– Да, сказал-то ты это самое, только подумал, поди, совсем другое.

Он выбросил обе руки вперед и ухватился ими за край стойки с внутренней стороны. Куча женщин внушила ему, что его смуглые руки необычайно красивы. Она отступила на шаг, словно испугавшись, что он заграбастает ее самое.

– Так в чем же дело? – спросил он.

– Ты сказал: "Сама понимаешь".

– Ну, и что в этом такого плохого?

– Сам понимаешь, – ответила она.

Когда она улыбалась, на щеках у нее появились чрезвычайно симпатичные ямочки.

– Мне кажется, зря ты приписываешь мне, чего я на самом деле не говорил. Я хочу сказать: ты ведь можешь подумать, будто я навоображал себе что угодно, а я ровным счетом ничего не навоображал.

– А я ничего такого и не сказала. – Она с ним уже кокетничала, на щеках снова появились ямочки. – Хочешь еще пивка?

Она подошла к нему – подошла куда ближе, чем требовалось, чтобы забрать у него кружку, – и, наклонившись, оперлась грудью на его руки.

– О Господи, – сказал он.

– В чем дело?

– Ты, наверное, действительно замерзла.

– С чего ты взял?

– У тебя титечки твердые, как замороженная клубника.

– Вовсе не поэтому они твердые.

И она, забрав у него кружку, отошла. Мужики за столиком закончили партию, произвели расчеты. Встали, прошли по длинному залу мимо стойки к выходу. Посмотрели на Янгера, потом на официантку, доливающую ему пива в кружку с таким видом, будто это было делом чрезвычайной важности.

– Эй, Фрэн, легче на поворотах, – сказал один из них.

– Да и ты, Мэкки, тоже.

– Не делай ничего, чего бы не сделал на твоем месте папочка, – сказал второй.

Он засмеялся, стрельнул глазами в сторону Дюйма и вновь посмотрел на официантку, давая понять, что от него ничего не скроешь.

– Как будто выдает мне лицензию на ограбление банка, – заметила она, выставляя полную кружку на стойку перед Янгером.

– Тебя зовут Вики? – спросил он.

– Как-как?

– Там надпись на входе насчет Вики.

– Это Гарри выдумал.

– Как же тебя зовут?

– Фрэнсис. Или просто Фрэн. А ты что, глухой? Мэкки же назвал меня именно так. Сказал: "Пока, Фрэн".

– Он сказал: "Легче на поворотах, Фрэн".

– Какая разница?

– И вот, Фрэн, мы с тобой остались вдвоем.

Она бросила взгляд на наручные часы, потом спросила?

– А тебя как звать?

– Все зовут меня Дюймом.

– Ну, а почему это? Может, от обратного?

– Что ты хочешь сказать – от обратного?

– Сам понимаешь. Называют какого-нибудь коротышку Верзилой. А блондина – Черноголовым. Ну, понимаешь… – она скользнула глазами по его телу, – … от обратного. Он рассмеялся.

– Да, мне говорили.

– Что именно тебе говорили?

– Что у меня, как у миссурийского мула.

– Мужчины вечно хвастаются. И всегда лгут. С самым серьезным видом он положил руки на брючную молнию.

– Могу показать.

Она, выставив вперед руки с растопыренными пальцами, отпрянула от него так стремительно, что ударилась о заднюю стенку. Как будто испугавшись того, что он бросится к ней и сунет ей мужское достоинство прямо в лицо. И предупреждая его не делать этого.

– Спасибо, не надо.

– Да мне не трудно. Она задрожала.

Он слез со стула и пошел туда, где можно было зайти за стойку, на ходу расстегивая молнию. Она застыла на месте, застыла как вкопанная. Он выдернул из брюк свою штуку. Она испуганно посмотрела вниз. Насчет миссурийского мула он ничего не преувеличил. Он прижался к ней. Его руки принялись мять ее бока и бедра, обрывая с них ленточки бикини.

– Слушай, ты рехнулся? Это же общественное заведение!

Сейчас ее разобрал смех.

– А мы по-быстрому. Извернувшись, она резко оттолкнула его.

– Послушай, Гарри может войти в любую минуту. Прямо сейчас. Он придет – и мы горько пожалеем.

– На хер Гарри!

Она нашла некоторое пространство для маневра, прислонившись к стойке бара изнутри, смахнув при этом локтем на пол несколько кружек по восемь унций каждая.

– Слушай, да ты что, спятил? Нет, зала тебе, нет!

Она сильно ударила его по плечу, ее рука срикошетила, и удар пришелся по скуле и по затылку.

Но, поглядев ему в глаза, она перестала смеяться. Одной рукой он перехватил ей запястье. Другой пошарил на стойке, нашел пустую выставочную бутылку, разбил ее, сделал из нее "розочку".

Поднес «розочку» к ее горлу.

– Так нельзя. Нельзя дразнить мужчину буферами и жопой, шутить, облизывать губки и заглядывать ему в штаны. Придется тебе сесть на моего мула. Уж извини, но придется.

Она дернулась, вырываясь из его захвата. При этом порезалась о «розочку», которой он ей угрожал. Закричала во все горло и бросилась от него прочь по проходу, то и дело спотыкаясь в своих смехотворных ботфортах.

– Прекрати, бля, прекрати! – Янгер отшвырнул «розочку». – Никто тебя и пальцем не тронул. Только прекрати орать. Я сейчас уйду, и ты меня больше никогда не увидишь.

Дверь у него за спиной открылась. Полутемное помещение пивной залил солнечный свет.

– Какого хера? – донеслось оттуда.

– Этот поганый маньяк решил меня изнасиловать, – закричала Фрэн.

Янгер стремительно обернулся. Рука опустилась в карман, где лежал нож. Щелчком он освободил лезвие.

Это был один из картежников – тот, кого звали Мэкки.

– Я забыл тут солнечные очки, – сказал он, бестолково поглядев сперва на нож в руке у Нигера, потом на Фрэн, стоящую прислонившись к стойке и зажимающую рану рукой, причем кровь просачивалась у нее между пальцами.

– Эй ты, сукин сын, – сказал Мэкки.

– Спиной вперед, – сказал Янгер. – Спиной вперед и на хер, или я тебе горло перережу.

Мэкки подхватил с одного из столиков пепельницу и метнул ее в голову Дюйму. Он проделал это так неожиданно и стремительно, что Дюйм не успел увернуться. Острый край пепельницы угодил ему в лоб, полилась кровь.

Он описал круг возле Мэкки, который, в свою очередь, повернулся на триста шестьдесят градусов, следя за тем, чтобы Дюйм не бросился на него. И вот путь на улицу оказался свободен.

Янгер бросился к двери и исчез за нею.

– Вызови полицию, – сказал Мэкки.

– Гарри это не понравится.

Фрэн заплакала, потому что у нее по-прежнему шла кровь и потому что она боялась того, что, если маньяка схватят и он скажет, что она сама с ним заигрывала и терлась о него грудью, Гарри наверняка поверит его словам.

Правда, от нее и ждут, чтобы она заигрывала с мужиками. Правда, ей за это и платят. Иначе чего ради Гарри велит ей выставлять напоказ свои сокровища и, рискуя подхватить воспаление легких, разгуливать практически голышом?

– Вызови полицию, – повторил Мэкки.

Он подошел к ней, обнял за талию, опустил руку, принялся гладить и мять ей обнаженную ягодицу.

– Мэкки, ты что? С ума сошел?

– Просто подумал, что не мешало бы утешить тебя, раз уж я уберег тебя от изнасилования. Ну, и всякое такое.

– Ты что? Хочешь получить награду – так я тебе пивка бесплатно налью. А если ты сейчас не отвяжешься, то какая разница: этот тип меня изнасиловал бы или ты изнасилуешь? А у него-то, в отличие от тебя, хер величиной с бейсбольную биту!

Свистун лежал поверх неразобранной постели в своем бунгало, нависшем над дорогой. Ветер свистал по всему каньону, подкрадывался под основание дома, скрипел половицами и угрожал повалить опоры.

Он испытывал усталость и вместе с тем разочарование. Ему страшно не хотелось сообщать Фэй, что в конце концов он потерял нить, ведущую к мальчику.

Есть вещи, от которых можно избавиться.

Подобно тому как он избавился от того, чтобы ощущать себя Сэмом. Сэмом Печальником, Сэмом Песочным Человеком.

Разыгрывать из себя клоуна он не собирался.

Он прибыл в Голливуд, как сотни тысяч других, надеясь разбогатеть и прославиться: здешний мир был полон Зла, но Зло это было ослепительно и поэтому манило. Он и сам толком не знал, чем здесь займется. В поисках вечно призрачных – куда более призрачных, чем Грааль короля Артура, – богатства и славы, он был готов делать практически все что угодно и быть кем угодно, лишь бы не упустить своего шанса. Шанса выбиться из разряда заурядностей. Шанса стать знаменитым пьяницей-сценаристом. Или режиссером, славящимся крутым норовом. Или кинозвездой – и, соответственно, идолом толпы.