию. Не нашли мы к чему бы применить такое чудище.

Не только перед Егоркой, и пред такими же, как он впервые вступавшими в ратники, но и перед служилыми и дворянами, что вооружались в монастыре, предстало диво дивное. Меч, чуть ли не с оглоблю длиной, обоюдоострый. Инок притащил его волоком и положил у ног Селявина.

 — Подымешь ли? Его  двумя руками поднимать?

Селявин поднял его одной рукой.

 — Лемех от плуга, а не меч! — заметил Егорка.

 — Он пропашет! — одобрил Селявин. Поднял меч и взмахом обвел его над головой. У тех, кто стоял поблизости шевельнуло волосы ветром.

 Первыми увидели польское воинство дозорные с Плотницкой башни. Разожгли кострище, дымом предупредить, что пришел враг, тех, кто еще тянулся к монастырю под защиту его стен.

Загремели колокола, отгоняя от монастыря злых духов и нечистую силу, ободряя тех, у кого трепетали души. Потянулись вверх подъемные мосты, опустились в воротах железные решетки. Те, кто не успел войти в монастырь бежали в лес.

Редко добром поминали царя Ивана Васильевича Грозного. Тем, кто собрался на защиту Троицкого монастыря, довелось поклониться его памяти. Это он повелел обнести монастырь каменными стенами окружностью в шестьсот сорок саженей, высотой в четыре сажени, толщиной в три сажени. Башен было поставлено двенадцать. Плотничья на углу западной стороны при сходе с ней стороны северной. На схождении северной и северно-восточной сторон — четыре башни : Конюшенная с воротами, Соляная, Кузнечная и Наугольная. Между восточной и южной сторонами — Пятницкая. На южной стороне — Луковая и Водяная с воротами. На западе — Погоребная. Крепостные стены обнесены рвом с водой. Стены с бойницами в несколько ярусов, со стрельницами и заборалами.

Архимадрит и воеводы поднялись на Плотницкую башню. Московская дорога, как на ладони. С холма, под гору спускались конные польские хоругви. Впереди — польские воеводы. Князь Долгорукий был в ближних царя Дмитрия, поэтому знал многих польских вельмож. Показывал архимандриту и Голохвастову на Адама Вишневецкого и на его стрыйного брата Константина. Сапегу узнали по тому, что к нему, как к вышеначальному, подъезжали офицеры.

Колокола в монастыре умолкли. Наступила тишина. Доносилось до стен конское ржание. Ржанием отвечали им монастырские кони. Сапега поднял булаву, и конная хоругвь драгун устремилась на Климентиевское поле. За ними спустились гусарские хоругви. А далее колыхались казачьи пики, и всякое дреколье гультящих. Вышли на взгорок и пешцы, в ожидании, когда конница освободит им путь. Вельможные паны спустились с пригорка.

Взревели трубы, ударили литавры, и войско двинулось в обход монастырских стен для устрашения осажденных. Старики из бывалых ратников вспоминали, что вот так же вокруг стен Пскова обводил свои полки Стефан Баторий.

 — Можно ли их сосчитать ? — спросил архимандрит.

 — И считать не надобно! — ответил Голохвастов. — На глаз видно, что их десятеро на нашего одного, если того не более.

Обойдя монастырь поляки начали занимать позиции. На западной стороне против Плотничьей башни Сапега разбил свой стан. Лисовский расположился в Терентьевой роще напротив Наугольной и Луговой башен. Сразу же, не теряя времени, поляки и казаки начали рыть рвы, сооружать шанцы, собирать туры. Расставляли пушки. Монастырские дозорные насчитали девяносто пушек.