– Я изучил расписание слушаний в суде по делам о вымогательствах – а ты знаешь, что это такое, – и выяснил, что нет никакой надежды на то, что дело Каталины будет рассмотрено до июля. Это лишает его возможности выдвигаться в консулы в этом году. Таким образом, он неотвратимо вторгается в мой год. – Цицерон неожиданно стукнул кулаком по столу и выругался, что бывало с ним крайне редко. – Именно такое развитие событий я предсказал год назад – Тирон тому свидетель.

На что Квинт заметил:

– Но, может быть, Катилина будет признан виновным и отправлен в ссылку?

– При таком-то обвинителе, от которого разит благовониями? И о котором каждому римскому рабу известно, что он был любовником собственной сестры? Нет, нет… Ты был прав, Тирон. Мне самому следовало взяться за Катилину, когда подворачивалась такая возможность. Легче было бы победить его в суде, чем на процедуре вытягивания жребия.

– Может быть, еще не поздно это сделать, – предположил я. – Можно попробовать убедить Клодия уступить это обвинение тебе.

– Нет, он ни за что не согласится, – ответил Цицерон. – Только посмотри на него, на его высокомерие, – образцовый представитель рода Клавдиев. Для него открылась возможность добиться славы, и он ее ни за что не упустит. Принеси лучше список возможных соискателей, Тирон. Нам нужно подыскать надежного напарника, и чем быстрее, тем лучше.

В те времена домогающиеся консульской должности, объявляя о ее соискании, обычно выступали парами, так что определенно выигрывал тот, кто заключал союз с достойным мужем, чтобы дополнить с его помощью собственные силы в ходе привлечения избирателей. И Цицерону для укрепления позиций требовался некто носящий громкое имя и пользующийся расположением аристократии. Взамен он мог предложить собственную популярность среди педариев и низших классов, а также эффективную стратегию выборной кампании, которую сам же разработал. Цицерон был уверен, что это ему будет нетрудно сделать в нужный момент. Но теперь, когда он начал читать значившиеся в списке имена, я увидел причину его внезапного беспокойства. Союз с Паликаном не принес бы ничего ценного. Корнифиций мог заранее проститься со всякой надеждой на избрание. У Гибриды просто недоставало мозгов. Таким образом, из всего списка оставались Гальба и Галл. Однако Гальба был настолько аристократичен, что его абсолютно ничто не могло связывать с Цицероном, а Галл, несмотря на все увещевания Цицерона, твердо заявил, что у него нет совершенно никакой охоты избираться в консулы.

– Можете ли поверить? – посетовал Цицерон, в то время как мы склонились над его столом, изучая список возможных соискателей консулата. – Я предлагаю человеку лучшую должность на свете, причем ему и требуется всего-то побыть рядом со мной день-другой в знак поддержки. А он в ответ заявляет, что хочет вместо этого целиком посвятить себя юриспруденции! – Он взял стило и вычеркнул имя Галла, а затем добавил к концу списка имя Катилины. Задумчиво побарабанив заостренной палочкой рядом с этим именем, Цицерон подчеркнул и вдобавок обвел его, вслед за чем пристально посмотрел на каждого из нас. – Конечно, есть еще один возможный напарник, о котором мы не упоминали.

– Кто же? – спросил Квинт.

– Катилина.

– Ты шутишь, Марк!

– Я настроен вполне серьезно, – ответил Цицерон. – Давайте подумаем вместе. Представьте, что, вместо того чтобы обвинять его, я предложу ему защиту. Если я смогу добиться для него оправдания, он будет обязан поддержать меня в стремлении получить консульскую должность. С другой стороны, если его признают виновным и отправят в ссылку, то ему конец. Для меня приемлем любой исход.

– Неужто ты станешь защищать Каталину? – Квинт был привычен к тому, что брат его постоянно делает неожиданные шаги, и удивить его чем-либо было трудно, но тогда от удивления он едва не лишился дара речи.

– Я стал бы защищать и самое черное исчадие царства Аида, если бы тому потребовался адвокат. Такова наша правовая система. – Нахмурившись, Цицерон раздраженно встряхнул головой. – Обо всем этом мы говорили с Луцием незадолго до того, как он, бедняга, умер. Да будет тебе, брат! Оставь эти взгляды осуждения. Ты же сам писал в своем наставлении: «Я новичок. Я домогаюсь консульской должности. Это – Рим». Все эти три вещи говорят сами за себя. Я новичок, а значит, могу рассчитывать только на собственные силы, да еще на вас, моих немногочисленных друзей, – и ни на кого больше. Я домогаюсь консульской должности, иными словами, бессмертия. А за такую награду стоит побороться, не так ли? И это – Рим. Рим! Не какое-то абстрактное место в философском трактате, а город славы, стоящий на реке помоев. Да, я стану защищать Каталину, если это необходимо, а потом при первой же возможности порву с ним. И он поступил бы со мной точно так же. Таков мир, в котором нам суждено жить. – Цицерон уселся поудобнее и поднял руки вверх. – Рим!

Цицерон не стал предпринимать никаких немедленных действий, предпочтя выждать, чтобы удостовериться, что делу против Каталины действительно будет дан ход. Широко распространена была точка зрения, что Клодий просто пускает пыль в глаза или, возможно, пытается отвлечь общественное внимание от позорного развода своей сестры. Однако жернова закона, хоть и медленно, но мелют, и к началу лета процесс преодолел все положенные стадии – от подачи претору просьбы о признании обвинителем и предварительной речи обвинителя до уточнения обвинений. Были подобраны судьи, и начало суда было назначено на последнюю неделю июля. Теперь не оставалось ни малейшей возможности того, что Катилина успеет отделаться от уголовного преследования до консульских выборов. Прием заявок от соискателей был уже завершен.

Вот тогда Цицерон и решил намекнуть Каталине, что мог бы согласиться стать его защитником. Он немало раздумывал над тем, каким образом довести свое предложение до сведения Каталины, поскольку не желал терять авторитет в случае, если бы оно было отклонено. И одновременно ему хотелось сохранить возможность отрицать какие-либо предложения со своей стороны, если бы пришлось отвечать за свои действия перед Сенатом. В конечном счете ему удалось придумать решение, как всегда, отличавшееся изяществом. Он вызвал к себе в кабинет Целия, взял с него клятву хранить тайну и объявил, что у него зародилась мысль выступить в защиту Каталины. И теперь его якобы интересует, что думает по этому поводу Целий («Но помни, никому ни слова об этом!»). Так был дан ход сплетне, то есть тому, что Целий просто обожал. Естественно, он не вытерпел и поделился новостью со своими приятелями, в том числе с Марком Антонием, который, являясь племянником Гибриды, был также приемным сыном близкого друга Каталины – Лентула Суры.

Насколько помнится, потребовалось полтора дня, чтобы вслед за открытием «секрета» на пороге дома Цицерона появился гонец, принесший от Каталины письмо с приглашением нанести визит. В письме содержалась просьба не предавать этот визит огласке, а потому прийти после захода солнца.

– Вот и клюнула рыбка, – заключил Цицерон, показывая письмо мне.

Он направил с рабом ответ на словах, что придет к Катилине в гости тем же вечером.

Теренция должна была вот-вот разрешиться от бремени и находила июльскую жару в Риме невыносимой. Она со стонами ворочалась на своем ложе – кушетке в душной столовой. С одной стороны от нее стояла Туллия, читавшая вслух своим писклявым голоском, с другой – служанка с опахалом. Если нрав Теренции в лучшем случае можно было назвать горячим, то в эти дни он был подобен вулкану. Спустилась ночь, в доме зажгли свечи. Увидев, что Цицерон собирается уходить, жена тут же потребовала от него ответа, куда это он направляется. Ответ Цицерона был далек от определенности. Тогда она ударилась в слезы, начав утверждать, что он завел на стороне сожительницу и теперь спешит к ней, а иначе зачем уважаемому мужу покидать свой дом в столь поздний час? Ему не оставалось ничего иного, как неохотно сознаться, что идет он к Катилине. Конечно же, это признание ни в малейшей степени не успокоило ее, а лишь подлило масла в огонь ее гнева. Теренция принялась вопрошать, как ему могло прийти в голову проводить время в компании этого чудовища, которое совратило деву-весталку. На что Цицерон заметил с изрядной едкостью, что Фабия всегда была «больше весталкой, чем девой». Теренция попыталась встать с ложа, но не сумела, и поток ее брани полился нам вслед. Впрочем, Цицерона это лишь позабавило.