С этим конфликтом зрители знакомятся раньше, чем с бываловским, уже с первых кадров. Вволю нацеловавшись на возу с сеном, Дуня и Алеша затеяли принципиальный диспут на музыкальную тему. Дуня считает, что хорошую музыку, хорошую песню способен сочинить любой человек. Для этого не обязательно иметь специальное образование, навыки. Сочиняй на радость людям в свободное от работы время. В отличие от Стрелки счетовод Алеша является сторонником классической музыки и считает, что любому делу следует учиться. Самодеятельность он презирает, а за Вагнера, Бетховена и Шуберта готов в огонь и в воду. Что может быть прекраснее их творений? Да ничего! В доказательство своей правоты он играет на трубе отрывок из вагнеровской «Тристана и Изольды».

Пока он трубит, девушка демонстративно зевает: «Ой, скучища какая». А счетовод Алеша такой упертый, что готов оскорбить даже любимую Дуню, однако своих взглядов на музыку не изменит ни на йоту. Этот нереальный конфликт – любой мужчина плюнет на Вагнера, лишь бы не огорчать невесту, – и является основным в фильме. Авторы же здесь принимают сторону дилетантки Дуни, то есть ополчаются на классическую музыку.

Второе столкновение влюбленных происходит на полпути к Москве – на пароходе «Севрюга». Здесь они схлестнулись в споре о том, кто талантливее: водовоз дядя Кузя или Бетховен? Опять каждый остался при своем мнении, отстаивая его с пеной у рта.

Очередным врагом Стрелки является Шуберт, вернее, его «Музыкальный момент», который репетирует Алешин оркестр, чем сильно нервирует окружающих. Словно в отместку за причиненное беспокойство, из-за случившейся по ходу действия путаницы вместо счетовода на борту «Севрюги» появляется бойкая Дуня, которая разучивает с оркестром песенку собственного сочинения.

Кстати, у Стрелки имеется авторитетный единомышленник – Бывалов, упорно называющий Шуберта Шульбертом. Начальник кустарной промышленности тоже не понимает серьезную музыку. Зато ее наверняка понимали авторы сценария, и непонятно, зачем понадобилось противопоставлять два вида творчества, которые вполне могут мирно сосуществовать. Из картины следует однозначный вывод: нашему народу нужны только песни, сочиненные представителями самодеятельного искусства. Вагнеры и Шуберты – это все от лукавого, а пропаганда классической музыки – это вообще вчерашний день, барская затея.

Роль оппонента Дуни, ярого поборника классической музыки, исполняет во всех отношениях скромный артист: вялая игра, неказистая внешность. Складывается впечатление, что режиссер вместо намечавшегося ранее Николая Черкасова специально выбрал для Орловой такого слабого спарринг-партнера, чтобы она выгодно смотрелась на его фоне. Достаточно того, что ей предстоит серьезное актерское соперничество с Ильинским. Не может же Любовь Петровна разорваться, действуя сразу на двух фронтах!

Еще на стадии сочинения сценария между соавторами возникали разногласия по поводу исполнительницы главной роли. Эрдман и особенно Нильсен хотели, чтобы Стрелку играла молоденькая девушка, не старше 25 лет. У Александрова на этот счет были, естественно, другие соображения. Режиссер без труда отстоял свою точку зрения и, как оказалось, не зря. Орлова играет с таким молодым задором, с такими искрящимися глазами, что зрителей не волновала проблема: соответствует ли возраст артистки (а ей уже 35) возрасту героини. Причем Любовь Петровна совершенно не боится здесь быть некрасивой. Она одета в сапоги, юбку военного покроя, во время плавания вообще носит брезентовую спецовку сплавщика. Ладно, эти наряды хоть не скрывают хорошую фигуру. Но ведь в последних сценах она выглядит, словно Филипок, – в капитанском костюме на десять размеров больше, чем полагается Дуне. Вдобавок можно вспомнить сцену обгона извергающей густой черный дым «Севрюги» парусником, после чего лицо Стрелки оказывается перемазанным сажей. Короче говоря, не Mapлен Дитрих.

Так ли должна выглядеть звезда экрана? Во всяком случае, может, если говорить об Орловой в «Волге-Волге». Артистка создает чарующий характер и играет его с неповторимыми личными интонациями. Исполненные ею музыкальные номера запоминались надолго. Один из них, названный в сценарии «Сомнения Стрелки», когда Дуня, рассуждая сама с собой, поет написанную в духе народных песнопений не то чтобы тягучую, но протяжную «Песню о Волге». Очень удачной во всех отношениях у Стрелки получилась лихая «Молодежная», когда Орлова поет и одновременно танцует:

Нужно заметить, что всевозможные нелепые противоречия во внешности и в поступках персонажей были подчинены главной цели, которую режиссер подчеркивал при каждом удобном случае: «Волга-Волга» должна быть советской комической картиной в чистом виде. Другими словами, готовилось исключительно развлекательное зрелище без претензий на глубокую философию. Словно опасаясь, что Александров может быть неправильно понят, критики расшифровывали его слова: «Советская комическая кинокартина – это отнюдь не гогочущая бессмыслица заокеанских фильмоделов, не глупая стряпня Прэнсов и Монти Бенксов. Смех советского зрителя отличен от смеха мирового обывателя». [34]

Действительно, «Волга-Волга» затрагивала социальные проблемы, она получилась более злободневной, чем, скажем, «Веселые ребята». В то же время картина очень веселая. Эпизод, когда мелководцы демонстрируют Бывалову свои таланты, по насыщенности юмористических находок мало чем уступает знаменитой драке джазистов. Сам Александров очень любил сцену, где Стрелка объясняет Ивану Ивановичу, как много талантливых людей в их городе: как здорово читает стихи некий Миша, как прекрасно поет Сима, как зажигательно пляшет лезгинку Гришка, и, рассказывая, сама блестяще исполняет эти номера.

В фильме остроумный текст; тут, очевидно, сказалось сатирическое мастерство Н. Эрдмана, мастера отточенной репризы. Не случайно многие фразы из «Волги-Волги» прочно вошли в лексикон советских людей, раздерганы на устные и письменные цитаты. Это и «Благодаря моему чуткому руководству», и «Пароход хороший, только он воды боится», и «Он официант, он врать не будет», и «Я на улице самокритикой заниматься не позволю», и, разумеется, гениальное в своей простоте «Хочется рвать и метать».

«Волга-Волга» стала одним из немногих фильмов, безоговорочно принятых «кремлевским цензором» – Сталин смотрел ее бессчетное количество раз, цитировал наиболее остроумные реплики, а во время войны, в 1942 году, отправил любимую комедию с оказией – через высокопоставленного американского чиновника – президенту США Ф. Рузвельту. Тот, дипломат до мозга костей, сразу задумался, на что намекает советский лидер этим подарком. Не станет же такая лиса, как Сталин, дарить что-то без задней мысли? Думал – и не мог догадаться, советники тоже не смогли сказать что-нибудь толком. Только когда был сделан точнейший перевод всего текста, включая и песни, Рузвельт обратил внимание на начальные слова куплетов лоцмана:

Тут американский президент подумал, что «папаша Джо» недоволен задержкой с открытием второго фронта. На самом же деле Сталин, находясь в хорошем расположении духа (хотя откуда бы ему взяться в страшном 1942-м), послал союзнику комедию просто так, позабавить коллегу. А тот, бедняга, ломал себе голову над тайным смыслом. Вот уж действительно – на всякого мудреца довольно простоты!

Следует заметить, что, возможно, перед нами очередная легенда. Рассказ этот исходит от Григория Александрова, воспоминания которого не отличаются большой правдивостью. Хотя позже эту историю излагали многие авторы, вплоть до такого серьезного человека, как бывший оргсекретарь Союза кинематографистов СССР Г. Марьямов. Есть в этих рассказах небольшие разночтения – подарил то ли Гопкинсу, то ли Гарриману; намекал вождь то ли на задержку с открытием второго фронта, то ли на низкое качество поставляемых по ленд-лизу товаров. Во всяком случае, такой факт – просмотр фильма – обязательно был бы запротоколирован американским руководством. Там и не такие мелочи фиксировались. Заинтересовавшись этим, проживающий ныне в США киновед Валерий Головской провел в американских архивах дотошное исследование, однако никаких документальных подтверждений не обнаружил.