Олег спросил бояр и дружину, готовы ли они оборонять Переяславль? Раздались голоса, что надо уходить за Оку к Дмитрию. Епифапий Коряев отрезал:

— За Оку не пойдем! Ежели Дмитрий расшибет Ачи-хожу, то и мы попадем в виноватые. Придет Мамай и истопчет рязанскую землю, а нам уйти придется без возврата.

Олег берег еще одну возможность. Если Дмитрий погонит Ачи-хожу, ударить во фланг ордынскому ту-мену.

Десять тысяч всадников не могут двигаться неприметно. Десять тысяч всадников — это пятьдесят тысяч лошадей, это стада баранов, это в несколько поприщ длины вереницы повозок, загруженных оружием. К Оке бежали звери, переплывали Оку лоси и медведи, рыскали по камышам кабаны, летела птица.

Обозначили движение Ачи-хожи и сигнальные дымы костров. Определилось — идет к Лопасне. Замысел понятен: перевезтись через Оку выше Коломны и мчаться изгоном к Москве.

Дмитрий послал к Лопасне три тысячи всадников конного полка, с ними тысячу стрелков на конях. С такими силами битву не затевать, не остановить с такими силами десять тысяч ордынцев. Задача — потревожить на перевозе через Оку, тут же отступить и провожать Ачи-хожу. На его правый фланг давить конными стрелками, а в спину выводить пешие полки.

Владимир Андреевич вел конный полк к Лопасне, не таясь. Пусть ордынские разъезды видят это движение, и Ачи-хожа пусть думает: перевозиться ли через Оку?

Ачи-хожа простоял у Лопасни два дня и повернул тумен вниз по течению по правому берегу Оки. Так же вниз по течению по левому берегу Оки повел конных Владимир Андреевич. Ачи-хожа остановился супротив Коломны, раскинул юрты, будто бы пришел на спокойное кочевье. Весь берег, покуда хватал глаз, покрыт юртами, вьются дымки бесчисленных костров, свиваются в мрачное серое облако, оно сваливает за темные зубцы леса и где-то далеко к Лопасне сходится с дымом от пожарищ.

Ордынцы спускались к воде, кричали озорные слова, скидывали порты на глазах коломенцев.

Коломна затворилась, на берегу ни души. На лугу перед городом в боевом порядке выстроено московское войско. Стоят ровные прямоугольники пешей рати, задние ряды скрыты высоким частоколом копий. Левой рукой пешая рать примыкает к крепостной стене, о правую руку стоит неоглядно в глубину конное войско.

Тумен Ачи-хожа стоял, будто чего выжидая. Сторожа перехватила гонцов Ачи-хожи к Михаилу тверскому, принесли князю Дмитрию письмо: «Ударь князю Дмитрию в спину, я ударю в лицо».

Сакмагоны на том, на ордынском, берегу перехватили гонца к Мамаю. Мамая Ачи-хожа сообщал, что навстречу его тумену вышла вся Русь, просил прислать еще всадников.

К Дмитрию приходили известия, что Ольгерд занят немцами, а князь Михаил укрепляет Тверь. Тверичане копают ров, возводят земляной вал, новят стены.

Боброк меж тем не терял времени. Впервые в одном поле были сведены три полка пешей рати, вооруженной длинными копьями. Надо учить пешие полки действовать заодно со стрелками, надо учить конницу оборонять фланги пеших воинов.

Полк копейщиков строился с таким расчетом, чтобы между двумя воинами мог пройти стрелок, уходя от удара врага под защиту копий. Пропустив стрелков, копейщики должны были отойти на десяток шагов и во время отхода сомкнуть строй, чтобы на каждого всадника приходилось по три копья первого ряда, а на каждого пешего врага — по одному копью первого ряда. Пеших врагов следовало встречать залпами самострелов из ряда копейщиков. Если противник преодолел бы заслон из железных стрел, стрелкам надо уйти сквозь строй копейщиков, сомкнуть ряды для встречного удара.

Конная дружина князя Дмитрия будто бы наступала развернутыми сотнями на пеший строй стрелков и копейщиков. Боброк рассчитывал, сколько времени требуется на перезарядку самострелов. Затем стрелки входили в плотный строй копейщиков. Копейщики склоняли копья. Стрелки выходили из строя копейщиков, копейщики смыкали ряды. Надо было повторить эти действия не единожды, а десятки раз, пока воины привыкнут по сигналам труб и сигналам, подающимся бубнами, перестраиваться, пока каждый понял бы, куда он должен ступить, что сделать.

Слух о войске князя Дмитрия далеко разошелся от Коломны. Нашлись людишки, пересказали виденное тверскому князю Михаилу. Дрогнул и Михаил. Коли Дмитрий решился встать на пути ордынского тумена и остановил десять тысяч ордынских всадников, разве ему Тверь супротивница? Михаил послал бояр замириться с Дмитрием, да чтобы затем поглядели па московское войско. Не привирают ли доводчики? Тверские послы привезли в Коломну известие, что князь Михаил свел своих наместников из всех городов великого княжения владимирского, вместо меча воздвиг к брату своему Дмитрию крест, привезли откуп за пограбленное и разрушенное и десять тысяч рублей долга Ивана, тверского княжича.

Дмитрий принял послов с лаской, Ивана отпустил, сказал, что готов составить грамоту с тверским братом, чтобы установился промеж Москвы и Твери вечный мир. Олень в воде омочил копыто, похолодали зори, побежали рыжие огоньки по березам и кленам, курился седой туман от обильной росы на лугах. Сакмагоны стерегли каждое движение всадников Ачи-хожи. Пал густой туман с вечера, закрыл непроглядной пеленой огни костров ордынского стана. Стерегли и не устерегли. Доносился шум из ордынского стана, ржали кони: на рассвете, когда туман начал рассеиваться, увидели, что Ачи-хожа снял ночью юрты и ушел.

Вслед помчались сакмагоны, догнали тумен Ачи-хожи и обозначили сигнальными дымами его путь. Ачи-хожа уходил на Зарайск, а оттуда к реке Дону, к переправам возле устья Непрядвы через Куликово поле, на Комариный брод...

Ушли...

— Будут, будут, князь, битвы,— утешал Боброк,— будут, князь, тебе победы, но такой полной, такой совершенной победы не случится. Ни один твой воин не убит, не пролилось капли крови, а рать ордынская бежала. То, князь, великая победа!

Князь Владимир спешил ставить град Серпухов. Он дал купцам и черным людям льготы, освободил от десятины, от черного бора, от ордынской выдачи. Росли не по дням, а по часам дубовые стены.

Князь поехал в Троицу и просил Сергия поставить в Серпухове монастырь, дабы был бы город и духовной крепостью.

— Мы все время шли на север,— ответил Сергий.— То будет первый шаг на ордынскую окраину! С богом, князь!

Сергий позвал иеромонаха Афанасия:

— Настал и твой час, брат! Зовет князь Владимир ставить монастырь в Серпухове на Оке! Потрудись во имя господне!

Афанасий отдал свое летописание иеромонаху Савве и тронулся с Сергием на Оку. Они соглядели место для церкви на высоком берегу, при впадении реки Нары в Оку, и заложили церковь. Первые камни Сергий положил своими руками во имя пречистой богородицы в девятый день декабря. Сначала Коломна, а теперь Серпухов выставился крепостными стенами над рекой Окой угрозой Орде.

И у Ольгерда, и в Твери, и в Рязани, и в Москве, и в Орде предчувствовали, что должны свершиться великие события, великие перемены, что равновесие на Руси разрушается. Москва становится неодолимой силой, и это нетерпимо для Орды.

Везде готовились к грядущим битвам. Мамаевы тумены рубились с туменами Амурат-хана. Мамай рвался к единодержавной власти, спешил опередить Дмитрия, дабы Москва не успела утишить своих соперников и взять под свою руку всю Северную Русь. Дмитрий ковал оружие, его воеводы во всех городах готовили горожан к ратному делу, готовили пешие полки, обряжали их в доспехи, учили действовать длинными копьями, кузнецы ковали железные стрелы для самострелов со стальным луком. Ольгерд тешил Михаила обещаниями помощи. Мамай вел тайное дело с Некоматом, чтобы поднять на Дмитрия еще раз тверского князя.

В Москве затевалось темное дело.

Давно недомогал боярин Василий Васильевич Вельяминов. Не пошел он с князем Дмитрием на Ольгерда, не побывал в дни противостояния на Оке под Коломной. Ударили морозы, московский тысяцкий позвал проститься князя Дмитрия к себе в усадьбу на Воронцовом поле. Вельяминов сидел в глубоком кресле. Куда девалась его тучность. Меньше чем за год осел он, как оседает пышное тесто, когда вдруг охватит его холод. Под глазами нависли мешки, погасли глаза, полуприкрытые веками, бессильно струилась по груди борода.