Саре показалось, будто её со всего маху ударили в грудь. Она пыталась вдохнуть и не могла. Невидящими глазами она уставилась на него, боясь упасть в обморок, в конце концов, ей удалось набрать в лёгкие немного воздуха.

— Роум, это и твой ребенок! Как ты можешь хотеть…

— Нет, — перебил он её грубым от боли голосом. — Я похоронил своих детей. Я стоял у их могил и смотрел, как их засыпают землёй. Я не смогу снова пережить это. Я не могу принять другого ребёнка, так что не… не проси меня пытаться. Я научился жить без них, без моих мальчиков, но никакой другой ребёнок никогда — никогда! — не заменит их.

Его лицо исказилось, будто в агонии, ему тоже не хватало воздуха — так сильно перехватило дыхание. Роум постарался взять себя в руки, и ему это удалось, хотя от прилагаемых усилий лоб его покрылся испариной.

— Я люблю тебя, — сказал он более спокойно. — Сара, я люблю тебя. Я даже не думал, что когда-либо смогу снова полюбить. Любить тебя, обладать тобой — всё это даёт мне силы жить дальше, ждать завтрашнего дня. Но ещё один ребёнок… нет. Я не могу. Не рожай ребёнка. Если ты меня любишь, не… не рожай его.

Она пошатнулась, но затем решительно выпрямилась. Ни одна женщина не должна слышать таких слов, мрачно подумала она. Ни одна женщина не должна стоять перед таким выбором. Она любила его — и, раз она любила его, то любила и его дитя. Сара понимала, что его мучает, она видела его лицо у могилы сыновей, и знала, что он умер бы вместе с ними, если бы мог. Но, хотя она знала и понимала всё это, ей не становилось легче.

Он смотрел на неё: казалось, адское пламя полыхает у него в глазах, как вдруг по его щекам потекли слёзы.

— Пожалуйста, — дрожащим голосом взмолился он.

Сара закусила губу так, что выступила кровь.

— Я не могу, — ответила она.

Стоя в противоположной стороне кабинета, она повернулась и посмотрела ему в лицо. Её тонкое тело напряглось, словно изнемогало от непосильной ноши.

— Я сделала бы ради тебя всё, о чём бы ты ни попросил, — тихо сказала Сара, взвешивая каждое своё слово. — Кроме этого. Я так сильно тебя люблю, что никогда не смогла бы пожертвовать даже твоим мизинцем, а этот малыш — часть тебя. Я полюбила тебя много лет назад, а не за те несколько месяцев, что прошли после нашей свадьбы. Я любила тебя до того, как ты женился на Диане и раньше, чем ты с ней познакомился. И даже после вашей свадьбы моё чувство не прошло. Я обожала Джастина и Шейна, потому что они были твои плоть от плоти, — она покачала головой, словно не желая верить очевидному. — Что бы ты ни делал, я не перестану тебя любить, я даже не думаю об этом. Если ты не можешь… совсем не можешь принять этого ребёнка, ну что ж — решать тебе. Но я не могу убить его.

Роум отвернулся. Он двигался медленно, словно старик с грузом прожитых лет на плечах.

— И что теперь? — скованно спросил он.

— Тебе решать, — повторила Сара. Она не могла поверить, что говорит это так спокойно, но понимала, что отступать некуда. — Если ты предпочтёшь уйти от меня, я пойму и не перестану тебя любить. Никогда. Если ты останешься, я постараюсь… — её голос вдруг сорвался, и Сара ненадолго замолчала, тяжело дыша. Наконец она нашла в себе силы заговорить снова. — Я постараюсь держать ребёнка подальше от тебя, чтобы он реже попадался тебе на глаза. Тебе не нужно будет заботиться о нём или содержать. Я клянусь, Роум, ты и имени его никогда не узнаешь, если сам не захочешь! В сущности, и отцом-то ты не будешь!

— Не знаю, — произнес он безжизненно. — Мне жаль, но я просто не знаю.

Роум прошёл мимо неё, и Сара едва удержалась, чтобы сразу же не броситься за ним вслед. На полпути он остановился, склонив темноволосую голову, и, не глядя на неё, сказал:

— Я люблю тебя не меньше. Больше, чем тебе представляется. Надо было мне рассказать об этом раньше, но… — он безнадёжно махнул рукой. — Что-то умерло во мне вместе с ними. Они были такие маленькие и всегда надеялись на мою защиту. Я был их папочкой, всемогущим в их представлении. Но когда они действительно нуждались во мне, я ничем не смог им помочь. Всё, что я оказался в состоянии сделать… это держать их… когда было, чёрт побери, уже слишком поздно!

Его рот скривился от боли, он вытер глаза, смахнув слёзы по двум своим малышам.

— Я пойду. Мне нужно немного побыть одному. Я как-нибудь дам о себе знать. Береги себя.

Он всё-таки посмотрел на неё, и Сара крепко сжала кулаки, чтобы не закричать от того, что увидела в его глазах.

Дверь за Роумом закрылась. Прошло уже несколько минут, а Сара всё ещё стояла, уставившись на гладкую деревянную поверхность и не в состоянии пошевелиться. Она догадывалась, что, скорее всего, будет непросто, но не предполагала, что его реакция окажется такой резкой, а душевная рана — неприкрытой. Она чувствовала его муки, словно в её собственное тело вонзался нож.

Роум сказал, что любит её. Как это жестоко — одной рукой предлагать ей райское блаженство, а другой — отнимать его!

Сара ощупью доковыляла до гостиной и присела, вся оцепенелая от потрясения. Однако мало-помалу она начинала оживать. Если Роум её любит, то, скорее всего, останется. Одно чудо уже произошло. Или просить ещё об одном — это уже чересчур? Останься он, и со временем рана от потери сыновей, весьма вероятно, затянулась бы настолько, что он смог бы полюбить и другого ребёнка, её дитя. Однако Саре придётся сдержать своё слово. Если муж останется, она не станет навязывать ему ребёнка.

Той ночью Роум домой не возвратился. Сара лежала в кровати, которую они со времени её болезни делили всякий раз, когда он бывал дома, и плакала до тех пор, пока слёз больше не осталось.

Она не сомкнула глаз до рассвета, а утром, как обычно, отправилась в магазин. Эрика заметила её бледность и заплаканные глаза, однако благоразумно промолчала. Она тактично обслужила большинство покупателей, позволив подруге на сей раз прятаться в кабинете и заниматься финансовыми отчётами. Даже это давалось Саре с трудом, потому что всё вокруг напоминало ей о Роуме. Он заводил бухгалтерские книги, помогал настраивать компьютер, они вместе работали по субботам, и забеременела-то она вероятнее всего на том самом письменном столе, за которым сидела.

Эрика не стала бы спрашивать, но когда в тот день у них появился Дерек, он заметил состояние Сары и, конечно же, не мог оставаться в стороне:

— Что случилось? — поинтересовался он. — Я могу чем-то помочь?

Сара почувствовала, как её накрыла волна щемящей нежности к нему. Как этому шестнадцатилетнему пареньку удается быть таким удивительным — совершенно непонятно. Ради Дерека можно и улыбнуться. Так она и сделала.

— Я беременна, — сказала Сара.

Он притащил в крошечную комнатушку ещё один стул и с трудом угнездился на нём.

— А это что, плохо?

— Я думаю, это замечательно, — ответила Сара с дрожью в голосе. — Сложность в том, что Роум не хочет ребёнка. Он уже был женат, и у него было двое маленьких чудесных ребятишек. Они погибли в автокатастрофе около трёх лет назад, и с тех пор он не переносит присутствия детей. Это всё ещё слишком мучительно для него.

Прекрасные глаза Дерека излучали спокойствие и бесконечную доброту.

— Не сдавайся. Пока ребёнок не родится, Роум не сможет толком понять своих чувств, и, вероятно, переменится. Младенцы они, знаешь ли, такие симпатяги.

— Да, я понимаю. Да и ты тоже, — сказала она.

Он подарил ей очаровательную, до невозможности безмятежную улыбку и вернулся к своей повседневной работе.

Минула ещё одна ночь, а от Роума — никаких вестей. На сей раз Сара уснула, сказался недосып предыдущей ночью, да и к тому же беременность уже влияла на её организм. Сдавшись на милость судьбы, она поняла, что больше ничего сделать не в силах: их связали обстоятельства и общность интересов. Всю жизнь ей хотелось надёжного дома, мужа и детей, которых можно любить, и теперь она просто не в состоянии отступить. Пока живёшь, надеешься. Так что, нужно хотя бы попытаться.