Кажется, семь лет назад воплощение Вечности пообещало мне, что после обучения или во время него я пойму, кто я такая. И еще пойму, что открылась моя Сила в полной мере. Странно, что об этом я вспомнила только сейчас. И поняла, что ни того, ни другого еще не произошло. И я начала сомневаться, произойдет ли вообще. Единственное, что все еще оставляло мне крохотную надежду — это то, что отец мне ни разу не лгал. Он просто не может мне лгать. Почему — я тоже еще не поняла. Наверно, это непонимае должно было бы вызвать во мне массу возмущения, но за последние четыре года мне стало все равно. Что мне даст знание того, кто я такая? Не думаю, что многое. Что мне даст знание того, зачем я все это учила? А какая теперь разница? Ведь выучила. От этих мыслей становилось чуточку грустно, хотя по прежнему было все равно.
И чем больше места занимал в моей голове пофигизм, тем быстрее забывалась встреча с Дравенном. Когда она произошла? Кажется, совсем недавно, а может быть безумно давно. Снова стало на душе тяжело, и отец не мог этого не заметить. Он пытался со мной об этом поговорить, а я при этом только замечала оттенок вины и грусти в его глазах, совсем не вслушиваясь в смысл произнесенных им фраз. Мне было не понятно, почему отец чувствует вину. Неужели из-за того, что со мной стало? Так я его не осуждаю. Уже не осуждаю. Нет виновных в том, что я родилась такой, какой родилась. Интересно, а что бы было, если бы этого тридцать семь лет назад не произошло вовсе? Сильно бы от этого изменилась параллель? Думаю, в таком случае моя мать не умерла бы в ссоре с Судьбой, а Деса не была бы вынуждена так рано становиться исполняющей долг семьи перед мирами и параллелью. Тогда бы Хастин встретил кто-нибудь другой, и я не уверена, что дал бы ей именно это имя. И в мир Аэ'нгнели не погрузился бы в смуту из-за того, что один из богов забыл о нем из-за меня, а богиня не отвлеклась от всего только ради этого бога по моей просьбе. Тогда бы у воплощения Вечности никогда бы не было дочери, из-за которой на него свалилось столько проблем и обязанность обучения ее уму-разуму. Вот только одно мне было неизвестно — было ли бы тогда лучше? Может быть. А может и нет. По крайней мере, все это было бы другим.
Бросив бесполезные попытки разговорить меня, отец поступил поистине мудро — удвоил мои тренировки, заполнил каждое мгновение моей жизни делом, что весьма поспособствовало изгнанию из моей головы глупых мыслей. На тренировках с оружием меня вновь начали гонять до потери сознания. А я-то в прошлом наивным образом поверила, что учить меня в этом деле больше нечему. Оказалось, что перед папиными улучшенными иллюзиями мне выстоять удается только каким-то чудом. В прочем, может это из-за того, что я уже успела потерять форму? Не знаю, а проверить это стало уже невозможным. В дни после и перед тренировками, меня гоняли по всему изученному материалу о тропах Вечности и постоянно добавляли что-нибудь новое, что было весьма важным, но по «случайности» упущено отцом. Так же теперь у меня где-то раз в десять пробуждений наступали дни знаний, в которые мне проводили лекции на самые разные темы. По большей части, конечно, это была история Странников и теория троп. Интересней всего мне показался материал, в котором папа по совершенной случайности (не знаю почему, но я была в этом уверена) рассказал мне немного о свободных драконах. Правда, совсем чуть-чуть. Лишь то, как они путешествуют между мирами. Такие дни знаний были для меня с одной стороны утомительны, а с другой совсем наоборот. Другая сторона оправдывается тем, что мне выдавали перо, карандаш и бумагу. Я вновь училась рисовать…
Самым больным для меня открытием в первый день теоретических знаний стало то, что я вновь разучилась рисовать. Нечеткие, кривые и неправильные линии, выходящие из-под моей руки, тупой болью отзывались в сердце. От этого становилось холодней вдвойне. Но, как оказалось, я все еще оставалась упорной. Раз за разом, стоило лишь отцу начать свою лекцию, я брала в руки карандаш и старалась нарисовать хоть что-нибудь. Каждый раз была готова сжечь свои рисунки, лишь бы больше их не видеть, и каждый раз плотнее сжимала зубы, убеждая себя в том, что у меня все получится. Выходило плохо, но я очень старалась. Мне казалось, что стоит только вновь вернуть мой дар рисования и все вернется на свои места, словно и не было той боли, почти сломавшей меня. Да, я знала, что по прежнему уже не будет. Но лучше-то стать может, не правда ли?.. И я рисовала. И от этого действительно становилось немного легче. Наверно потому, что обретя хоть какую-то цель, я перестала задаваться глупыми вопросами, на которые совершенно не хотела услышать ответы. Как ни странно, но отец на этот счет не возражал, потому что каким-то чудом мне все же удавалось хоть немного из его речи услышать.
Таким образом пролетели еще два года, которые показались мне самыми длинными, но в то же время прошли совершенно незаметно. Года я теперь могла считать ли по своим дням рождения. Но от этой даты мне удавалось отсчитать, сколько меня не было в параллели. Восемь с половиной лет. Потому, что когда я исчезла из мира Минора, мне оставалось пол года до дня рождения. То есть сейчас мне было уже тридцать девять лет, и мне было безумно интересно, что же значила та фраза, про наступившее время тогда, в первый день моего знакомства с отцом.
Кажется, благодаря папе, мне все же стало лучше. Наверно, прав был тот, кто сказал, что время лечит. Как тело, так и душу. Жаль только, что на память это не распространяется. Теперь прикосновения к Вечности стали для меня почти простым делом, а боль, все еще иногда появляющаяся, намного меньше. Или, может быть, я просто к ней уже привыкла? Еще могу сказать, что моя физическая форма и мастерство в области оружия с первых тренировок совсем не потерялись, а наоборот, немного улучшились. Вот даже с косой у меня теперь получается обращаться так, как, наверно, не получается даже у Десы. Деса… стыдно признаваться, но я забыла черты ее лица. Лишь серые, чаще всего веселые глаза, длинные белоснежные волосы и веселая улыбка остались у меня в памяти. Интересно, осталась ли она такой же за то время, что мы с ней не виделись? Не знаю. Знаю только, что я успела измениться. Кстати, у меня в голове теперь была настоящая библиотека книг про Странников. Как ни странно, в ней еще и легенды уместились. Единственное, о чем я жалела — отец так и не рассказал мне о свободных драконах больше ничего. А мне так и не удалось понять, почему он скрывает эту информацию.
Мой девятый день рождения, встреченный вместе с отцом, стал днем, которой вновь вернул меня в себя почти полностью. В этот день я вновь начала рисовать. Так, как умела моя душа, и как научила меня когда-то давно моя мама, а до нее бабушка. Легкие, неосязаемые штрихи и яркие линии. Живой рисунок и оживающие движения. Первая картина, вышедшая из-под моей руки получилась на удивление романтичной, чего я не ожидала от своей души сейчас. Цветущий, заброшенный сад и старая скамейка, спрятанная в самой его глубине. Ее от посторонних глаз на половину прикрывала плакучая ива, склонив к ней голову. На ветвях дерева сидели райские птицы, названия которых я не знала. Старая дорожка поросла травой, а каменные плиты, из которых она была выложена, в нескольких местах поломались. Но самой главной частью картины стали те, кто сидел на старой скамейке. Лица их были не различимы из-за ивы, но в силуэтах угадывались мужчина и женщина. Она склонила голову на его плечо, а он приобнял ее. Всматриваясь в собственную картину, эта пара казалась мне знакомой, но я все никак не могла понять, кто же они, потому что не имела возможности увидеть их лица. Долго пыталась это сделать, да все никак не выходило. И я вновь, как когда-то раньше, удивлялась тому, что собственные картины мне самой незнакомы.
А еще в этот день мне снова приснился сон…
Небольшая уютная комната освещалась лишь огнем в камине, а потому в ней царил мягкий полумрак. Здесь было два больших мягких кресла, в которых было здорово сидеть перед камином, смотря на пламя. Они стояли от огня на таком расстояние, чтобы можно было положить на деревянный пол шкуру какого-то зверя, от шерсти которого пахло пряными осенними листьями и самой осенью. На стенах висели картины, в данный момент почти полностью скрытые темнотой, разве что одна, висящая над камином, была озарена светом. На ней яркими, но в то же время спокойными и приятными красками было изображено край поля золотых колосьев, упирающийся в осенний, на половину опустевший, лес. В небе из-за пелены темных облаков едва-едва пробивались прощальные лучи солнца. Казалось, что очутившись в этой комнате, ты попадаешь в осень, потому что от всего здесь веяло ею. Мягкой, нежной, немного грустной, но романтичной. Той осенью, которая называется порой Предзимних Сказок.
