Должны же где-то быть ответы.

Боб никогда не видел подобной грации. Тела этих людей были текучими, такими пластичными, такими меняющимися, по-спортивному гибкими, что в это невозможно было поверить. Они бегали, увертывались и прятались, кружились, совершали обманные движения, останавливались и мгновенно меняли направление — и все это в деревянных сандалиях. Они носили мечи острием вверх в ножнах, даже не закрепленных на поясе; более того, в помещении они снимали длинный меч и таскали его в руках, как зонтик. Однако Боб обратил внимание: во всех фильмах, садясь на пол, они клали меч на одно и то же место, слева от колена, лезвием наружу, рукоять у самого колена, под углом в сорок пять градусов. Они никогда не отклонялись от правила. Вот оно, то самое, первостепенное: никаких отклонений.

И они были очень стремительными. Бобу никогда не приходилось видеть такую скорость. Казалось, у них все суставы смазаны машинным маслом; при движении они рассекали пространство и время с быстротой, непостижимой для простых смертных. Все начиналось с извлечения меча, с распрямления тела, подобного освобожденной пружине, поэтому клинок покидал ножны и начинал рубить в одном экономном движении, и кому-то неизбежно приходилось умереть. Иногда удар невозможно было даже рассмотреть, таким неуловимым он был. Изредка это был колющий выпад, но в основном — секущий удар, наносимый под десятком различных углов, замаскированный под разворот, похожий на танец, но начисто лишенный женственности и неизменно полный атлетизма. И всегда имелись определенные условности: обычно самурай сражался сразу с тремя-четырьмя противниками, и зачастую, когда он наносил удар, сраженный человек, как правило смертельно раненный, просто застывал на месте, словно отказываясь признать конец жизни и пытаясь растянуть последние секунды в минуты. Наконец самурай изящным жестом убирал меч, лезвие с определенностью поршня скользило в ножны, после чего он разворачивался и убегал трусцой, оставляя после себя собрание застывших тел. Постояв неподвижно еще какое-то мгновение, убитые падали один за другим.

Может быть, это и есть самурайский дух?

В одном фильме парень сражается с тремястами противниками — и побеждает всех. Было забавно и в то же время смутно походило на правду. Это и есть самурай?

В другом фильме семь человек выстояли против сотни. Это чем-то напоминало отряд «зеленых беретов» в войне, о которой Бобу было слишком хорошо известно, и те семеро ничуть не уступали бойцам сил специального назначения. Они не отступали, они умирали не плача. Это и есть самураи?

Еще в одном фильме воин становится одержимым — он одержим своим мечом. Он не может остановиться и убивает всех подряд, пока в конце концов не погибает в горящем притоне, окруженном со всех сторон врагами, но только после того, как зарубил пятьдесят из них. Это и есть самурай?

В одном фильме отец мстит благородному семейству, которое заставило его приемного сына покончить с собой — вспороть грудь заточенным бамбуком. Отец действует быстро и уверенно и не знает страха; он не боится смерти и встречает ее как старую подругу. Это и есть самурай?

В другом фильме брат, полный раскаяния, возвращается домой, чтобы встретиться с мужем своей сестры, который когда-то посоветовал ему помочь клану и зверски расправиться с жителями бедной деревушки. В конце фильма брат добивается торжества справедливости. Это и есть самурай?

В третьем один из воинов говорит: «Господин, умоляем, казните нас немедленно!»

Это и есть самурай?

А еще в одном воин говорит: «Я так рад, что ты меня убил!» — и умирает с удовлетворенной улыбкой.

Это и есть самурай?

В большинстве фильмов храбрые молодые мужчины шли на смерть; они были готовы умереть ради чего угодно, без колебаний.

Как японцы любят смерть! Они боятся позора и любят смерть. Они жаждут умереть, они мечтают о смерти, возможно, мастурбируют с мыслью о собственной смерти. Что это за раса таинственных людей, таких непохожих, таких непостижимых, таких замкнутых… и в то же время таких человечных? Самураи?

Иногда Бобу удавалось ухватить что-то. В конце «Семи самураев» три оставшихся в живых воина покидают город. Сражение окончено; они оборачиваются и смотрят на холм, а на нем виднеются четыре меча, воткнутые в землю острием вниз рядом с четырьмя могильными холмиками. Порыв ветра приносит на холм облачко пыли.

Вот это Боб понял: ему пришлось повидать достаточно воткнутых в землю штыков от М-16, отмечающих боевой путь роты, пришлось испытать тяжесть скорби по молодым парням, ушедшим навсегда, по безымянным героям, погибшим товарищам, и эта боль не покидала его никогда.

Но были и вещи совершенно непостижимые.

В одном фильме суровый самурай, бродящий по стране со своим маленьким ребенком в коляске, убивает старика, и тот перед смертью радостно говорит: «Наконец-то мне довелось увидеть безупречное исполнение техники „соруйя“!»

Старику действительно хотелось посмотреть, как мастерски владеет мечом герой; за это, по его мнению, стоило заплатить своей жизнью, и он почувствовал себя самым счастливым человеком на свете, даже истекая кровью!

Однажды в дверь постучали. Открыв ее, Боб увидел перед собой красивую молодую женщину, строгую, сдержанную, безукоризненно одетую и, возможно, слегка недовольную. Это была его дочь.

— Привет, красавица. Что ты здесь делаешь?

— Вопрос в том, что ты здесь делаешь? — сказала Ники.

— Полагаю, адрес тебе дала мама. Как она?

— У нее все замечательно. Она сражается. В этом ее главный талант.

— Точно.

Ники прошла в квартиру, чувствуя себя хозяйкой. В этом заключался ее талант, точнее, один из многих талантов. Она была в джинсах и высоких ковбойских сапогах, волосы забраны в хвостик. Ей было двадцать три года, она заканчивала университет в Нью-Йорке и собиралась стать писательницей.

— Ты обещал заехать в гости, помнишь?

— Ну, понимаешь… Ты ведь хорошо знаешь своего папочку. Иногда старый козел начинает забывать.

— Ты в жизни никогда ничего не забывал. Папа, во имя всего святого, что случилось? Я правда хочу знать. Эта японская штучка, что это такое?

Ники окинула взглядом комнату: на одной стене висело выведенное иероглифами изречение, подарок Филиппа Яно; на другой был рисунок тушью, изображающий сорокопута, сидящего на кривой ветке. Вся остальная обстановка состояла из голого деревянного пола, огромного телевизора, DVD-плеера и сотни с лишним коробок с дисками, на обложках которых красовались в основном иероглифы и мужчины с косичками и в причудливых одеждах. А еще повсюду высились стопки книг.

— Кока-колы не хочешь?

— А как насчет саке? По-моему, тут этот напиток подошел бы больше.

— Я завязал.

— В таком случае, похоже, тебе удалось спятить и без выпивки. Окончательно спятить.

Ники так и не научилась держать при себе то, что у нее на уме. Никто не мог определить, талант это или проклятие.

— По данному вопросу существуют различные мнения.

Девушка уселась на пол к стене. Боб уселся напротив.

— Что это за птичка?

— Она была нарисована в тысяча шестьсот сороковом году одним человеком по имени Миямото Мусаси.

— И кто он такой?

— Самурай. По мнению многих, величайший за всю историю. Он шестьдесят раз дрался в поединках и одержал шестьдесят побед. Мне нравится смотреть на этот рисунок и размышлять о нем. Еще я хочу понять технику мазков. Кроме того, Миямото Мусаси написал вот эти иероглифы. Видишь?

— И что они означают?

— «Сталь режет плоть, сталь режет кость, сталь не режет сталь». Это изречение подарил мне мистер Яно в тот самый день, когда он и вся его семья погибли.

— Господи… Ты хоть понимаешь, что это все сплошной бред? Ты хоть понимаешь, как беспокоится мама?

— Денег у нее достаточно. Никаких проблем быть не должно.

— У нее есть одна огромная проблема — муж, сошедший с ума.

— Я не сходил с ума.