«Ричард ищет свою стрелу, а стрела ищет его», – говорили про Ричарда Львиное Сердце.

«Джон разбазарил всю свою землю. Ему и землицы не хватит, чтобы гроб забросать».

Он и стал поэтому Джоном Безземельным.

Людовик жутко страдал от отцовского запрета, но понимал, что Филипп прав. Они с Бланш произвели на свет мертвого ребенка. Пока жена не родит от него наследника, Людовик и останется Единственным.

Рыцарские поединки были опасны, хотя турниры задумывались как шутливый спектакль, пародия на настоящую битву. Очень часто забава оборачивалась большой кровью и с ристалища уносили мертвые тела.

Несчастный брат Джона, Ричард Львиное Сердце, выехал на свое последнее сражение, считая, что это лишь шутовской поединок, но был окружен свирепыми врагами, выбит из седла, и его, уже поверженного, поразила чья-то стрела. Так и погиб великий воин, словно балаганный шут, развлекающий посетителей ярмарки.

Людовик с детства уразумел, какую ответственность несут короли, управляя государственным кораблем среди коварных течений, бурь и подводных скал. Он вынужден был согласиться с отцом.

Четыре года прошло, прежде чем Бланш вновь дала Франции надежду, что у страны будет дофин, внук ныне правящего короля.

За это время Джон упустил из своих рук все, что можно потерять, и даже Англию.

Его собственные подданные – бароны и простолюдины – восстали, и только их извечное соперничество и спор о привилегиях и правах удерживали Джона на троне.

Джон по-прежнему пребывал во власти колдовских чар Изабеллы, несмотря на ее порочное поведение. Сам он своей жестокостью нажил себе легионы врагов – и живых, и тех, кто грозился отомстить ему с того света.

Мечта Филиппа почти сбылась. Франция, за исключением двух крепостей и клочка земли возле Булони, была уже в его руках. Его взгляд уже жадно шарил по Англии, где он выискивал себе союзников.

А почему бы ему и не посматривать в ту сторону, через Пролив? Его невестка имеет права на престол по материнской линии. В Англии нет салического закона, значит, женщина вполне может быть провозглашена английской королевой, а супруг ее Людовик объединит в одно государство Францию и Англию.

Даже Карл Великий не мечтал об английской короне.

К тому же Бланш вновь забеременела. Если мальчик родится здоровым, это будет знак, посланный свыше. Так сказал Филипп.

– Боже, даруй мне внука, и я отойду к тебе с покорным и счастливым сердцем, когда ты призовешь меня к себе!

Радость охватила всех в тот момент, когда родился мальчик… и… не задохнулся… не умер… и стал наследником французской короны.

Глаза Филиппа сияли, когда он целовал ручку обессиленной после родовых мук Бланш.

– Это самый счастливый день в моей жизни, – заявил он.

Бланш произнесла чуть слышно, только для них двоих:

– Если вас это обрадует, я назову его Филиппом.

Эти годы были триумфом Франции.

Филипп держал повсюду своих шпионов, и они доносили, что никто в Европе не поддерживает Джона, а Джон неумолимо скатывается в пропасть.

Когда «безземельный» король поссорился с церковью, то отлучение, наложенное Папой, было пострашнее, чем такая же кара, постигшая не так давно Францию.

Призвав сына и невестку на совет, Филипп поведал им, что время для долгожданного вторжения, повторяющего деяние Вильгельма Завоевателя, настало. Пора Бланш заявить свои права на наследство.

Филипп был тверд и спокоен, говоря об этом. Маленький принц Филипп рос здоровым, опекаемый многочисленными няньками, а Бланш вновь была беременна, и внушительная округлость ее живота наводила на мысль, что вновь родится неплохой мальчишка.

Как быстро летят годы. – их полет неразличим. Кажется, время стоит на месте, а Бланш уже исполнилось двадцать пять. Супруга дофина уже не молода, но сколько радостей она доставляет деверю. И главное, что взаимная приязнь Людовика и его женушки не ослабевает с годами. Луи не заглядывается на других женщин, что большая редкость. У самого Филиппа Августа было множество любовниц – как и положено королю, но, видимо, времена меняются.

Луи – серьезный молодой человек. Ему не нужны пустые развлечения и бессмысленные постельные утехи. Его заботят судьбы подданных, и ради спокойствия в стране он не станет изменять своей красавице жене, ждущей его по ночам в супружеской постели.

У Бланш родилась мертвая двойня, и эйфория во дворце сразу же улетучилась. Шепотом, из уст в уста передавались мрачные предсказания. Первый ребенок Бланш умер, теперь еще двое мертвецов!

Может быть, маленький Филипп тоже обречен умереть в раннем возрасте, или он уже мертвец, притворяющийся живым, то есть выходец с того света, дьявольское порождение, способное погубить Францию? Нет ничего нелепее, но и опаснее суеверных россказней.

Филиппу, конечно, донесли, какие сплетни распространяются по дворцу, и крошку-принца сразу же отгородили от всех подозрительных личностей надежной охраной, двойными решетками на окнах и стальными засовами.

Филипп Август заперся в своих покоях и остался наедине с Господом, к которому обращал ежечасно молитвы. Он много грешил и не мог разобраться, кто истинная его супруга, но в душе своей он искал чистоты… и не ради себя и загробного прощения, а о своей главной возлюбленной – Франции, самой очаровательной из своих любимых женщин, заботился он. Страна, прекрасная, мужественная, была когда-то отдана под его опеку Господом. Он обвенчан с Францией и обязан прославить их брачный союз! Так и должен чувствовать себя истинный монарх, которому любая слеза, пролитая подданным, все равно что удар кинжала в сердце.

Господь избрал его среди многих для великой миссии – сделать Францию первой среди множества карликовых европейских государств. Но он боялся смерти – и своей, и сына. Слишком преждевременно – в расцвете сил – она настигает королей. Поэтому он так пекся о маленьком Филиппе и о других будущих внуках.

Король строго следил, чтобы слуги ненароком не посадили ребенка на маленького пони и не начали обучать верховой езде, хотя это было необходимое умение.

Забота о внуке стала его манией. Если б перед его глазами резвились два, три, четыре мальчика, он был бы спокоен, но не один-единственный. Потеря единственного сына, а затем внука представлялась Филиппу Августу в страшных видениях, лишала сна и аппетита.

Бланш родила мертвых близнецов. Бедняжка! Как ей грустно! Но нельзя отчаиваться. Надо пытаться снова родить.

Если Господь решил наказать его и избрал такую кару, то не следует ли Филиппу вернуть к себе Ингеборг, тем самым задобрив небесного владыку?

Она, прервав странствования по европейским столицам, явилась по первому же приглашению. Свита пришпорила коней, и громоздкая карета опальной королевы, едва не разваливаясь на ухабистых дорогах, понеслась в столицу Франции.

Филипп Август смотрел на Ингеборг из-под полуопущенных век. Никто не мог сказать, мрачен он или весел. Он был похож на собственную статую, сделанную из мрамора или бронзы…

Какой-то дьявольский умысел внушил ему отвращение к этой женщине после всего лишь одной ночи, проведенной с ней в постели.

Ни она, ни он не выдали впоследствии тайну, и летописцам остается только лишь гадать – узрел ли французский король дьявольские копыта на ножках датской принцессы.

Ингеборг, казалось, простила Филиппу оскорбительное пренебрежение ее персоной. Она была лучезарна и ласкала его взглядом.

Но он…

Он был не в силах совладать с собой.

Его тело напрягалось, едва лишь она приближалась к нему на расстояние вытянутой руки. Воистину колдовство, не иначе. Как прозорливый Папа Римский не разглядел дьявольские козни?

Каждое мгновение – будь то в церкви, на площади, среди народа или на пиру в окружении придворных, – проведенное в соседстве с Ингеборг, напоминало ему о той, другой женщине, горячо любимой и угасшей в сырости монастырской кельи.