Князь остановился перед боярином.

— Ты звал меня, Василий?

— Звал! — тяжко уронил Вельяминов.— Пришел мой час. Служил деду твоему, дяде твоему, отцу твоему, тебе... Все вы разные, всяк на свое лицо, а я один. Держал я град Москву тысяцким, когда невелик был городок, и тысячи-то жителей в нем не насчитывали. Ныне не тысяцким меня назвать, а по-ордынски — темником. Долгая жизнь, я гляжу — всего лишь вчера вошел в ворота, и вот он, и выход... В один день все вы, великие князья, вместились. Помню твои восторженные глазенки, когда шел ты на Суздальца во главе московских дружин! Какой бог послал тогда тебе Волынца?

Боярин попытался привстать на кресле, но не хватило силы, смущенно махнул рукой.

— Болело сердце, точила черная зависть на пришельца! Ревновал! Однако Волынец богом тебе послан! Охраняла его от пас, от московских бояр, судьба! Лютовали на него иные, а знали, без него не подняться Москве на Орду! Слышал я о коломенском чуде! Ушел Ачи-хожа, не переведя тумен через Оку. Такого не бывало! Хвалят твое войско, князь! В том и моя доля! Не отводи от себя Вельяминовых! Но и мы разные. Люби Микулу, твоего свояка, на сестрах вы венчаны, скреплен церковью ваш кровный союз! Верь Тимофею, моему брату молодшему! Сложат за Русь и за тебя, князь, головы! Нужен сильному боярину могучий государь!

— Не оттого ли Вельяминовы от отца моего отъехали в Рязань?

— Понять твоего отца простым умишком тяжко! Зовут Ивана милостивым, тихим князем... А я вот, у последнего порога, иначе его вижу! Многомудр был твой отец! Его тихость — перед великой грозой. Замечал, князь, как бывает тихо перед грозой? Туча собралась, заслонила солнце, давит, а веточка не шевельнется... Потом, потом грянут и ветер, и ливень, и молния, и гром! Обидел он нас, предпочтя боярство горожанину. Не обижай бояр ради черных людей! Бояре — твоя опора!

— Ты же сам, Василий, сказал о чуде под Коломной! Не гридни на конях, не боярские витязи остановили Ачи-хожу! Ты же, боярин, обучал меня, юнца, хитрой и мудрой игре на шестидесяти четырех клетках. Самая малая фигура — пеший воин на том поле. Идет битва витязей, конных, рыцарей, закованных в железо, мчится с края на край богатырь ферязь, а короля-то заслоняют пешие! Ладно! Сразились витязи в поединках, падают в бою, а пешие идут и идут тихим шагом к последней линии. И только дойдет, все витязи перед ним бессильны! А кто он, пеший? Смерд или горожанин!

Вельяминов усмехнулся:

— А дошел до последней линии — тот же витязь и боярин! Одни роды сменяют другие, и все стояли и стоять будут на том, что одному ратная слава, одному править, другому кормить того, кто правит! Сказано в родословце: пришел к великому князю Ярославу из немецкой земли муж честен Африкан, нашего рода праотец. Это немец-то, это латинян-то, Африкан? А вот сказано! А если правду сказать: был тот Африкан из черных людей, смердом, да в каком-то бою приглянулся князю Ярославу... Опирайся, князь, на бояр, а смердов оставь...

— Благодарствую за совет, Василий! Боярство меня не обидело, и я его обидеть не желаю и не могу! Но и смердов в обиду не дам, без черных людей мне не исполнить дедовского завета. Боярин всегда уговорится с Ордой, смерд никогда!

У боярина судорожно дернулись губы.

— На исповеди не скажу! Тебе скажу, князь! В Коломне на свадьбе твоей... Переменил я золотой пояс, коим одарил тебя твой тесть Суздалец! У сына Миколы взял его пояс, подложил тебе, а сыну — твой пояс. Отберешь?

— Не отберу! Мне тогда ж стало ведомо!

— И я знал, что тебе ведомо! Потому и затаил к тебе добро, а не зло! Верь Миколе, виноватый он перед тобой, а не предаст! Не верь Ивану!

Василия Вельяминова похоронили пышно. Долго над Москвой висел погребальный звон. На тризне Иван Вельяминов подошел к князю Дмитрию.

— Принято во франкских королевствах... Умирает король, кричат «да здравствует король», и королем становится наследник! Не слыхал я, князь, твоего слова! По отцу — мне место тысяцкого!

Дмитрий нахмурился. Тело отца еще не остыло в могиле, а этот рвется к власти.

— Тысяцкий не король, а ты, Иван, не королевич! — ответил Дмитрий,— Ныне не Владимир, а Москва стольный град! В Москве князь — и двум князьям не бывать!

Иван почернел, задохнулся, не нашел что ответить. Ночью побежал на торговое подворье к Некомату.

У Некомата свои думы. Сумел летом пробраться в Коломну. Взглянул на войско Дмитрия. Видел он генуэзскую пехоту, знал, какие бои сотрясают север Европы, как дрожит земля под поступью брабантских арбалетчиков[11], оценил нынешнюю силу Москвы. Надо и ему, Некомату, выбирать, с кем быть: с Ордой или с московским князем, как бы не оказаться между молотом и наковальней. Орда держала торговые пути. Больших поборов стоило перекидывать товары из ганзейских торгов в Персидское море и в море Италийское. Потери в Орде Некомат возвращал на высоких ценах при перепродаже товара. Путь, однако, был чист, разбойников Орда держала в страхе. Ху-фу, золотая дощечка с головами дерущихся тигров, была надежной защитой. Пошатнулась Орда, разодрала Орду усобица — в торге застой. Нет надежного пути ни на лодиях, ни по суху. Растет сила Москвы, сила Орды тает.

Кто для Некомата лучше: сильная Москва или сильная Орда? Ордынцы любят брать то, что не требует труда. Купцы ордынские не соперники. Москва берет трудом, купцы московские нетерпимы к чужакам. При сильной Москве чужак Некомат не нужен на Руси.

Ко времени явился Иван Вельяминов, повязанный кровью тысяцкого Алексея Петровича. На сказ Ивана, что князь отстранил его от тысяцких, молвил:

— То ни тебе, ни мне не новость! Отец Дмитрия прогнал Вельяминовых, сын их к концу приведет! Научат Сергий из Троицы и митрополит, что власть московского князя должна стать властью царской. Царь под корень изведет боярские роды. Стерегись, Иван! Сегодня не поздно, а завтра голова с плеч! Князь Дмитрий рвется стать государем всея Руси. Ты гляди, как он свел князей из уделов, ты гляди, как он наложил руку на Олега рязанского, близок час и Михаила тверского.

— Я его убью!

— Фролку Козла не научишь! За одно слово против князя Дмитрия холоп тебя убьет! То холопский князь! Холопов вооружил! В ряд с боярами поставил!

— У меня свои руки есть!

— Прежде чем ты их протянешь, тебе их отсекут. Отбери у него силу, тогда и сам падет! Мамай не простит ему Ачи-хожи! Проси у Мамая ярлык на великое княжение Михаилу, при великом князе быть тебе тогда большим боярином!

— А ты, Некомат, чего же не попросишь?

— И я пойду!

Никто не следил за Некоматом и Иваном Вельяминовым. Исчезли в один день из Москвы. Митрополит получил весть, что Иван Вельяминов вкупе с гостем, сурожанином Некоматом, прибежали в Тверь к князю Михаилу «со многоею лжею и льстивыми словесы».

А льстивые словесы были такими: дескать, князь Дмитрий по младости вознесся и загордился, решил идти ратью на Орду, тем Русь погубить. Тебе, князь Михаил, должно взять первенство на Руси и жить с Ордой в мире, Мамаю помочь против Дмитрия. Михаил дал согласие принять ярлык на великое владимирское княжение, просил принести ярлык, а сам побежал к Ольгерду звать его с войском на Русь.

Митрополит дал знать Дмитрию о сговоре в Твери. Дмитрий созвал подручных князей в Переяславль на Клещинском озере на крестины сына Юрия. Объявил князьям:

— Иван Вельяминов изменил Москве, отошел к тверскому князю. С ним Некомат сурожанин, гость торговый чужого племени. К нему без упрека, крест он нам не целовал, ему богом велено служить, где выгода. Иван Вельяминов нарушил крестное целование, уронил честь рода, будет с ним поступлено как с изменником. Иван Вельяминов ушел в Орду киличеем тверского князя просить у Мамая ярлык на великое княжение владимирское князю Михаилу! К ярлыку не пойду, отроком не ходил! Есть у нас ныне сила, а чтобы была наша сила неодолима для Михайловых заступников, нужно собраться всем князьям, кому дорога Русь, и стать, как стояли летом на Оке! Тогда и Орда не в страх, и Ольгерд не стронется с места.