От града Москвы до Оки все дороги исхожены, известно каждое ноле, каждое лесное урочище. От переправы через Оку под Серпуховом и до Куликова поля князь и его бояре прошли впервые.

Вдоль Оки, по ее южному берегу, тянулись неоглядные поймы, могло показаться, что за Окой лежит сплошное поле, его и назвали Диким полем, ибо оттуда всегда накатывалась изгоном по летним дорогам Орда. Однако луга заканчивались в нескольких поприщах от луговой поймы, и до Дона тянулись непроходимые леса. Орда, чтобы ходить на Русь, еще в старые времена прорубила просеки. На Куликовом поле лес расступился на три поприща, оттесненный болотами и разливами многих рек. Удобное поле, чтобы перегородить дорогу Орде на Русь.

Дмитрий давно уже, куда бы ни попадал, приглядывался — а как в тех местах бить Орду, где ей поставить непереступимый порог. Не раз думано с Боброком о встрече с Ордой. Всякое думалось, таилось в тайне дума идти на Орду на стругах, на лодиях и на ушкуях по Волге до Сарая, как некогда ходил Святослав на хазар. Подрубить под корень господство ордынских ханов. Далеким виделось то дело, успеть бы, пока не закончилась замятия в Орде, собрать всю Русь: и Тверь, и Рязань, и Ольгерда, и Новгород, и смоленских, и брянских. Но надо быть готовым и к тому, что Орда двинется на Русь, опередит ее единение. Надо заранее думать, где ее встретить.

Боброк и Дмитрий объехали на конях все поле. Очень и очень оно приглянулось. Сходились к нему множество открытых дорог с ордынских кочевий, сошлись и устремились в воронку, что образовали Смолка, приток Дона, и Нижний Дубик, приток Непрядвы. Верх воронки — Красный холм, а конец ее горловины — каменистый песчаный кряж между истоками этих речек.

Дон выдвинут южнее рязанской земли. Само собой напрашивалось решение.

— Если мы заслоним Олега,— сказал Дмитрий,— он будет с нами. Если мы станем на Оке, ему свои же рязанцы не дадут прийти к нам, а потянут к Мамаю. Не дадут оставить рязанскую землю на поток и разграбление.

И Боброку нравилось поле. Сама мать-природа создала здесь крепость. Орда широко раскидывает крылья своего войска, здесь негде их раскинуть: к берегам Смолки не подойти — вязкое, глубокое болото.

Если русское войско займет песчаный кряж между Смолкой и Дубиком, отодвинув запасные полки к Непрядве, Орде придется наступать тесным строем, не распуская крыльев своего войска, сражаться в тесноте, подниматься в гору под обстрелом русских стрелков. Преимущество ордынского войска в его подвижности, здесь подвижность ограничена. По берегу Дона к устью Непрядвы тянулась густая дубрава. Выдвинулись к дороге старые дубы не в обхват. Дубрава как бы поднималась в гору и обрывалась на крутом берегу Дона. Боброк слез с лошади. Шагами измерил расстояния между дубравой и перевозами через Дон, шагами отмерил расстояние между истоками Смолки и Дубика. Дмитрий следовал за ним на коне. Он давно научился угадывать мысли своего наибольшего воеводы. Они больше не говорили о возможности встречи с Ордой на Куликовом поле — и без слов понимали друг друга.

После дневки на поле на рассвете Дмитрий тронулся с боярами Вельяминовым и Андреем Кобылой на ордынские кочевья. Боброк повел стрелков московского городового полка и кованую московскую дружину назад. Для   Дмитрия начался путь в неизвестность.

Пока Дмитрий тянулся по лесным дорогам через Непрядву и Дон, через Куликово поле на Комариный брод, хан Авдулла осмелился побеседовать с эмирами о том, как устранить Мамая. Бегич, Сары-хожа и Тютекаш предали хана. Мамай убил Авдуллу, понадобился еще один чингизид. В Мамаевой орде не было чингизидов. Мамай послал десяток нукеров в Орду Амурат-хана выкрасть чингизида Махмет-Салтана, коему шел от роду десятый год.

В Орде провозгласили нового хана, но все знали, что правит Мамай, а не десятилетний отрок. Незрелость от рока давала возможность Мамаю стягивать узду на эмирах, приводить их в покорность, ибо воины верили Мамаю больше, чем ничтожным чингизидам.

Мамай ждал Дмитрия и думал мучительную для себя думу, как уравновесить Русь, как держать ее в смирении руками ее же князей, ее же силами.

Сын Михаила тверского Иван выпрашивал для Михаила ярлык на великое княжение, тратился на подарки эмирам, женам Мамая, подговаривая схватить московского князя и удержать в ордынском плену или умертвить. В Орде привыкли к таким подговорам — мудрый слушает всех, а поступает по-своему. В Орду шел московский князь, но беспокоил Мамая в то время не Дмитрий, а Ольгерд. Союз Ольгерда с Тверью возникал пугающим взмахом западного крыла русской земли. Соглядатаи из Москвы доносили, что Дмитрий собирает сильное войско, в Орде известно, сколь быстро он возвел каменные стены города. В свое время ханы заставили князя Даниила галицкого разрушить стены его крепостей, ибо крепость опасна Орде. Дмитрий не пришел в Тверь к ярлыку хана и дерзок был с ханским послом Сары-хожей. За дерзость в Орде наказывали русских князей смертью. Дмитрий ведет Москву к возвышению над всеми русскими городами, но Москву не возвысить, пока Тверь и Ольгерд в силе. Если убить Дмитрия, князь Владимир, его брат, уступит ярлык на великое княжение Михаилу. Тверь скована с Литвой, Ольгерд соединит западное крыло от Тракая до Москвы, и оно надвинется на Орду. Кто опаснее? Ольгерд или Дмитрий? На чьи весы положить свое благоволение? Не такая уж трудная загадка. Сильный московский князь ослабит Ольгерда, Ольгерд ослабит московского князя, слабый московский князь, женатый на литовке, усилит Ольгерда.

Еще до того как Дмитрий подошел к ордынским кочевьям, на его чашу легло благоволение Мамая. Тверской княжич Иван тратился на подарки, но ярлыка не получит.

Мамай не верил Дмитрию, не верил тверскому Михаилу, не верил Ольгерду, он не верил ни одному русскому князю, он верил лишь в одно, что русские князья сами своей враждой помогут Орде, а потому решил укрепить Дмитрия и вызвать на него удар Ольгерда. Ему хотелось узнать, что противопоставит Дмитрий Ольгерду, не падет ли Москва от удара Ольгерда, так и не ослабив грозного литвина?

Все можно узнать у противника, не спрашивая прямо, умея истолковать его ответы. Дмитрий юн, своей горячностью он может запутать эту сложную игру. Мамай велел Дмитрию ждать, на беседу вызвал тайно Василия Вельяминова, имея на то свои расчеты.

Иван Вельяминов, сын Василия, был соглядатаем Орды в Москве. Но если сын изменник, то отец может и не быть изменником, скорее всего он не изменник, ибо и его советами, и его руками Дмитрий возвышал Москву. Отцу надо сказать о сыне, и боярин принужден будет говорить правду.

Василия выхватили из его шатра и привезли ночью в походную юрту Мамая.

Мамай, не приветствуя старика, начал с резкой утвердительной фразы, которая могла прозвучать и как вопрос:

— Твой старший сын Иван тебе наследник, боярин?

— Иван — старший мой сын!— ответил Вельяминов, еще не угадывая причины такого неожиданного вопроса.

— Иван мой друг!— объявил Мамай.

Позабыв боярскую спесь и гордость, Вельяминов отвесил низкий поклон, как бы благодаря ордынского владыку за столь великую честь, но вместе с тем и холодея от страшной догадки.

По поклону, по замешательству боярина, по блеску его глаз в свете светильника Мамай угадал, что отцу неизвестно о деяниях сына. Тем лучше.

— Я счастлив, хан!— выдавил из себя боярин.

— Я не хан!— оборвал его Мамай, посмеиваясь над попыткой старика потопить замешательство в неуклюжей лести.— Я темник, боярин! Я сын воина, темником меня сделал великий хан Джанибек за мое умение водить войско. Ханом может быть только потомок Чингисхана! И это тебе известно, боярин!

Вельяминов поправился:

— Я склоняю голову перед твоей мудростью, темник!

— Ты знатен родом, боярин! — продолжал Мамай.— Я не ценю знатность рода. Я гляжу, что являет собой человек. Если он не муж, а всего лишь накидка на живот жены, мне он не дорог. Твой сын, боярин, тверд, и он продолжит славу твоего рода.

Вельяминов промолчал, не зная, к чему весь этот заход ордынского владыки.