Вице-адмирал спустился в свою бывшую каюту, вышел оттуда с Золотой саблей — его Георгиевским отличием. Колчак взглянул далеко в море, потом на сгрудившуюся по палубе матросню. Сказал им:

— Не от вас я ее получил, не вам и отдам.

Швырнул саблю за борт!

В письме А. В. Тимиревой он написал:

«Я хотел вести свой флот по пути славы и чести, я хотел дать Родине вооруженную силу, как я ее понимаю, для решения тех задач, которые так или иначе, рано или поздно будут решены, но бессмысленное и глупое правительство и обезумевший, дикий, неспособный выйти из психологии рабов народ этого не захотели».

Вопреки мнению Александра Васильевича, народ из психологии «рабов», что Божьих, что царских, как раз выскочил в те самые «свободу, братство, равенство», о которых масоны всех стран мечтали. Поэтому матросский народ даже самых передовых адмиралов возненавидел, но Колчаку застила глаза его природная неуравновешенность так, что он последними словами и Временное правительство обзывал, которому публично клялся три месяца назад в верности.

О свершениях Колчака в Черном море, судьбе его флота один из немецких авторов после войны свидетельствовал:

«Колчак был молодой и энергичный вождь, сделавший себе имя на Балтийском море. С его назначением деятельность русских миноносцев еще усилилась… При таких безнадежных для Турции обстоятельствах начался 1917 год. К лету деятельность русского флота стала заметно ослабевать. Колчак ушел. Россия явно выходила из строя союзников, ее флот умирал. Революция и большевистский переворот его добили».

10 июня 1917 года Колчак прибывает в Петроград. Здесь Александр Васильевич не скрывает своей солидарности с идеями генерала Корнилова по оздоровлению армии и флота, бывает на заседаниях «Республиканского национального центра», подпольно сплачивавшего силы для военного переворота. Некоторые столичные газеты провокационно кричат со своих страниц: «Адмирал Колчак — спаситель России!», «Вся власть — адмиралу Колчаку!» Тем не менее, и июнь, и июль Колчак остается не у дел. Его жестоко угнетает бездействие.

Александру Васильевичу еще раз подвернулся случай плодотворно проявить себя в идущей своим чередом войне. После смещения с командования ЧФ он ехал из Севастополя в Петроград вместе с американским вице-адмиралом Дж. Г. Гленноном.

С мая 1917 года США вступили в войну как союзник России. Гленнон уже был здесь весной с правительственной американской делегацией, которая обсуждала вопросы по координации совместных действий. Еще тогда Гленнон обратил внимание на непревзойденного специалиста по минному делу Колчака, заинтересовался проектом русской десантной операции в Босфор и Дарданеллы, в которой ведущая роль предназначалась тому же Колчаку.

На этот раз вице-адмирал Гленнон взялся ходатайствовать перед правительством США о командировке Колчака в Америку по обмену опытом. Керенский с радостью решил отпустить туда Александра Васильевича, так как узнал о его участии в «Республиканском национальном центре» в качестве главы военного отдела. Кроме того, помимо газет, петроградское офицерство дружно прочило Колчака кандидатом на единоличную власть, которой в августе попытается овладеть Корнилов, заменивший Колчака в руководстве военным отделом «Республиканского центра».

О новом повороте в своей жизни Колчак написал А. В. Тимиревой:

«Я получил приглашение от посла США Рута и от морской миссии адмирала Гленнона на службу в американский флот. При всей тяжести своего положения я все-таки не решился сразу порвать с Родиной, и тогда Рут с Гленноном довольно ультимативно предложили Временному правительству послать меня в качестве начальника военной миссии в Америку для службы во время войны».

Миссия Колчака в составе восьми офицеров выехала из Петрограда 27 июля, прибыла в Лондон в начале августа. Проплыв из Британии до Канады, в начале сентября Колчак прибыл в США, где 16 октября был принят президентом В. Вильсоном.

Александр Васильевич ведет работу в здешней Морской академии, участвует в маневрах американского флота на его флагмане «Пенсильвания». Но члены русской миссии видят, что отношение к России как к союзнице меняется на глазах. С бывшей Российской империей, разваливающейся на глазах, заокеанские прагматики не очень хотят иметь дело. Этому способствует на родине неудавшийся путч Корнилова, дальнейшие провалы в политике Временного правительства.

Становится ясно — выдвигавшаяся до того идея русско-американских действий по захвату проливов Босфор и Дарданеллы, выведению Турции из войны нежизненна. Колчак решает возвращаться домой через Дальний Восток.

До русских офицеров дошел слух об организованных большевиками октябрьских событиях в Петрограде, но они не придали им серьезного значения. В начале ноября миссия Колчака отплыла в Японию и высадилась там в Иокогаме.

Здесь на Колчака обрушиваются сногсшибательные известия: Временное правительство большевиками свергнуто, правительство Ленина начало в Бресте переговоры с немцами о мире. Как адмирал потом отмечал: все это явилось для него «самым тяжелым ударом, может быть, даже хуже, чем в Черноморском флоте. Я видел, что вся работа моей жизни кончилась именно так, как я этого опасался и против чего я совершенно определенно всю жизнь работал».

Драматизировано это заявление февралиста Колчака: «совершенно определенно всю жизнь работал» он не против либералов, социалистически настроенной общественности, породившей большевиков, а против реакционеров, консерваторов, «прогнившего царизма» и т. д. А стремительный захват власти «красными» был логичен, подготовлен идеями, в частности, и военной, «демократической» интеллигенции, в первых рядах которой боролся с косностью верхов сам Колчак.

О своих следующих действиях Колчак позже в автобиографии писал так:

«Я оставил Америку и прибыл в Японию, где узнал об образовавшемся правительстве Ленина и о подготовке к Брестскому миру. Ни большевистского правительства, ни Брестского мира я признать не мог, но как адмирал русского флота я считал для себя сохраняющими всю силу наши союзные обязательства в отношении Германии. Единственная форма, в которой я мог продолжать свое служение Родине, оказавшейся в руках германских агентов и предателей, — было участие в войне с Германией на стороне наших союзников. С этой целью я обратился через английского посла в Токио к английскому правительству с просьбой принять меня на службу, дабы я мог участвовать в войне и тем самым выполнить долг перед Родиной и ее союзниками».

Ожидая ответа из посольства, знающий китайский язык Александр Васильевич углубился в изучение китайских трудов по философским и военным вопросам. Его очень интересовали идеи китайского полководца VI века до нашей эры Сунь-цзы. Колчак увлекся милитаристскими аспектами буддизма, мировоззрением самураев. Все это так поглотило адмирала, что он покупает в Токио самурайский клинок, изготовленный знаменитым мастером Майошин. В тяжелые минуты Колчак вглядывается в его лезвие у пылающего камина, как бы медитируя. Утопая в отблесках стали, он словно разговаривает с владевшим им древним воином.

В этом самоуглублении Колчак предстает едва ли не поэтом войны. В нем словно оживают души его предков — половецких ратников, сербских героев, турецких полководцев, казачьих старшин, русских офицеров. Он совершенно искренне, безаппеляционно излагает свои взгляды на бумаге:

«Война проиграна, но еще есть время выиграть новую, и будем верить, что в новой войне Россия возродится. Революционная демократия захлебнется в собственной грязи или ее утопят в ее же крови. Другой будущности у нее нет. Нет возрождения нации помимо войны, и оно мыслимо только через войну. Будем ждать новой войны как единственного светлого будущего».

Все это далеко от православия, которое Колчак якобы «очень» исповедовал, язычески патетично. В письме к Тимиревой он уточняет свои ощущения:

«Моя вера в войну, ставшая положительно каким-то… убеждением, покажется Вам дикой и абсурдной, и, в конечном результате, страшная формула, что я поставил войну выше Родины, выше всего! быть может, вызовет у вас чувство неприязни и негодования. Я отдаю отчет в своем положении».