Анджела: «Ш-ш-ш, ш-ш-ш!!»

(Дождь хлещет по длинной улице. Полицейскую машину с воющей сиреной резко заносит поперек Третьей авеню. Другая полицейская машина въезжает с другого конца улицы.)

Кэрол (шепотом): «Нож! Один нож виден. Натяни юбку!»

Анджела: «Ш-ш-ш, ш-ш-ш. (Она засовывает руку под юбку и запихивает ножи дальше под бедра. На лице у нее такое выражение, будто она приняла наркотик. Сирена воет у нее в ушах. Раздаются ужасающие звуки двух выстрелов (полицейские стреляют в воздух), крики множества голосов. Затем снова около нее слышится шепот Кэрол.)

Кэрол: «Они поймали их. О, боже, они попались! Анджела, они зарезали парня!»

Анджела: «Да. (Сейчас она тоже говорит шепотом.) Да. О, да, они зарезали его».

Кэрол: «Что нам делать с ножами? Давай бросим их в сточную трубу. Сейчас. Пока полицейские не добрались до нас».

Анджела: «Нет. Нет, я унесу их домой».

Кэрол: «Анджела…»

Анджела: «Я возьму их с собой».

– Мы нашли их здесь, сэр, – сказал Ларсен. – В ящике ее туалетного столика.

– Почему ты взяла ножи, Анджела? – спросил Хэнк.

– Не знаю. Ребята были так взволнованы. Вы бы видели их лица. Они протягивали мне ножи, и я… и я их взяла. Все три, один за другим. И спрятала. Потом унесла их домой, положила в бумажный пакет и засунула в ящик туалетного столика, в самый дальний угол, чтобы отец не нашел. Он страшно бы рассердился, если бы увидел ножи. Начал бы укорять меня, что порядочная девушка не должна была брать ножи.

– Почему ты позвонила в полицию?

– Я поняла, что поступила неправильно. Поэтому я и позвонила в полицию и сказала, что они у меня. Я чувствовала себя ужасно виноватой.

– Ты говоришь, Дэнни сказал вам, что Моррез напал на них. Это его точные слова?

– Да. Грязный пуэрторикашка пытался внезапно напасть на них, и они его прирезали. Так он и сказал. Я думаю, так. Я была очень взволнована.

– Ты читала об этом деле в газетах?

– Конечно.

– Тогда тебе известно: эти ребята утверждают, что Моррез кинулся на них с ножом? Ты знаешь об этом, не так ли?

– Конечно. Я знаю об этом.

– А может быть так: Дэнни Ди Пэйс вообще ничего не говорил. Может быть, ты только ДУМАЕШЬ, что он так сказал после того, как ты прочитала об этом в газетах?

– Может быть… Не знаю. Нет, он говорил, я взяла и его нож… Знаете что? У меня на юбке есть пятна крови. Я не могу их вывести.

В этот вечер за ужином Хэнк взглянул через стол на свою дочь Дженифер, задавая себе вопрос, какой бы она стала, если бы жила в Гарлеме? Его дочь была красивой девушкой с такими же, как у матери светло-карими глазами и великолепными светлыми волосами, а ее грудь с поразительной быстротой принимала зрелую форму. Аппетит дочери изумил его. Она ела быстро, запихивая пищу в рот, как водитель грузовика.

– Не торопись, Дженни, – сказал он. – У нас не предвидится голодовки.

– Я знаю, пап, но Агата будет ждать меня в восемь тридцать. Она достала несколько новых пластинок. К тому же, мам сказала, что ужин будет в семь, а ты опоздал, это твоя вина, что я так глотаю.

– Новые пластинки могут подождать, – сказал Хэнк. – Ешь помедленнее, пока не подавилась.

– Эту спешку вызывают на самом деле не пластинки Агаты, – вмешалась Кэрин. – Там будут мальчики.

– О, – удивился Хэнк.

– Ну, ради Святого Петра, пап, не смотри на меня так, словно я собираюсь в притон, где принимают опиум или что-то в этом роде. Мы только собираемся немного потанцевать.

– Кто эти мальчики? – спросил Хэнк.

– Несколько соседних ребят. Вообще-то все они ни рыба, ни мясо, за исключением Лонни Гэвина. Он замечательный парень.

– Ну что ж, по крайней мере, хоть это утешительно, – сказал Хэнк и подмигнул Кэрин. – А почему бы тебе не привести его как-нибудь домой?

– Пап, он был уже здесь сто раз.

– А где я был?

– О, ты, как я полагаю, готовил какое-либо резюме или бил струей из брандспойта по какому-нибудь свидетелю.

– Я не думаю, что это очень смешно, Дженни, – снова вмешалась Кэрин. – Твой отец не избивает свидетелей.

– Я знаю. Это – эвфемизм.

Она схватила салфетку, вытерла губы, отпихнула стул и чмокнула мать.

– Извините меня, пожалуйста, – сказала Дженни и выбежала из столовой.

Хэнк видел, как стоя перед зеркалом в прихожей, она красила губы. Затем машинально поправила бюстгальтер, помахала на прощанье родителям и, хлопнув дверью, выбежала из дома.

– Что ты скажешь на это? – спросил Хэнк.

Кэрин пожала плечами.

– Меня это беспокоит, – сказал Хэнк.

– Почему?

– Она уже женщина, – ответил он.

– Она еще девушка.

– Она женщина, Кэрин. Она привычно красит губы и поправляет бюстгальтер так, словно носила его всю жизнь. Ты уверена, что это хорошо, чтобы она ходила домой к этой Агате на танцы? С мальчиками?

– Я бы больше беспокоилась, если бы она ходила на танцы с девочками.

– Дорогая, не передергивай.

– Я не передергиваю. Для сведения окружного прокурора сообщаю, что его дочь начала расцветать в двенадцать лет. Она красит губы и НОСИТ бюстгальтер почти два года. И я полагаю, она уже целовалась.

– С кем? – спросил Хэнк, поднимая брови.

– О, боже. Я уверена, со многими мальчиками.

– Я не считаю, что это правильно, Кэрин.

– Как ты предлагаешь предотвратить это?

– Ну, я не знаю. – Он помолчал. – Но мне кажется, что это неправильно, чтобы девочка в тринадцать лет гуляла и обнималась со всеми соседскими ребятами.

– Дженни почти четырнадцать лет, и я уверена, что она целуется с теми мальчиками, которые ей нравятся.

– А что будет потом?

– Хэнк!

– Я говорю серьезно. Мне лучше побеседовать с этой девчонкой.

– И что ты ей скажешь?

– Ну…

Со спокойной улыбкой на губах Кэрин продолжала:

– Не скажешь ли ты ей, чтобы она держала ноги крест-накрест?

– В каком-то смысле, да.

– И ты думаешь, это поможет?

– Мне кажется, что ей следует знать…

– Она знает, Хэнк.

– Похоже, что тебя это не очень беспокоит, – сказал Хэнк.

– Нет, Дженни разумная девочка, и я думаю, что ты только поставишь ее в неловкое положение, если начнешь читать ей лекцию. Я считаю, что было бы гораздо важнее, если бы ты… – Она внезапно замолчала.

– Если бы я, что?

– Если бы ты приходил домой пораньше. Если бы познакомился с мальчиками, которые назначают ей свидания. Если бы проявлял больше интереса к ней и к ним.

– Я даже не знал, что ей НАЗНАЧАЮТ СВИДАНИЯ. Не слишком ли она молода для свиданий?

– Биологически она такая же старая, как и я.

– О, очевидно, следует по твоим стопам, – заметил Хэнк и тут же пожалел о сказанном.

– «Войди, берлинская сука», – отчетливо выговорила Кэрин.

– Извини.

– Не имеет значения… Одного мне хотелось бы, Хэнк, чтобы когда-нибудь у тебя хватило духу поверить в то, что я полюбила ТЕБЯ, а не плитку американского шоколада.

– Я верю в это.

– Так ли? Тогда почему ты постоянно возвращаешься к моему «ужасному» прошлому? Послушать тебя, так можно подумать, что я была главной проституткой в районе, который тянулся на многие мили.

– Я предпочел бы не говорить об этом, – сказал Хэнк.

– Я считаю, что нам следует поговорить об этом. – Мне хотелось бы раз и навсегда покончить с этим.

– Не о чем говорить.

– Нет, есть о чем поговорить. И лучше поговорить, чем намекать. Тебя очень беспокоит то, что я была близка с другим мужчиной до того, как встретила тебя?

Он промолчал.

– Я спрашиваю тебя, Хэнк.

– Да, черт возьми, очень. У меня вызывает бешенство, что нас познакомил бомбардир моего самолета и что он знал тебя гораздо дольше и, возможно, лучше, чем я.

– Он был очень добрым, – мягко сказала Кэрин.

– Я не хочу слышать о его проклятых добродетелях. Чего он делал? Привозил тебе нейлоновые чулки?

– Да. Но ты делал то же самое.