После того как репортеры пронюхали об аресте, у здания суда собралась разъяренная толпа. Я влетаю внутрь, накинув на голову куртку, а на выходе спотыкаюсь о каменные ступеньки. Я учительница — учительница девочки, на которую напали, — и в то же время связана с мужчиной, подозреваемым в этом преступлении. Все жители страны уже полюбили Грейс. Если станет известно, кто я, журналисты начнут за мной охоту, как, несомненно, и директор нашей школы. Город наводнен репортерами всех мастей, телекамеры на каждом шагу. По всей Англии родители хотят знать, что их дети в безопасности. А я хочу, чтобы Дэвид вернулся.

— Я сделал все, что мог, Джулия.

Марри выглядит изможденным. Вместо того чтобы страдать похмельем, ему пришлось присутствовать на допросе, затем разбираться с выдвинутым обвинением и, наконец, выступать в суде. Поспать ему так и не удалось. В последнее время столько всего произошло, что я сама, должно быть, выгляжу не лучше.

— Но это еще не конец. Я подам апелляцию. Посоветуюсь со старшими партнерами, с коллегами и постараюсь выиграть в суде.

Я забираю детей из школы. Вскоре на ферму приходит Марри.

— Я остаюсь здесь, хочешь ты того или нет, — заявил он, как только я открыла дверь. — Если ты права насчет Дэвида и он ни в чем не виноват, то поблизости бродит безумец, которому арест развязал руки. И если ты не пустишь меня в дом, я поселюсь в амбаре. — Он просунул в дверной проем ботинок, словно вонзив его в мое сердце. — Разве ты сможешь заснуть, зная, что я замерзаю в сарае? — Его улыбка уносит меня на тысячу лет назад. Во всяком случае, мне кажется, что это было тысячу лет назад.

Я неохотно застилаю кровать в свободной комнате, пока Алекс радостно скачет по дому, во весь голос распевая, что мама снова любит папу. С этой минуты мы будто исполняем затейливый танец: порхаем между воспоминаниями и необходимостью чистить зубы, готовить еду, вальсируем через надвигающийся развод и отступаем в сторону от мысли о том, как он отразится на детях. Мы с Марри расстались летом — и вот, хоть и ненадолго, снова поселились вместе. Самое странное, что мы оба воспринимаем это довольно обыденно.

— Хочу вернуться в Или, — говорю я Марри воскресным вечером.

Решение далось мне нелегко. В то утро я навещала маму — впервые с тех пор, как ее положили в лечебницу. Было большим облегчением узнать, что о ней хорошо заботятся.

— Детям нужна стабильность. В последнее время я слишком часто подкидывала их то Надин, то друзьям, учитель Алекса пожаловался, что у него проблемы с поведением. На Алекса это совсем не похоже.

Мы дружно вздыхаем.

— А что будет с Бренной и Грэдином?

Это не его забота, но я знаю, что Марри не все равно. Я обзвонила друзей в надежде, что кто-то заберет подростков к себе хотя бы на несколько дней, но пока никто не согласился.

— Надо сообщить в службу опеки. Им подыщут другую семью. — Меня послушать, так это не дети, а бездомные котята. — И ума не приложу, как быть с мамиными животными. — Я ищу причины, чтобы остаться, хотя детям пора возвращаться к обычной жизни. — Господи, как я хочу, чтобы все опять стало как раньше.

Мы молчим, понимая, что это невозможно.

Я деловито убираю на кухне, складывая в стопки тарелки, со стуком сгребая столовые приборы в рассохшийся ящик. Я цепляюсь за осколки нормальной жизни — ради мамы, Алекса и Флоры, ради Дэвида, — хотя я давно уже разжала пальцы, стискивающие разбитые черепки моей собственной.

Все это в прошлом. И мы с Марри неуклюже топчемся в тени общих воспоминаний, выжидая, когда другой уйдет из комнаты, думая о том, кто выключит свет, проверит, закрыты ли двери, погасит тлеющие угли. Привычные вечерние ритуалы. Я хватаю Марри за руку. Он испуганно дергается.

— Что? — Его рука — сгусток неуверенности — напряжена. Марри не может решить, отступить назад или обнять меня. — Что, Джулия?

— Ничего, — отвечаю я, чувствуя себя очень глупо.

— Ладно.

Напряжение утекает из его пальцев, они нерешительно сплетаются с моими.

— Помнишь, как Алекс сломал руку?

Это какое-то безумие. Мы стоим у кухонной двери. Марри сгорбился под низкой притолокой, а я прижалась спиной к косяку. Он не отпускает мои пальцы.

— Это было ужасно. Худший день в моей жизни. — Мгновение мы вновь переживаем тот случай. — Да, один из худших дней в моей жизни.

Я знаю, о чем он сейчас думает. Вспоминает, как я объявила новость, вновь ощущает кислый вкус отчаяния, слышит горькие слова, грохот захлопнутой двери.

Марри, я хочу развестись.

— А ты помнишь, — нерешительно говорю я, — как мы думали, что кость неправильно срастется? Как мы боялись, что у Алекса будет кривая рука?

— До того дня он был совершенно здоров. — Марри горбится еще сильнее, словно плечи его придавливает тяжесть.

— Он и сейчас здоров, — возражаю я, и Марри кивает. В одном мы всегда были согласны: наши дети — чудо. — Помнишь, как все было?

— Ходунки, — тихо отвечает он.

— А последовательность событий? Ты звонил мне из офиса. Все звонил и звонил, я не брала трубку, занималась с детьми и не слышала. А затем зазвонили в дверь, Флора выплюнула еду, ты снова позвонил, у меня разболелась голова, из-за бури отключили электричество, я говорила с тобой, зажав трубку плечом, и порезала ножом палец. Я даже не знала, что ходунки наверху. Должно быть, ты их там оставил.

— А, понятно. Ты решила обвинить меня в том, что с Алексом произошел несчастный случай?

Между нами пробегает холодок.

— Что? — Я выдергиваю руку, но Марри ее не отпускает. — Конечно, нет. Тебя даже рядом не было.

— Мы обсуждали это много лет назад, Джулия. В то утро я забыл отнести эти чертовы ходунки вниз. — На лбу Марри выступает пот.

— Эй, — мягко говорю я. Раньше я бы еще поцеловала его, погладила, выразила свою нежность.

— Он так страдал. — Марри прикрывает лицо свободной рукой. — Если бы…

— Если бы я закрыла вход на лестницу, Алекс не полез бы наверх, не забрался в ходунки и не свалился вниз. Ты не виноват, Марри. Мне было вовсе необязательно отвечать на телефонный звонок или бежать к двери, чтобы посмотреть, кто пришел. — Я поднимаю указательный палец и подношу его к свету из коридора. — Видишь? Шрам. Память о том ужасном дне.

Марри шумно вздыхает.

— А хочешь правду, Джулия? — Сузив глаза, он крепче сжимает мою руку. — Я был пьян. Так сильно пьян, что не мог доехать до дома. Поэтому я тебе звонил. Поэтому мы говорили по телефону, когда Алекс карабкался по лестнице.

Я начинаю дрожать, хотя угли еще обогревают комнату. Пытаюсь понять.

— Как? Ты… ты же говорил, что машина сломалась и пришлось вызывать эвакуатор. И у тебя было столько работы, что ты не мог сам этим заняться.

— Я соврал. Весь день проторчал в пабе, набрался в дым и не мог в таком виде вернуться домой. Поэтому я и звонил. И продолжал трезвонить, потому что слишком глуп и не знаю, когда надо остановиться.

А я-то хотела напомнить Марри, как хорошо нам было вместе. Каждый раз, когда случалась какая-либо неприятность, мы сплачивались и справлялись с ней. Травма Алекса — хороший пример того, как мы все преодолели и стали сильнее. А еще осознали свою уязвимость.

— Ты был пьян, — шепчу я, словно подобного никогда не случалось прежде.

И тут до меня доходит, что сейчас Марри делает то же самое — зовет меня на помощь, потому что не знает, как остановиться. Он никогда не остановится.

Я медленно высвобождаю пальцы и ухожу.

Маму мы находим в комнате отдыха, она смотрит в окно. На ней больничный халат явно не ее размера.

— Мама, я же положила твои вещи в сумку. — Сажусь рядом с ней. Мне кажется, очень важно, чтобы она сохраняла индивидуальность. — Зачем ты надела больничный халат?

Она не оборачивается на звук моего голоса, продолжает смотреть, как крупные капли дождя стучат в окно. Небо мрачное.

— Алекс, побудь с бабушкой и Флорой, а я кого-нибудь поищу.