С тех пор многие русские люди стали именовать «матросней» эти самые широкие матросские круги, когда-то создававшие под Андреевским флагом первостепенную славу России. Самые лихие из резко «покрасневших» матросиков вскоре перетянут плечищи пулеметными лентами, сдвинут бескозырки на столь же кумачовые от пьянки и кокаина лбы и носы и продолжат дружно швырять за борт командиров. После Октябрьского переворота они гурьбой пойдут в ЧК, станут самыми отчаянными защитниками Советской власти. Не случайно этих — в тельняшках — во фронтовых боях белые в плен не брали.

Почему же именно матросы стали главным двигателем большевистского переворота, самым грозным красным отребьем? Ведь российский флот усилиями, талантами «младотурков» и другого «передового» флотского офицерства расцветал, технически возрождался между японской и Первой мировой войнами. А потому, что расцветал всего лишь технически! Не на духовную высоту подвигали корабельный «пролетариат» и такие умницы, светлые головы, как Колчак. Неполноценным примером был и сам великолепный Александр Васильевич Колчак-Полярный, вожделевший к жене своего же флотского офицера, столь элегантно издевавшийся в письмах над вопросами церковного брака.

В апреле 1917 года Колчака вызвал в Петроград военный министр Временного правительства А. И. Гучков, затем Александр Васильевич побывал в Пскове на совещании главнокомандующих и командующих сухопутными и морскими силами. В Петрограде его тяжело поразила вооруженная демонстрация 20–21 апреля, которую «временные» не дали подавить силой командующему столичным военным округом генералу Корнилову.

На псковском совещании Колчак высказал озабоченность тем, что и ему отказали в таком же способе влияния на возможные в ближайшем будущем черноморские беспорядки. Но он, в отличие от ряда высокопоставленных армейских коллег во главе с будущим руководителем путча Корниловым, продолжал верить, что новое правительство состоит из «политически честных» людей. Гучков, уловивший это колчаковское настроение, предложил Александру Васильевичу возглавить Балтийский флот и спасти его от разложения. Колчак ему ответил:

— Если прикажете, то я сейчас же поеду в Гельсингфорс и подниму свой флаг, но считаю, что дело закончится тем же самым, что у меня в Черном море. События происходят с некоторым запозданием, но я глубоко убежден, что та система, которая установилась по отношению к нашей вооруженной силе, и те реформы, которые теперь проводятся, неизбежно приведут к развалу нашей вооруженной силы и вызовут те же самые явления, как и в Балтийском флоте.

Интересно выглядела в Петрограде встреча Колчака по совету Родзянко с легендарным российским социал-демократическим лидером Г. В. Плехановым, который тогда был во главе правых меньшевиков и стоял на революционно-оборонческих позициях. Она лишний раз продемонстрировала политическое дилетанство Колчака, доходящее до беспомощности, этот бич генералов и адмиралов как начала, так и конца XX века. Потом Плеханов рассказывал:

«Был у меня Колчак. Он мне очень понравился. Видно, что в своей области молодец… Но в политике он, видимо, совсем неповинен… Вошел бодро, по-военному, и вдруг говорит:

— Счел долгом представиться вам как старейшему представителю партии социалистов-революционеров.

Войдите в мое положение! Это я-то социалист-революционер! Я попробовал внести поправку:

— Благодарю, очень рад. Но позвольте вам заметить… Однако Колчак, не умолкая, отчеканил:

…представителю социалистов-революционеров. Я — моряк, партийными программами не интересуюсь. Знаю, что у нас во флоте, среди матросов, есть две партии: социалистов-революционеров и социал-демократов. Видел их прокламации. В чем разница — не разбираюсь, но предпочитаю социалистов-революционеров, так как они — патриоты. Социал-демократы же не любят отечества, и, кроме того, среди них очень много жидов…

Я впал в крайнее недоумение после такого приветствия и с самою любезною кротостью постарался вывести своего собеседника из заблуждения. Сказал ему, что я — не только не социалист-революционер, но даже известен как противник этой партии, сломавший немало копий в идейной борьбе с нею… Колчак нисколько не смутился. Посмотрел на меня с любопытством, пробормотал что-то вроде: ну, это не важно, — и начал рассказывать живо, интересно и умно о Черноморском флоте, об его состоянии и боевых задачах. Очень хорошо рассказывал. Наверное, дельный адмирал. Только уж очень слаб в политике».

В конце апреля Колчак вернулся в Севастополь. Сразу собрал свободные от боевой работы команды и выступил перед ними со своими впечатлениями. Потом прошло делегатское собрание, на котором командующий сделал доклад «Положение нашей вооруженной силы и взаимоотношения с союзниками». Свою речь он закончил так:

— Какой же выход из положения, в котором мы находимся, которое определяется словами «Отечество в опасности»… Первая забота — это восстановление духа и боевой мощи тех частей армии и флота, которые ее утратили, — это путь дисциплины и организации, а для этого надо прекратить немедленно доморощенные реформы, основанные на самоуверенности невежества. Сейчас нет времени и возможности что-либо создавать, надо принять формы дисциплины и организации внутренней жизни, уже существующие у наших союзников: я не вижу другого пути для приведения нашей вооруженной силы из «мнимого состояния в подлинное состояние бытия». Это есть единственно правильное разрешение вопроса.

Тогда этой адмиральской речи еще бурно аплодировали — большевики и анархисты на Черноморье были слабы. Но в мае уже отказалась от выхода на боевое задание команда миноносца «Жаркий». Потом так же повели себя матросы миноносца «Новик». Унизительный инцидент для командующего возник из-за старшего помощника капитана Севастопольского порта генерал-майора береговой службы Н. П. Петрова. Совет порта хотел арестовать его якобы за корыстные злоупотребления, Колчак воспротивился, собираясь дать санкцию на этот арест официальному следствию, а не комиссии Совета. Однако Петрова члены Совета все же арестовали.

Приезжал в Севастополь Керенский, ставший в то время военным и морским министром, но не улучшил положения.

Обвал ситуации начался 27 мая с посещения здешнего порта делегацией балтийских моряков из большевиков и анархистов. Тогда же в Крыму появилась группа видных большевиков, которым Свердлов дал напутствие:

— Севастополь должен стать Кронштадтом юга. Их лихие агитаторы орали на митингах:

Товарищи черноморцы! Что вы сделали для революции? Вами командует прежний командующий флота, назначенный еще царем. Мы, революционные балтийцы, убили нашего командующего, мы заслужили свое святое революционное право!

На одном из митингов во дворе Черноморского экипажа собралось около пятнадцати тысяч человек. Здесь Колчака называли прусским бароном, помещиком, мироедом и тому подобными ходкими определениями. Александр Васильевич не выдержал и заявил там, «что если кто-нибудь укажет или найдет» у него «какое-нибудь имение или недвижимое имущество, или какие-нибудь капиталы обнаружит», то он может такое «охотно передать, потому что их не существует в природе».

На тот раз успокоились, но в начале июня поползли по Севастополю слухи, что Колчак с офицерами готовит контрреволюционный мятеж. Стали поговаривать: надо их разоружить и засадить под замок. 6 июня делегатское собрание черноморцев постановило:

«Колчака и Смирнова от должности отстранить, вопрос же об аресте передать на рассмотрение судовых комитетов. Командующим избрать Лукина, и для работы с ним избрать комиссию из 10 человек».

М. И. Смирнов был начальником штаба флота, а контр-адмирал В. К. Лукин заместителем командующего, которому Колчак тем же 6 июня приказал вступить в командование Черноморским флотом. Потом он отправился на флагманский линкор «Георгий Победоносец», ставший к этому времени «Свободной Россией».

Здесь Александр Васильевич собрал линкоровскую команду, чтобы попрощаться. Попробовал произнести речь, но она уже успеха не имела. Судовой комитет бывшего «Георгия Победоносца» разоружил офицеров корабля, стал требовать, чтобы и Колчак сдал свое оружие.