— Разве к такому можно привыкнуть?

— Человек ко всему привыкает, — нехотя сказал Ник. — Даже, наверное, к собственной смерти…

— Я так виноват перед тобою, Ник…

— Брось ты…

— Нет-нет, дай мне, пожалуйста, сказать, — горячо заговорил Фрэнк. — Понимаешь, я хватил лишнего той ночью — кто же знал, что случится этот проклятый налет? И когда мы оказались под огнем, я… Я просто-напросто испугался, Ник, испугался так, как не пугался никогда прежде. Мне казалось, что каждая пуля целит именно в меня, что я — голышом, совершенно беззащитный — беспомощно лежу на ладони у злого великана, готового прихлопнуть меня, раздавить, словно букашку. Я потерял голову, я не помнил, что делал…

— Домой хотелось попасть целым и невредимым, вот и все, — констатировал Ник. — Это понятно.

— Я предал тебя, Ник. Я подлец, — понурил голову Фрэнк. — И я даже не смею просить у тебя прощения…

— И не надо, — слегка морщась, сказал Ник. — Потому что, если ты попросишь у меня прощенья, я не буду знать, что мне ответить тебе. Поверь: я действительно хочу простить тебя. Но во мне сидят как бы два человека, и каждый твердит свое. И я не пойму, кого из них мне слушать. И слушаю обоих, пытаясь понять, кто из них прав.

Ник говорил медленно, тщательно подбирая слова и с досадой ощущая всю их приблизительность, неточность.

— Понимаешь, Фрэнк, дело ведь вовсе не в том, прощу я тебя или нет. Дело не во мне, не в моих словах, не в памяти о прошлом. Есть только данный миг, сиюминутный поступок — ведь едва ли не каждую секунду каждый из нас или рождается, или умирает. Просто я желаю тебе чаще рождаться, вот и все. Я не знаю, достаточно ли понятно говорю… Но ты попытайся все же меня понять.

— Да, я, кажется, понимаю, — тихо промолвил Фрэнк. — Не нужно ждать от других ни утешения, ни снисхождения… Да это порой просто невозможно. Вот Линн — она ведь уже никогда не сможет сказать мне ничего. Значит, дело только за мной… Ты хорошо это сказал: нужно чаще рождаться. Я постараюсь…

— Вот и ладно, — с явным облегчением сказал Ник, чувствуя, что уже можно уйти от трудной темы. — Ты мне лучше объясни, зачем ты прихватил с собой эту чертову коробку с наркотиком?

— Пожалел плоды своего упорного труда, — криво усмехнулся Фрэнк. — А в общем — на всякий случай, чтобы иметь хоть какой-то козырь против Мак-Реди. И вещественное доказательство его делишек.

— Не больно-то крупный у тебя козырь… Однако, к сожалению, пригодился — и так быстро.

— Я надеюсь, что он пока не причинит вреда Билли.

— Пока — нет… С него довольно сознания того, как ты сейчас мучаешься в неведении. Мак-Реди, как я понимаю, такой садист, что он причинит боль Билли только в твоем присутствии, именно тогда он словит кайф.

— Я не позволю ему этого сделать!

— Хорошо бы… Скажи-ка: а ты что же — собираешься жениться на Энни?

— Вроде бы да… Но меня так подкосило известие о гибели Линн…

— Мертвых не воротишь, Фрэнк. Нужно жить для живых, дружище.

— Так-то оно так… Но внутри появился такой барьер, что ли.

— Ничего — перепрыгнешь.

— А вот Билли — вдруг ему не понравится Энни? — озабоченно спросил Фрэнк.

— Это уж от тебя зависит: он же, скорее всего, будет смотреть на нее твоими глазами. И если Энни в какой-то степени сможет заменить ему мать, все будет в порядке. Билли ведь привязчивый парень, как я успел заметить.

— Ты с ним легко сошелся? — поинтересовался Фрэнк не без некоторой ревности.

— Да, без проблем. Ты не бойся — вы с ним нормально состыкуетесь. Родные же люди, в конце концов. Ты его свози сразу куда-нибудь, чтобы парень отвлекся от всех этих грустных дел.

— Ну, конечно.

— И прихвати заодно Энни.

— Ты думаешь стоит?

— Непременно. Знаешь, совместные поездки — они ведь здорово объединяют.

— Это мысль вообще-то. Спасибо тебе за совет, Ник.

— Не за что.

— Слушай, ты прямо-таки моя добрая фея, — засмеялся Фрэнк.

— Ну ты и сказал…

— А что? Из каземата вытащил, а теперь еще и мою будущую семейную жизнь устраиваешь.

— Надо же мне чем-то заполнять свой досуг. Совмещаю приятное с полезным, так сказать…

— Я тебя тогда не спас, а ты теперь спасаешь меня… — тяжело вздохнул Фрэнк.

— Не болтай ерунды, — поморщился Ник. — Никто никого не спасет — каждый сам спасает сам себя, а иначе — это не настоящее спасение, а только его видимость, имитация. Отсрочка приговора, другими словами.

— Ты стал философом…

— Да какое там — философом… Просто пытаюсь как-то объяснить эту дурацкую жизнь, озвучить ее.

— Наверное, твое общение с дамочками тут роль играет: ты им растолковываешь, что такое жизнь, с чем ее едят…

— Разве я похож на пастыря?

— Но они-то смахивают на заблудших овечек?

— Когда как. Иные напоминают мне блуждающих волчиц, — засмеялся Ник.

— Может, тебе и впрямь нужно начать писать книжки? Это ведь и есть лучший способ объяснить жизнь, разве не так? — предположил Фрэнк.

— Вероятно, попробую. Буду наговаривать на диктофон, заведу секретаршу, которая будет мою бредятину расшифровывать. Вдруг что-нибудь и получится… Ну что, снарядим еще пару бутылочек?

— Да хватит, пожалуй. Уже дюжина готова… Слушай, а может, ты напишешь про наш Вьетнам?

Ник задумался.

— Да пес его знает, — сказал он наконец. — Наверное, об этом уже много написано, просто я не читал, не знаю. Можно невольно повториться — зачем?

— Мне лично не попадалось на глаза ничего стоящего на эту тему, — заметил Фрэнк.

— Можно сделать просто: собрать наши воспоминания. Разыскать Баксли, Коллинза, других ребят, порасспросить хорошенько…

— Толковая идея, — одобрил Фрэнк. — Довольно-таки веселенькая книжка может получиться.

— Да, смеялись мы тогда много, — кивнул Ник. — Ты и сам был изрядный хохмач, вечно анекдоты травил. Сейчас-то уже остепенился вроде.

— Годы свое берут, что поделать… Тогда я был просто бездумный пацан-зубоскал…

— За что ж ты так себя осуждаешь? В той обстановке лишний раз посмеяться было очень кстати.

— В общем да.

Ник вдруг хлопнул себя по коленям:

— Слушай-ка, а ты ведь тогда так и не досказал историю про парня, который ушел воевать в Корею, а его невеста принялась блудить с каждым встречным-поперечным.

— Это Пат Джефферсон, что ли?

— Ну да, вроде… Он тогда вернулся и, узнав обо всех ее проделках, позвал тем не менее эту потаскушку замуж, чему она несказанно удивилась.

— Да-да, — усмехнулся Фрэнк. — Причем предупредил ее, чтоб вела себя по-прежнему. И никаких при этом абортов, помнишь?

— Помню, конечно. Так он что же — свихнулся на войне, что ли?

— Нет-нет, там другое…

— Так доскажи наконец эту историю.

— Видишь ли, дружище: дело в том, что Пат Джефферсон ужасно любил детей, прямо-таки обожал их. Но, будучи в Корее, он получил осколок в мошонку, и в результате его детородный орган перестал быть таковым. Не мог он ничего, понимаешь? Потому-то Пат Джефферсон и поступил именно таким образом… И нарожала ему жена штук восемь детей от неизвестно каких отцов. Очень милое получилось семейство. Пат был удовлетворен, да и супруге его пришлось по душе сложившееся положение, поскольку была отчаянной нимфоманкой.

— Занятно, — улыбнулся Ник. — Он был добрый малый, этот Пат Джефферсон.

— Да уж…

— А ты общался с кем-нибудь из наших ребят за эти годы? — спросил Ник.

— Нет, как меня ни тянуло к ним, — признался Фрэнк. — Ребята смотрели на меня довольно-таки косо после той проклятой ночи… А потом сразу — дембель, я вернулся домой и попытался забыть обо всем. Старался не думать о тебе, даже не знал, жив ты или нет. Честно говоря, полагал, что ты наверняка погиб… Только однажды со мной связался Баксли: вербовал в какую-то антивоенную шарашку. Я отказался, да и он не очень-то настаивал на своем. А когда оказался в прогаре с долгом, позвонил ему. Был в полной растерянности, ведь никто не мог помочь мне с деньгами. И все эта чертова рулетка…