Митрополит подошел к Михаилу.

— По любви ли, в правду ли, без хитрости ли какой ставишь подпись?

— Дозволь, отче, выйти и взглянуть на Тверь,— попросил Михаил.

— Иди! — молвил Дмитрий, и этим еще раз показал, кто здесь истинный владыка.

Михаил вышел из шатра. Под холмом толпятся на конях князья и воеводы, чернеют железные шишаки мужей новгородских, на лугу четкими прямоугольниками стоит пешая рать, далее острог, дымится Тверь, почернели от дыма ее купола. Молчат колокола. Молчит, замер город в ожидании приговора. Щемит сердце, давит тоска. Тяжки руки Москвы на плечах древнего града, тяжко пророчество святого Петра, а принять его еще тяжелее. Выходил из Твери великий князь, равный среди великих, в город вернется молодший брат Дмитрия. Любил отчину Михаил, ее голубые воды, зеленые леса, радел, чтобы Тверь возвысилась над Москвой. Опоздано при дедах, внукам не повернуть вспять. Шагнул Михаил в шатер, поцеловал крест у митрополита:

— В правду, отец, без хитрости подписуюсь. По любви? Нет! Горестно мне Тверь под Москву ставить своей рукой! Ставлю! Крестного целования не порушу. Русь превыше Москвы, и Твери, и Рязани!

Москва, Владимир, Коломна, Суздаль, Белоозеро, Устюг, Кострома, Угличское поле, Ярославль, Переяславль на Клещином озере, Галич, Ростов, Новгород и Заволочье, города и погосты встретили известие о победе над Михаилом тверским, о том, что дал он докончание по всей воле Дмитрия Ивановича, колокольным звоном, подовыми пирогами и хмельным медом ради светлого праздника. Почувствовали в городах и в волостях и большие и черные люди за собой силу. Ныне Тверь не помеха, а допомога. Настанет конец ордынскому засилью, скоро, скоро будет дан окорот Орде. В пешие городовые полки просились люди со всех городов: и ремесленники, и торговые люди, и огородники, и бортники, и пахари. Выходили из густых дебрей, из дальних сел, просились монахи дальних монастырей. Дмитрий послал Пересвета и Ослябю уряжать монастырские полки и полки дальних сел, что забрели за Устюг, в далекое Заволочье. Тянулись переселенцы на московскую землю с земель рязанской, курской, черниговской, шли не только с окраин, уходили с земли тверской, смоленской, шли из Полоцка, из Брянска, из Стародуба, тянулись с земель киевской и владимиро-волынской.

Московские воеводы уряжали пришельцев по городам: в Переяславле на Клещином озере обучал пеших бою в тесном строю с длинными копьями воевода Андрей Серкизович, во Владимире — тысяцкий Николай Вельяминов, в Коломне — Тимофей Васильевич Вельяминов, в Костроме — воевода Иван Родионович Квашня, в Белоозере — князь Федор Белоозерский. В Устюг еще ранее того был направлен воеводой старшина московской оружейной братчины Дмитрий Монастырев. То ли действительно установили по родословцам, что он попал послушником в монастырь из захиревшего в изгойстве княжеского рода, то ли Дмитрий Иванович за его заслуги в вооружении московского войска придумал эту сказку, но в Устюжне Дмитрий Монастырев звался князем и воеводой, и весь дальний край к Заволочью лежал под его рукой, все рудознатцы и дальние лесные кузницы.

Поход на Тверь указал и на большие нелепости. Кормление конных дружин лежало обязанностью на боярах. Городовые полки кормили ремесленные братчины и торговые сотни. Десятки и сотни кормленцев вносили разлад и путаницу в доставку войску продовольствия, не обошлось и без воровства. Воровали бояре, воровали торговые люди. Чтобы кормить всю силу, собравшуюся под Тверью, пришлось обидеть тверичан. Ныне стало все еще труднее. К весне готовились перевести городовые полки и конные полки подручных князей на берег Оки. Теперь, после тверской осады, можно было ожидать Орду в любое время. Нужно было к тому же держать сторожевые полки и поблизости от литовской границы, Ольгерд мог прийти внезапно. В кормлении войска при передвижении полков, при их стоянии на Оке нужно было навести порядок. Кто-то должен кормить все войско, следить за тем, чтобы никто не воровал, а отдавал воинам все, что им было положено. Дмитрий долго раздумывал, кого поставить кормленцем. Поход на Тверь показал, что боярин охотно поспособствует боярам, дабы не тяжко было кормить дружину, около братчин и торговых сотен кружили воры. Дмитрий перебирал ближних своих людей. Были среди них люди честные, но невелик труд торговцу обмануть боярина на привесе скота, на замокшей под дождем крупе, на обмолоте хлеба. Взять кого-то из торговых гостей, так у каждого свое дело, не оторвется от главного, не главному не отдаст всего сердца. Вспомнил в часы раздумья рязанского огородника Игната и его бойкую женку Матрену, что гадала Боброку, а ему, князю, сулила победу над Ордой. Читал в их глазах восторг и преданность, верил, что, придя на московскую землю, они действительно воскресли. Клялся Игнат отслужить за добро, что увидел в Москве, пусть ныне отслужит.

Дмитрий понимал, что и бояре, и торговые гости примут за великую обиду такое назначение Игната, человека безродного, кормленцем всего войска. А боярские-то роды из какой такой глубины явились? Нет в Москве выше боярского рода Вельяминовых. А и старший из них сам признал, что был прародитель рода Африкан не из немцев, а простым смердом Александра Ярославича. Стерпят бояре, как стерпели тысяцкого Алексея Петровича, как стерпели Африкана из смердов. В родословце нет труда записать: «явился на службу московскому князю муж честен из Рязани Игнат...»

Огородника, бортника, пахаря Игната, что сам привык прятаться от княжеского тиуна и от ордынцев, никто не обманет, а служить будет честно и грозно, ибо честь оказана превеликая.

Поначалу Игнат даже и не понял, что от него хочет князь, не мог сразу взглядом окинуть, что от него требуется. А когда Дмитрий растолковал, то испугался и поспешил назвать боярина Родиона Несторовича. Боярина в хозяйстве и в кормлении никто не обманет.

— Боярин против боярина поопасается пойти, а мне нужен человек, который бы не дал обмануть меня ни боярину, ни купцу! Тебя смогут обмануть?

Игнат покачал головой:

— Ни купец, ни боярин!

— Испугаешься?

— Бояре — большая сила, князь!

— За мной войско! Войско и за тобой!

— Грамоте я не обучен, князь!

— Дам тебе грамотея, монаха, писцом у тебя будет. Наряжу стражу, чтобы мог ты схватить вора, кем бы тот вор ни был!

Игнат поклонился.

— Сказал, за тобой, князь, и на тот свет, а на этом свете моя жизнь — твоя жизнь!

Не дано было Игнату побыть на неожиданной должности без дела ни дня, ни часа. Не успел съездить за Матреной и детьми, о своем хозяйстве даже и вспомнить было некогда. Сразу же в тот же день князь послал его готовить кормление войску сначала во Владимире на полный пеший полк, на три тысячи с лишним ртов. Во Владимир шел белоозерский пеший полк. Из Владимира Игнат поскакал со стрелками в Коломну принимать скот у московского торгового гостя Тимофея Весякова. Отвел скот во Владимир, поскакал в Боровск. В Боровск ушел стоять московский пеший городовой полк. Велено князем брать кормление с боярских дворов, а бояре прижимисты и упрямы.

Дмитрий передвигал полки не по капризу. Сакмагоны зажгли дымы в Засурье. Оповестили, что на Нижний Новгород идет ордынский эмир Ачи-хожа, ведет тумен. Суздалец затворил город в осаду. Дмитрий послал гонцов к Ачи-хоже спросить «почто пришел?».

Ачи-хожа ответил:

— Почто ходили ратью на Михаила тверского?

Ачи-хожа пограбил нижегородские волости, город приступом брать не стал и быстро ушел, не ожидая, когда на помощь нижегородцам придут московские полки из Владимира и Суздали. Не улеглись дымы сакмагонов над Засурьем, встали дымы из-за Смоленска, стояли тревогой от Смоленска до Можайска и Боровска. Из Звенигорода гудели колокола, упреждая, что на Русь идет Ольгерд.

Князь Владимир Андреевич послал гонцов из Боровска спросить Ольгерда, что он затеял. Ольгерд ответил:

— Почто ходили воевать Михаила тверского?