У взрослых камбал оба глаза находятся на одной глазной стороне, рядом друг с другом. Благодаря этому, лежа на «слепом» боку, камбалы удобно смотрят вверх в оба глаза. Но при выходе из икры мальки камбаловых имеют нормально расположенные глаза — на правой и левой сторонах головы. Подрастая, мальки переходят к донному образу жизни, и глаза у них постепенно перемещаются на одну сторону. Соответственно появляется некоторая косоротость и несимметричная окраска тела.

Нарисованных рыб надо обязательно фиксировать в формалине. Я очень не люблю это делать, потому что быстро привыкаю к животным и в каждом из них нахожу какие-то индивидуальные черты, после чего совать их в формалин становится просто невозможно.

Мне так их жаль, что я украдкой выпустила часть в море. Строго говоря, они нам и не нужны, так как все эти рыбы есть в институте в фиксированном виде, а кроме того, ни коровка, ни морская мышь никогда особенно никого не интересуют. Но таков порядок: нарисованное животное должно иметься в сборах.

Для беспозвоночных это совершенно необходимо, потому что многих из них будут определять специалисты в Москве и Ленинграде. Точный рисунок формы тела со всеми деталями можно ведь делать с фиксированного материала и зимой, не торопясь. И только окраска, которая совершенно изменяется от формалина или спирта, должна быть нарисована с живого и здорового экземпляра.

В самый разгар работы появился Виталий. Он ездил на несколько дней работать в Судак и в Никитский ботанический сад. Разумеется, он выбрал достаточно времени и для того, чтобы там поплавать.

Виталий захлебывался от восторга, описывая подводные скалы, гроты и пещеры. Меня одолела зависть, и я добилась разрешения на поездку туда в ближайшее время. Впрочем, при трезвом и детальном опросе, когда с рассказов Виталия был счищен толстый слой красочных описаний и восторженные вопли сменились прозаическими, но полезными сведениями о глубине, прозрачности воды и рыбах, мой пыл несколько охладился. Выяснилось, что все эти места более или менее похожи на наши, но менее грандиозны по масштабам, рыбы те же, что и у нас, но только там их меньше.

Зато у нас на берегах почти никого нет, кроме случайных групп проходящих туристов, а рассказы Виталия о розовом лесе человеческих ног под водой на пляжах Судака и Ялты звучали уже совсем не соблазнительно. В конце концов поездку я отложила, тем более что надо было докончить работу с енишарскими животными. Но все же Виталий сильно подпортил мне рабочее настроение. В тот же день, бросив начатый рисунок, я сбежала на море.

Волнение несколько утихло, но волны цвета жидкого кофе все еще грохотали галькой у нашего пляжа. Надо было по сути дела идти к Кузьмичу и там выплыть подальше от берега, но у меня в душе еще теплился слабый огонек чувства долга и совесть мешала убежать на целый день. Я пошла на компромисс, кривя душой и уверяя себя, что через час буду сидеть за бинокуляром. Но, как всегда, войдя в воду, я очутилась в другом мире, оставив на берегу все благие намерения и интересы мира наземного.

В мутной воде передо мной мелькали обрывки водорослей и мельчайшие частицы песка и грязи. Дна вообще не было. Подо мной могла быть глубина и метр и три метра, все равно я ничего не видела, кроме густого желтого тумана, в котором неожиданно возникали у самого лица то развеваемые волнами пряди цистозиры на вершине камня, то нежный купол медузы. Но и водоросли, и медузы, и камни казались бледными грязно-желтыми призраками. Дальше от берега стало чуть прозрачнее, но, кроме стайки каких-то мелких рыбешек, никто не попадался мне на глаза.

Я уже возвращалась обратно, когда прямо перед моей маской мелькнуло длинное змеевидное тело рыбы. Я невольно отшатнулась, а испуганный сарган вылетел из воды и, сабельным клином сверкнув на солнце, скрылся в мутных волнах. Я проплыла несколько раз в надежде встретить еще сарганов, но так никого и не нашла.

Можно спокойно продолжать работу, пока не уляжется волнение и хотя бы немного прозрачнее станет вода. Среди беспозвоночных, привезенных из Енишар, было странное создание, в котором не сразу можно было угадать краба. Это была макроподия — краб-фаланга. Ее панцирь похож на комочек грязно-желтых водорослей, забитых илом. Из клубка торчали длинные и тонкие членистые ножки-стебельки. Я вооружилась большой пипеткой с резиновой грушей и долго возилась, смывая ил и грязь с панциря макроподии. Она вышла из душа почти такая же грязная и лохматая, как и была. Кое-что из обрастаний на ее теле мне удалось отодрать пинцетом, но большая часть как бы составляла одно целое с панцирем. Я еще не видела такого заросшего краба.

Все это далеко не случайно. Мне рассказал наш приятель Олег, как линяла макроподия у него в аквариуме. Она довольно ловко и быстро сбросила панцирь и вытащила из старой шкурки тонкие ноги. Дня через два, когда новый панцирь окончательно еще не затвердел, макроподия занялась маскировкой своего тощего тела. Она подбирала со дна аквариума различные растительные кусочки и ловко втыкала их в панцирь. Ей показалось недостаточно этих украшений, и макроподия дополнила свой наряд, сорвав несколько маленьких веточек живой цистозиры. Очень скоро она опять превратилась в грязный комочек, неотличимый на фоне водорослей и песка.

Позже, когда панцирь совсем затвердел и водоросли прижились на нем, поднявшись пышным кустиком, гидроиды покрыли и водоросли, и панцирь между ними; потом все забили частицы песка и ила. Маскировка была закончена до следующей линьки.

Когда макроподия стоит на дне, слегка покачиваясь на тонких ножках среди леса водорослей, она практически становится невидимкой.

Наша макроподия не выражала желания линять, сколько мы ее ни держали. Вообще крабы начинают линять в момент, когда они подрастают и старый панцирь становится им тесен, как становится тесно платье толстеющему человеку. Тогда происходит следующее: панцирь лопается и расходится по шву, соединяющему спинную его часть с хвостовыми сегментами. Он немного приподнимается, как крышка у коробки, и в эту щель вылезает краб, понемногу вытаскивая ноги из старых чехлов.

Новый панцирь, которым одет только что слинявший краб, еще совсем мягкий, и краб начинает бурно расти в нем, пока через несколько дней не закончится процесс затвердения нового панциря. До следующей линьки краб сохраняет прежние размеры.

Линька — процесс сложный, и иногда крабы гибнут при этом, не в силах освободиться от старой одежды. Особенно часто это происходит в неволе, когда условия содержания не совсем соответствуют условиям на воле. Только что слинявший краб — легкая добыча для врагов. Поэтому линяющие ракообразные стараются спрятаться в какое-нибудь укромное место, под камень или в расщелину.

У меня собралось довольно много каменных крабов. Я хочу привезти их в Москву для аквариумов в институте и для тех из моих знакомых, у которых есть время возиться с разведением морской воды из покупных химикалиев. Крабы — грязнули: когда их кормишь, они разбрасывают и расщипывают корм, вода портится, и надо ее менять. Я нашла превосходный выход из положения: пересаживаю каменных крабов для кормления в отдельный аквариум, а после обеда — обратно в их помещение. В результате ежедневных пересадок полудюжины крупных крабов, у меня выработался точный и машинальный жест, которым я беру их за спинки, избегая угрожающих клешней. Но, как пишут дрессировщики-профессионалы, небрежность и самоуверенность при обращении со зверями часто служила причиной гибели укротителей. Я стала самоуверенна и небрежна. Почти не глядя опускала руку в аквариум с крабами и хватала их за спинки.

Возмездие было близко.

Я занималась очередной пересадкой, а за моей спиной слышались тихие голоса экскурсантов и громкие объяснения экскурсовода. Пионеры из Артека приехали на биостанцию, и теперь им показывали музей. Меня отделял от них только шкаф с протянутой от него к стене веревкой, ограждающей наше рабочее место.