— Поговорили с ними, пусть теперь пушки рычат! — приговорил Сапега.

Туры поставили на катки, подняли на них пушки и покатили к стенам. Подсказывал, как ставить туры Лисовский, он проведал расположение монастырских служб. Монастырские пушки молчали. Воеводы указывали архимандриту, что надо бы помешать пушечной стрельбе. Архимандрит ответил:

 — Не пристало слугам Господним начинать кровопролитие.

3-го октября девяносто польских орудий изрыгнули пламя и в монастырские стены ударили ядра. Архимандрит удерживал воевод дать ответный огонь.

Польская канонада гремела, не умолкая. Но огонь всех девяноста пушек урона стенам не наносил. Рожинский приказал придвинуть туры ближе к стенам. Тут мощная кулеврина подала свой голос со стены. Но каков голос! Пятипудовое ядро с воем пронеслось над рвом и угодило в изножие туры. Тура рухнула и распалась. Поляки тут же попятили туры.

 — Вот они седые враны! — воскликнул Адам Вишневецкий. — Я такую стрельбу только один раз видел. Это когда царя Дмитрия к себе юргельтом нанимал, а он стрелял из пистоля, когда подбрасывали шапку.

 — Есть чему удивиться, — сказал Сапега. — Мне говорили, что столь тяжелых пушек в Московии всего две-три найдутся. В Поскове таких не было, когда Стефан Баторий осаждал Псков.

Обстрел продолжался десять дней. Сапега и Лисовский решили, что монахов ввели в страх

13-го октября пушки умолкли. В польском лагере началось необычное оживление. Воеводам не составило труда угадать, что поляки готовятся к приступу. Защитники монастыря были готовы дать отпор. С башен и стен разглядывали суетню у поляков с недоумением. Можно было подумать, что у них какой –то праздник. Польские всадники, разодетые в лучшие одежды, гарцовали на лошадях. Вдруг пускали их вскачь к стенам, стреляли из пистолей в воздух, выкрикивали дерзости. На валах, коими был обведен поляками монастырь, шло пирование под крики «виват». К вечеру шумоство утихло, ушли с поля верхоконные, обезлюдили валы.

Осенью быстро темнеет. Как только иссякли сумерки, польский стан осветился ожерельем факельных огней. Взревели трубы, ударили барабаны. В свете факелов было видно, как из-за земляных валов выступила конница. Казаки катили тарусы к стенам, прикрывая ими пехоту.

В монастырских храмах и церквях шла непрестанная сужба. Ратники на стенах затились в ожидании. Архимандрит и воеводы наблюдали за вражьм станом с Плотницкой башни. Архимандрит спросил у воевод :

 — Почему поляки пошли на приступ ночью?

 — Для устрашения, — пояснил Долгорукий.

Тарусы ближе и ближе. Пешцы, подбадривая себя криками бежали к стенам. Впереди казаки и гультящие.

И здесь у воевод разногласие. Долгорукий сказал:

 — Пора!

Голохвастов возразил:

 — Рано. Пусть подойдут ближе, чтобы первым залпом побольше уложить.

Пешцы достигли рва и начали забрасывать его снопами, мешками с землей, дрекольем. Долгорукий взмахнул булавой, трубачи  затрубили, стены  опоясал огонь и прокатился гром. В пушечных залпах утонули мушкетные выстрелы. Стену окутало дымом. В дыму опять громыхнули пушки. Пушкарям не надо их наводить на цель. Цель в нескольких шагах от стены. В ответ на пушечный гром достиг верха Плотницкой башни отчаянный вой штурмующих. Дробом из пушек рвало их тела. Бросая факелы, обезумев, казаки и гультящие бежали от стен, захватывая своим бегом польских пешцев. Их осыпали каленые ядра, что летели светясь, и, падая на землю, с грохотом взрывались.

Польская конница стояла недвижно. Из ворот Конюшенной и Водяной башен, под защитой огня монастырских пушек, вышли пешие, напали на тарусы и зажгли их.

Лисовский прискакал к Сапеге.

 — Что же ты не поддержал моих казаков?

Сапега спокойно ответил:

 — Твои — это не наши с тобой. Подставлять под пушки цвет польского рыцарства не имеет смысла за тысячу верст от Польши. Теперь мы знаем силу пушечного огня этого вороньего гнезда. Придется брать его осадой.

Осада — это прежде всего отсчение монастыря от внешних связей, это обстрел из пушек, это подкопы под стены. Это, конечно, и время, коли приступ невозможен. Ян Сапега понимал, что войско вторжения не имеет права на промедление. Лисовский, попытавшись взять монастырь с налета, к осаде был нерасположен, полагая налеты на города и села делом более надежным. Были у него в отряде польские головорезы, а еще запорожские казаки. Выбирал он и самых отчаянных из гультящих. Воинство буйное. Объединяло его желание грабить под предводительством искушенного в грабежах знаменитого польского налета. Уважала его вольница за то, что устраивал прибытки и боялись его бешеного нрава. Мог он в гневе не только кнутом отстегать, но и снести саблей голову.

Пестрое его воинство двинулось в поход. До Переславля-Залесского шестьдесят верст. На конях прошли за три часа, остановились у города. Из города вышли посланные его встречать игумены монастырей, дворян и городовой приказчик. Били челом царю Дмитрию Ивановичу и открыли городские ворота... Лисовский ограбил город и двинулся на Ростов.

Ростов не имел поновленных укреплений. Стрельцов и служилых годных для ратного дела Шуйский забрал, когда еще шел на Болотникова. В городе шатание. Кто хотел обороняться от поляков и разбоя сил на то не имели, горожане готовы были бы  присягнуть тушинскому Дмитрию, да митрополит Филарет грозил отлучением, Тех, кто начинал убеждать, что тушинский Дмитрий и есть настоящий царь, поднимал на смех с амвона.

Когда прибежали селяне с известием, что войска царя Дмитрия на подходе, значение митрополита упало, перевесил страх. Филарет облачился в святительские одежды, отворил двери соборной церкви, встал на паперти, чтобы крестом встретить  находников. К церкви подскакали верхоконные. Во главе польский ротмистр.Филарет воздел крест и возгласил :

 — Православные, остужайте свои головы! Остановите братоубийства. Войдите в храм, помолитесь о спасении своих душ!

В храм ворвались казаки и польские находники, но не ради спасения своих душ. Срывали с икон серебряные и золотые оклады, срывали бархаты, хватали священные сосуды.  С Филарета содрали святительские одежды. Хорошо, что он замолк, потому не учинили над ним расправы до смерти. Обрядили его в драную серемягу, на голову надвинули татарскую шапку. Усадили в телегу рядом с гулящей женкой с разрисованными сажей бровями. При этом приговаривали:

 — Вот тебе, отче, на утешение живое мясо, а не мощи убиенного отрока.

Кто то уже дорывался до его бороды, остановил их ротмистр.

 — Велю его в Тушино пред царевы очи доставить!

Лисовский похвалялся пед своими:

— Город за городом беру, а Ян Сапега глядит на воронье гнездо, наглядеться не может.

Тушино отстраивалось на зиму. Богданка окончательно уверовал в то, что ведет его воля иудейского Бога. Уже вся Северная Русь признала его царем. Он приобрел ранее не свойственную ему уверенность. Оставалась одна заноза — Троицкий монастырь. Его имя открывало ворота одного за другим города. И только обитель Святого Сергия стояла камнем преткновения. Его бросало в дрожь от мысли — не схватка ли это Богов, иудейского и христианского у стен этого монастыря ?

Москва его уже мало волновала. Что ни день, перебегали к нему вышеначальные московские люди: князья, бояре. Правда, иные тут же убегали обратно, но прибегали опять. Перелетывали. Не говорило ли это о том, что положение царя Василия Шуйского с каждым днем становилось все более непрочным. Брать приступом столь обширный деревянный город — это утопить войско в огне. Вслед за Рожинским, Богданка терпеливо ждал, когда плод созрев, упадет в руки. Папский нунций Симоннета прислал ему из Кракова грамоту, из которой следовало, что папский престол готов признать его московским царем. Что значила горстка гонористых панов, когда почти все русские города признали его государем? Когда донесли, что в Тушино привезен плененный митрополлит Филарет, Богданка счел, что в его руках недостающее звено той цепи, коими скрепляются царства. Прибегали к нему и архимандриты и епископы, готовы были присягнуть иные митрополиты, но Филарет не им чета. Глава православной церкви — патриарх. Патриарх Гермоген пребывает у Шуйского в Москве, стало быть, должен быть патриарх и в Тушине. Богданка не раз слыхивал от царя Дмитрия, как он досадовал, что сей Филарет так долго добирается из Сийского монастыря в Москву. Тогда еще Филарет — монах. Тогда же Богданка слыхивал, что Филарет в родстве с царем Иваном Васильевичем, пострижен Годуновым насильно, а был в Московии первейшим боярином.  Его род с незапамятных времен служил московским государям. Царь Дмитрий и Филарет так и не встретились. Богданка не знал, что этой встречи не пожелал Филарет. Но князья Черкасский и Сицкий, перебежавшие от Шуйского в Тушино, когда узнали, что привезли Филарета, поспешили прояснить Богданке, что он не признал царя Дмитрия сыном Ивана Васильевича.