Ладонь Тристана коснулась ее лица, отодвигая в сторону пряди волос, рука была теплой, жесткой и пахла имбирным печеньем Габриеля. И еще она пахла надеждой.

– Как же мне отблагодарить вас, Алана? За Габриеля. За чудесное Рождество. Загадайте желание, ангел, и поведайте о нем звезде, а я его обязательно выполню.

Алана смотрела ему в глаза и страшилась признаться. Как посмеет она открыть ему свое единственное желание, прежде чем покинуть этот дом? Она прочла сочувствие в его взгляде и решилась.

– Поцелуйте меня, Тристан, – попросила она.

Он взял в ладони ее лицо и поцеловал ее с такой нежностью, что у нее затрепетало сердце. Его язык, словно пробуя, слегка раздвинул ее губы.

Она вскрикнула от удовольствия, и язык проник внутрь, зажигая огнем ее тело, делая его покорным и слабым. Ее пальцы коснулись темных прядей волос у него на виске.

– Милая, милая Алана, – прошептал он у самых ее губ. – Как я хочу тебя…

Сладкая музыка нежных слов звучала вечной песнью любви. Радость, торжество, нетерпение овладели Аланой, смелые слова сорвались с губ, поразив ее саму своей дерзостью:

– У меня есть одно, последнее, желание, Тристан.

– Какое же, ангел?

– Люби меня. Сейчас же. Я хочу, пусть всего один раз, почувствовать твои объятия.

Вместо ответа он взял ее на руки и бережно, словно драгоценный хрустальный сосуд, перенес через подоконник в комнату, из холода ночи в тепло любви.

Огонь в камине освещал мягким светом кровать, свет и тени играли на лице Тристана, подчеркивая его благородство и одухотворенность, ту внутреннюю силу и красоту, которые мог передать только величайший из художников, и Алана не могла насмотреться на любимые черты.

«Как я люблю тебя!» – повторяла она про себя, не решаясь произнести эти слова вслух.

– Ты уверена? – спросил Тристан и прикоснулся пальцами к ее губам. – Ты уверена, что хочешь именно этого?

«Я столько ждала тебя, и это мой последний шанс. Подари мне одну эту ночь, чтобы жить воспоминанием о ней всю оставшуюся жизнь». Она не могла, не осмеливалась открыть ему, что она дочь нищего уличного торговца и что Тристан так же далек от нее, как мерцающие в высоте звезды. Он подарил их ей целую горсть, спрятанную в той прозрачной волшебной подвеске, но она отдала бы их все без сожаления в обмен на самого Тристана. Как заставить его понять, что они должны дать выход своим чувствам и им не надо их скрывать?

– Ты обещал мне, Тристан, что выполнишь любое мое желание. Прошу тебя, обними меня.

Он схватил ее в объятия и прижал к себе с такой силой, что она еле устояла на ногах, цепляясь за него ослабевшими руками.

С такой же силой его язык погрузился в ее рот, и это уже не было то прежнее осторожное прикосновение, а резкое движение, репетиция того, чем очень скоро займутся их тела.

Его рука расстегивала одну за другой пуговицы платья у нее на спине, и каждое прикосновение вызывало в ней дрожь желания.

Ее неловкие пальцы, путаясь, расстегивали пуговицы на его рубашке, обнажая загорелую кожу, с трудом удерживаясь, чтобы не провести ладонью по его груди, покрытой жесткими темными волосами.

Ее жизнь в трущобах была постоянной борьбой с их обитателями, покушавшимися на ее добродетель. Для них целомудрие было товаром, который можно легко обменять на деньги, а деньги потратить на покупку джина. Алана как тигрица охраняла свою добродетель, живя несбыточной мечтой о Тристане Рэмзи, которому она когда-нибудь подарит свою невинность.

Сегодня был тот самый день, когда сбывались все желания, последний день, после которого ей уже не о чем будет мечтать.

Словно лепестки, обнажая сердцевину цветка, упали на пол платье, сорочка, юбки. Его взгляд остановился сначала на стройной белой шее, затем спустился ниже, туда, где алебастром сияли ее груди, увенчанные розовыми сосками, напрягшимися от желания.

– Как ты прекрасна, Алана! – сказал он и пальцем коснулся перламутрового соска. – Ты прекрасна, я не заслужил такого дара.

– Но это мое желание, Тристан, а ты только подчиняешься мне.

– Если это только твое желание, то почему я так страстно хочу тебя, Алана? Так хочу, что не могу ждать ни единой минуты!

Он подхватил ее на руки, а она прижалась к его обнаженной груди, целуя все подряд: шею, подбородок, жесткую щетину щек.

Он опустил ее на постель, снял с себя рубашку и бросил ее на стул. За ней последовали брюки, и все это время он сторожил Алану взглядом.

Теперь он, обнаженный, стоял у постели, и она могла видеть каждый мускул, каждый изгиб его тела. Он был прекраснее Давида, которого Микеланджело извлек из глыбы бесчувственного мрамора. Прекраснее спящего Адониса, пробудившего любовь Персефоны и Афродиты. Разве мог совершеннейший из мифических героев дышать такой страстью и нежностью, излучать такую мощь и в то же время быть таким по-человечески слабым?

Пугаясь собственной храбрости, Алана протянула руку и притронулась к совершенному телу Тристана, и оно отозвалось дрожью удовольствия. Тогда Алана прижала губы к тому месту, где изо всех сил колотилось сердце Тристана.

Он лег рядом с ней и начал целовать ее так пылко, что она смутилась, считая себя недостойной такой страсти, он же покрывал поцелуями ее шею, а потом и грудь. Его большая ладонь скользнула ниже, его дыхание было таким жадным и горячим, что Алана приподнялась ему навстречу, встретив на полпути его губы, и застонала, когда они начали ласкать сосок.

Его мускулистые бедра прижались к ее бедрам, и теперь Алана ощущала его всего, от груди до ног, чувствовала силу его возбуждения. И жаждала новых, еще более смелых ласк, последнего предела, когда трудно дышать или произнести хотя бы слово.

– Ах, Алана, какая ты теплая, нежная! – шептал Тристан. – Как я мечтал об этом с того самого дня, когда ты упала со своей башни в мои объятия!

Если бы только она могла открыть ему правду, сказать, что любит его почти всю свою жизнь, признаться, что жила одной мечтой: отдать ему себя.

Его ладонь продолжала свое движение, скользнула по нежной округлости ее живота, спустилась еще ниже, и Алана вскрикнула, когда его пальцы остановились там, где, казалось, сосредоточились все ее желания.

– Не бойся, моя любовь, я не причиню тебе боли…

Ее доверие к нему было столь же беспредельным, как и ее любовь, – он был владыкой ее души и тела. Разве могла она отказать ему в том, что уже давно ему принадлежало? И, раскинув ноги, она отдалась мучительной ласке, сладкой пытке, от которой темнело в глазах. Вместе с Аланой Тристан возвращался в забытый мир простых человеческих чувств.

– Мне этого мало, Тристан, – прошептала Алана и дотронулась до его плоти, вызвав у него томительный стон.

– Хорошо, ангел, я готов.

Он прижался к ней своим твердым напрягшимся телом, и ногти Аланы впились ему в спину.

– Пожалуйста, Тристан… – задыхаясь, попросила она. Одно резкое движение его бедер, и Алана вскрикнула от боли. Возглас удивления вырвался у Тристана, заставив его приостановиться:

– Как, неужели, Алана? Ты никогда… Почему ты мне не сказала?

Она прижала пальцы к его губам.

– Тогда бы ты не выполнил моего желания. А я так хотела тебя, Тристан! Хотела, чтобы ты стал частицей меня… – «Как ты стал частицей моего сердца», – добавила она про себя. – Прошу тебя, Тристан, не надо сожалений. Я хочу, чтобы все между нами было прекрасно.

– Как я могу сожалеть о том, что мы нашли друг друга, Алана. Ты ангел, принесший мне любовь…

Каждой своей неторопливой лаской, каждым медленным Движением он говорил ей, что впереди у них еще целая жизнь, полная таких ночей. Но он наслаждался ею, как будто это был единственный и последний раз в его жизни и другого такого не будет, как никогда больше не будет и такой ночи. Он погружался в нее снова и снова, и Алана отвечала, возмещая ему и себе годы, прошедшие без любви. Она хотела навеки остановить время и сознавала всю невозможность такой мечты. Она старалась запечатлеть в памяти каждую черточку и выражение его лица, его руки, его всего, страстность его поцелуя и жар его тела, чтобы потом согревать воспоминаниями долгие одинокие ночи.