Он посмотрел в окно. Снегопад усилился; снег плотной завесой скрывал деревья, устилал землю бесшумным ковром, облеплял ветви, заглушал все звуки. Шум транспорта затих. Казалось, в квартале отсюда, на Киёсуми-авеню, перестали ездить машины. Свэггер подумал о тех, кто движется в темноте, подкрадываясь к цели с мечом наготове. В воздухе сгущалось предчувствие насилия; это будет еще одна ночь войны. А в семействе Свэггер войны и без того было слишком много.

— Мой отец, — начал Боб, — никогда не рассказывал о войне. Он был великим человеком, одним из немногих морских пехотинцев, которым довелось участвовать во всех пяти крупных десантных операциях и остаться в живых. Отец пять раз высаживался на острова, был ранен семь раз, один раз тяжело, но возвращался в строй. Наконец на второй день после высадки на пятом острове — на Иводзиме — он заслужил Почетную медаль Конгресса. Думаю, отец гордился этой медалью и связанным с ней уважением. Однако он никогда не хвалился ею, никогда даже не говорил о ней и как-то раз сказал мне: «Никогда никому не рассказывай об этой медали». Для него это было очень важно. Но однажды вечером, в тысяча девятьсот пятьдесят пятом году, за несколько недель до смерти, отец сидел на крыльце вместе со своим другом, окружным прокурором, замечательным стариком Сэмом Винсентом. Они говорили о войне. Сэм был чем-то огорчен, и отец сказал: «Мистер Сэм, после того, что случилось в Фивах,[34] вы считаете меня чертовым героем, а себя — никчемным человеком. Позвольте рассказать вам кое-что такое, о чем вы знаете далеко не все, и прояснить пару моментов. Помните ту большую медаль, которую я получил на войне?» И Сэм сказал: «Эрл, всем известно, что в тот день ты в одиночку захватил японский дот и убил сорок человек». «Видите ли, сэр, — произнес отец, — на самом деле все было не совсем так». И рассказал, что произошло на самом деле.

20-й год эпохи Сёва, второй месяц, 21-й день

21 февраля 1945 года

Бóльшая часть энергии взрыва досталась третьему отсеку. Протиснувшись внутрь, Эрл увидел, что большой пулемет застыл, задрав ствол вверх, один человек распростерт на полу, а двое возятся с пулеметом, пытаясь его исправить. Черт побери, как же они хороши, эти маленькие паршивцы! Сражались отчаянно, не отступая даже перед лицом неминуемой смерти, стараясь убить хотя бы еще несколько морских пехотинцев. Даже убивая, их нужно было уважать, и Эрл их убил, сразил одной длинной очередью, выбивая пулями из стены бетонные крошки. Охваченный яростью, он шагнул вперед и тут краем глаза заметил позади какое-то движение. Развернувшись, Эрл слишком поздно увидел офицера, замахнувшегося мечом. Эрл был полностью в его власти, совершенно беззащитный, не в силах отразить лезвие, устремившееся к его шее.

Но вдруг меч остановился. Лезвие на мгновение застыло, почему-то зацепившись за потолок, и ровная дуга оказалась нарушенной.

Объятый паникой, Эрл отшатнулся назад, отпрянул влево и выстрелил. Пистолет-пулемет сделал только три выстрела и затих, израсходовав весь магазин, но все три пули попали в цель. Японский офицер упал и свернулся в комок в позе зародыша. Под ним быстро натекла лужица крови, черной и блестящей в тусклом полумраке дота, затянутом дымом. Он лежал на полу, стонал и содрогался в конвульсиях.

«Добей его!» — подумал Эрл.

Отбросив пистолет-пулемет, он выхватил из кобуры кольт 45-го калибра, взвел курок и навел оружие на голову раненого.

«Добей его!»

Но Эрл не смог это сделать. Раненый корчился, терзаемый невыносимой болью, стиснув зубы. Быстро убрав пистолет в кобуру, Эрл достал аптечку первой помощи и вытащил шприц-тюбик с морфием. Торопливо разбив стеклянный колпачок, закрывавший иглу, он снял иглу, проткнул крышку тюбика, затем навернул ее на место. Осталось только воткнуть иглу и сжать тюбик.

Эрл склонился над раненым, отогнул ворот гимнастерки, открывая шею, приставил иглу и…

Американец выстрелил, оставаясь в дверях. Его пистолет-пулемет наполнил отсек светом трассирующих пуль, подобных искрящимся капелькам, выплеснутым из шланга. Затем он шагнул внутрь, проверяя, что дело сделано, и капитан Яно распрямился.

Он проделывал это тысячу раз, сто тысяч раз. Мышцы словно зарядились энергией, меч, набирая скорость и определенность, сверкнул по дуге, жаждая плоти. Косматый зверь был всецело в его власти; у него не было времени, чтобы опомниться, и ему оставалось только умереть. Лезвие рассечет ключицу, пройдет через позвоночник, легкие и сердце и направится дальше к кишкам; он будет уверенной рукой вести меч до конца, затем тем же самым движением…

Вдруг капитан почувствовал, что его нога, выдвинутая вперед, наткнулась на что-то твердое, поэтому он оказался на два дюйма выше и меч задел за потолок, отзываясь от острия до самой рукояти дрожью катастрофы. И за эту потерянную секунду косматый зверь успел отскочить вправо и вскинуть пистолет-пулемет. Оружие выплюнуло короткую очередь.

Капитан не почувствовал, как падает. Он не ощущал своих ног. Он чувствовал лишь, что его словно окунули в кипящую воду. Вскоре боль локализовалась в трех ранах, и капитан судорожно схватился за них, стараясь удержать хлынувшую кровь, но не смог. Он лежал на боку, подобрав колени, чувствуя, как жизнь вытекает из тела.

Американец склонился над ним. Капитан ощутил вес его тела, почувствовал прикосновение пальцев к шее.

«Он хочет перерезать мне горло!»

Его руки были прижаты к животу, локти сведены вместе. Внезапно капитан понял, что у него есть крошечное преимущество, поскольку противник считает его полумертвым. В эту же секунду его локоть набрал силу, устремился вверх и с силой ударил американца в лицо прямо под глаз, откидывая голову врага назад. И тотчас же капитан еще раз нанес удар локтем. Оглушенный американец на мгновение застыл неподвижно. Капитан, освободившись от веса своего противника, бросился на него.

Они стали кататься по полу. Капитану вроде бы удалось сомкнуть руки у американца на шее, но пришедший из ниоткуда удар выбил ему два зуба, заставив разжать хватку. Капитан ткнул американца в глаз пястью, почувствовал, что его удар достиг цели, услышал, как противник застонал. Их мускулистые тела снова сплелись вместе, и они покатились по земле, молотя друг друга кулаками, хватаясь за одежду, чтобы найти хоть какой-то упор на скользком полу. Им в лицо летели капельки пота, они ощущали жаркое дыхание друг друга, чувствовали стук сердец и рев легких, жадно глотающих воздух.

Капитан понял, что ему придется умереть: силы покидали его, боль в животе нарастала.

Постепенно более сильный физически американец стал брать верх, но тут капитан вспомнил то, чему его учили на уроках фехтования: необходимо полностью отрешиться от окружающего мира. Каким-то образом ему удалось нанести удар в горло, американец отпрянул вверх, выпуская своего противника, и, не удержавшись на ногах, упал на пол. В одно мгновение капитан скользнул на него, сливаясь в жуткой интимности. Его правая рука потянулась к обтянутой кожей рукояти ножа, висевшего на ремне у американца; он выдернул нож, снова ощутив трение металла о металл, когда лезвие освободилось, покидая металлические ножны. Вонзив запястье американцу в горло, капитан отпихнул его от себя и, используя инерцию, занес нож, целясь между двумя ребрами, чтобы лезвие свободно скользнуло в грудную полость. Обтянутая кожей рукоять с глубокими насечками была для него слишком толстой, но капитан крепко зажал ее сильными пальцами.

Теперь он занимал господствующее положение.

Капитан ощутил, как острие ножа вжимается в кожу, та сопротивляется, но затем поддается и лезвие на четверть дюйма входит в тело.

Небольшое усилие — и он пронзит американцу сердце и захватит с собой еще одного.