Я устроился в уголке, готовый записывать беседу, а молодой Катон, не теряя времени, сразу перешел к делу. Он сообщил, что нуждается в хорошем адвокате, и ему понравилось то, как Цицерон выступал перед трибунами, поскольку это чудовищно, когда человек, подобный Верресу, ставит себя выше древних законов. Короче говоря, Катон собирался жениться на своей двоюродной сестре, очаровательной восемнадцатилетней Эмилии Лепиде, чья короткая жизнь уже была омрачена целой чередой трагедий. В возрасте тринадцати лет Эмилии было нанесено оскорбление: она была предательски брошена своим женихом, надменным юным аристократом по имени Сципион Насика. Когда девочке было четырнадцать, умерла ее мать. В пятнадцать она потеряла отца, а в шестнадцать – брата, и осталась совершенно одна.

– Бедная девочка! – покачал головой Цицерон. – Если она приходится тебе двоюродной сестрой, то, следовательно, она – дочь консула Эмилия Лепида Ливиана? А он, насколько мне известно, был братом твоей матери, Ливии?

Как и многие радикалы, Цицерон обладал глубокими познаниями в области генеалогии аристократических родов.

– Да, так и есть.

– В таком случае я поздравляю тебя, Катон, с блестящим выбором. Учитывая то, что в ее жилах течет кровь трех знатнейших родов и что все ее ближайшие родственники умерли, она, должно быть, самая богатая наследница в Риме.

– Это верно, – с горечью в голосе подтвердил Катон, – и именно в этом проблема. Сципион Насика, ее бывший жених, недавно вернулся из Испании, где он сражался в армии Помпея – так называемого Великого. Узнав о том, насколько богата Эмилия, что ее отец и брат ушли из жизни, он объявил, что она принадлежит ему.

– Но это уж решать самой девушке!

– Вот она и решила. Она выбрала его.

– Ага, – проговорил Цицерон, откинувшись на спинку кресла и потирая лоб. – В таком случае тебе действительно не позавидуешь. Однако, если она осиротела в возрасте пятнадцати лет, ей должны были назначить опекуна. Ты можешь встретиться с ним и уговорить его, чтобы он не давал разрешения на этот брак. Кстати, кто он?

– Я.

– Ты?! Ты – опекун девушки, на которой собираешься жениться?

– Да, поскольку я ее ближайший родственник-мужчина.

Цицерон оперся подбородком о руку и стал изучать взглядом своего потенциального клиента: всклокоченные волосы, грязные босые ноги, грязная туника, которую он не менял неделями.

– И что же тебе от меня нужно?

– Я хочу, чтобы ты подал в суд на Сципиона, а если нужно, то и на Лепиду, и положил бы конец всему этому.

– А в каком качестве в этом разбирательстве намерен выступать ты – в качестве отвергнутого ухажера или официального опекуна девушки?

– В качестве и того, и другого, – передернул плечами Катон.

Цицерон почесал ухо, а затем заговорил, тщательно подбирая слова:

– Мои познания в молодых девушках столь же ограниченны, сколь и моя вера в безоговорочное торжество закона. Но даже я, Катон, – даже я! – сомневаюсь в том, что лучший способ завоевать сердце девушки – это подать на нее в суд.

– Сердце девушки? – переспросил Катон. – При чем тут сердце девушки? Это дело принципа!

«И денег», – мог бы добавить кто-то, если бы на месте Катона был другой человек. Но у Катона было преимущество, доступное только очень богатым людям, – презрение к деньгам. Он унаследовал большое состояние и раздал его, даже не заметив этого. Нет, тут действительно было дело принципа, точнее, нежелание им поступаться.

– Мы обратимся в суд по делам вымогательства и мздоимства среди должностных лиц, – предложил Цицерон, – и выдвинем обвинение в посягательстве на чужое имущество. Нам придется доказать, что между тобой и Эмилией Лепидой существовала договоренность и что, нарушив ее, она превратилась в мошенницу и лгунью. Нам придется доказать, что Сципион – двуличный тип, плут и хочет прибрать к рукам чужие деньги. Мне придется вызвать обоих на допрос и разорвать в клочья.

– Вот и сделай это, – ответил Катон, в глазах которого появился блеск.

– И в итоге мы все равно проиграем, поскольку, если судьи и симпатизируют кому-то больше, чем воссоединившимся любовникам, то только детям, а она – и то, и другое. Что касается тебя, то ты превратишься в посмешище для всего Рима.

– Ты думаешь, меня волнует, что будут говорить обо мне люди? – насмешливо проговорил Катон.

– Но даже если мы выиграем, только представь, во что это выльется. Ты за волосы потащишь рыдающую и брыкающуюся Лепиду из суда, а затем по городским улицам – в ее новый супружеский дом. Это будет скандал года.

– Вот до какого унижения мы докатились! – с горечью воскликнул Катон. – Честный человек должен отступиться, чтобы торжествовал мерзавец? И это – правосудие Рима? – Он поднялся на ноги. – Мне нужен юрист из стали, и если мне не удастся найти такого, клянусь, я сам выступлю обвинителем.

– Сядь, Катон, – мягко сказал Цицерон. Тот даже не пошевелился, и Цицерон повторил: – Сядь, Катон, и я расскажу тебе кое-что о правосудии.

Катон, поколебавшись, опустился на краешек стула, чтобы вскочить при первом же намеке на то, что его убеждения подвергаются унижению.

– Выслушай совет человека, который старше тебя на десять лет. Ты не должен действовать так прямолинейно. Очень часто самые выигрышные и важные дела даже не доходят до суда. Твое дело, как мне кажется, из их числа. Дай мне время подумать о том, что я мог бы сделать.

– А если у тебя ничего не получится?

– Тогда ты будешь действовать по собственному усмотрению.

После того как юноша ушел, Цицерон сказал мне:

– Этот молодой человек ищет возможности проверить свои принципы на прочность столь же рьяно, как пьяный в трактире нарывается на драку.

Но, как бы то ни было, Катон дал согласие на то, чтобы Цицерон от его имени вел переговоры со Сципионом, и мой хозяин радовался как ребенок, поскольку таким образом он получил возможность исследовать аристократов с более близкого расстояния. В Риме не было другого человека с такой знатной родословной, какая была у Квинта Цецилия Метелла Пия Сципиона Насика.

Слово Насика означало «острый нос», и этот парень действительно умел держать нос по ветру, поскольку был не только родным сыном Сципиона, но и приемным сыном Метелла Пия, титулованного главы рода Метеллов. Отец и его приемный сын лишь недавно вернулись из Испании и в настоящее время находились в огромном загородном поместье Пия возле Тибура. Они намеревались появиться в городе в двадцать девятый день декабря, сопровождая Помпея на триумфальной церемонии. Цицерон решил встретиться с Насикой на следующий день после этого.

И вот двадцать девятый день наконец настал, и что это был за день! Рим не видывал таких торжеств со времен Суллы. Стоя возле Триумфальных ворот, я наблюдал за происходящим, и мне казалось, что вдоль Священной дороги выстроился весь город.

Первыми через Триумфальные ворота с Марсова поля вошли все до единого сенаторы, включая Цицерона. Во главе этой процессии шли консулы и другие магистраты. Затем показались трубачи, дующие в фанфары, а следом за ними – носилки и повозки, на которых несли и везли захваченные в Испании трофеи: золото и серебро в монетах и слитках, оружие, статуи, картины, вазы, мебель, самоцветы, гобелены, а еще – деревянные макеты городов, которые покорил и разграбил Помпей. Над каждым из них был плакат с названием города и именами его видных жителей, убитых Помпеем. После этого медленной поступью прошли огромные белые жертвенные быки с позолоченными рогами, украшенные лентами и гирляндами из цветов. Их вели жрецы и юноши. Следом за быками устало прошествовали слоны – геральдический символ рода Метеллов, а за ними – запряженные буйволами повозки с клетками, в которых рычали и бросались на железные прутья дикие звери с гор Испании. Затем настала очередь оружия и знамен разбитых повстанцев, а потом, закованные в цепи, появились и они сами – поверженные последователи Сертория и Перперны. Послы, представляющие союзников Рима, пронесли регалии и богатые подношения, а после них через Триумфальные ворота прошли двенадцать ликторов императора. Их фасции[11] были увиты лавровыми гирляндами.