Он медленно приблизился к офицерам, молча сделал им знак следовать за ним и стал подниматься по дороге на холм, навстречу тому, что их ожидало.

Ганс отпустил поводья и расслабился, мысленно проклиная лошадей. Одно дело преследовать команчей в тридцатипятилетнем возрасте и совсем другое — гоняться за этими погаными кочевниками, когда тебе давно уже за пятьдесят. «Да и лошади тут — какие-то нелепые уроды, — подумал он, — здоровенные, как клайдсдейлы в Штатах». Ганс высвободил руку от стремянного ремня и потер напомнившую о себе застарелую рану. Открыв флягу, он отхлебнул из нее, прополоскал рот, затем, смочив платок, вытер лицо и шею. Мимо него, направляясь в сторону холма, где проходила линия обороны и слышался ружейный треск, прогалопировал конный отряд. У холма всадники спешились и полезли наверх. Слева батарея десятифунтовок открыла огонь, посылая снаряды круто вверх через гребень холма на дорогу, шедшую за ним. Подняв к глазам бинокль, Ганс следил за сигнальщиками, которые флажками указывали точность попадания. По-видимому, прицел был взят верный, так как артиллеристы горячо принялись за дело.

Поглядев на соседний холм, он залюбовался стройными рядами пехотинцев, приближавшихся беглым шагом. Справа послышалось жалобное лошадиное ржание. Ганс подъехал к животному, лежавшему на боку со сломанными ногами. Рядом распласталось безжизненное тело бантага. Сотни тел, мертвых и раненых, усеивали долину. Один из его кавалерийских отрядов разъезжал по полю, выполняя тягостную задачу по избавлению недобитых бантагов от мучений. «Что за идиотизм! — подумалось ему. — Переть в лоб на вражеские укрепления на открытой местности!» Вытащив пистолет, он прицелился в голову лошади и спустил курок. Странно, но к лошадям на войне Ганс испытывал даже большую жалость, чем к людям, — наверное, потому, что они-то уж никак не были виновны во всем этом.

К нему скакал во весь опор вестовой, нещадно нахлестывая взмыленную лошадь. Приблизившись, он резко осадил ее.

— А что, если они сейчас предпримут контратаку? — спросил Ганс вестового, взяв у него депешу.

— Простите, сэр? — не понял тот.

— Предположим, бантаги прямо сейчас пойдут в атаку и нам придется отступать. Ты так загнал свою лошадь, что она свалится, не проскакав и мили, и тогда тебе конец. Побереги ее.

— Сэр, донесение только что поступило с одной из спрятанных в лесу телеграфных станций.

Ганс развернул листок и, пробежав его глазами, сунул в карман. Вытащив блокнот, он быстро набросал записку и отдал ее вестовому.

— Доставь ее на передовую, сынок, но береги силы. У нас еще целый день впереди.

— Слушаю, сэр! — Юноша отдал честь и, развернув лошадь, хотел было пришпорить ее, но, чувствуя на себе неодобрительный взгляд Ганса, только тряхнул поводьями и стал подниматься на холм легкой рысью.

Батарея, обстреливавшая дорогу за холмом, снималась с места, собираясь перебраться на вершину. Ганс подскакал к командиру:

— Отводите батарею назад, капитан.

— Назад, сэр? Но ведь бантаги отступают!

— Вы ошибаетесь, капитан, — угрюмо ответил Ганс — Отступаем мы.

— Пэт, связь с Порт-Линкольном прервана, — объявил Рик Шнайд, вручая ему телеграмму.

Пэт выругался и посмотрел на бантагский дирижабль, неторопливо паривший в вышине вне досягаемости противовоздушных орудий.

— Наверняка этот стервец постарался.

— Нет, другой. Приземлился милях в двадцати от Шенандоа, вырезал двести футов провода и упорхнул. Но это еще цветочки.

— Представляю, что за ягодки будут! И так уж завалили вестями, одна другой радостнее.

Он имел в виду поступившее от Эндрю сообщение о прорыве морской блокады. Пока он поделился этой новостью только со Шнайдом — не к чему сеять панику среди личного состава. Кроме того, если эти подонки захотят напасть на него с моря, то дозорные на высоком берегу заметят их за несколько часов до высадки.

— Только что получили известие от Мак-Мертри, — продолжил Рик. — С ним связь наконец восстановлена. Все говорит о том, что бантаги действительно накапливают на нашем фланге большие силы. Самих войск, правда, не видели, но в двадцати милях к северу в лесу вытоптана широкая полоса.

— Значит, странники все-таки сказали правду, — заметил Пэт.

Канонада на стороне бантагов стихла, — очевидно, они сделали передышку. Потери республиканских войск в этот день были незначительны, что-то около пяти сотен человек, в то время как у противника они были в восемь или даже в десять раз больше.

«Ганс был прав. Бантаги держат в резерве большие силы. Интересно, сколько их на фланге? Умен? Или больше? — размышлял Пэт. — Даже один умен может неслабо навредить — разрушить мост через Шенандоа, например. Конечно, у них возникнут проблемы с обеспечением, но на приличную однодневную атаку их хватит. Если у них далеко идущие планы, то вряд ли они ограничатся одним уменом, пошлют три, а то и пять-шесть. Напав на наш фланг, они могут за день уничтожить целый корпус, если не половину моих людей. Что же все-таки они задумали?.. А-а, ясно. Они хотят, чтобы я продолжал цепляться за эту высоту. А сами в это время обойдут меня с фланга. Нет уж, фиг вам. Надо убираться отсюда подобру-поздорову».

— Рик, пусть дают сигнал отходить. Передай одиннадцатому корпусу, чтобы следили за левым флангом. Боюсь, им сегодня еще придется потрудиться.

— Мы отступаем?

— Вот именно.

— И как далеко?

— Я думаю, до самой Шенандоа. У меня что-то разнылась шишка на большом пальце левой ноги. А это верный знак, что должна случиться какая-нибудь пакость. Так что пусть ребята пошевеливаются.

— Полковник, вы только посмотрите!

Полковника Арнетта, командира 33-го Римского полка 1-й бригады 1-й дивизии 11-го корпуса, с утра обуревали дурные предчувствия. Его полк был крайним на левом фланге. Предполагалось, что они находятся в резерве, а бой ведут 1-й и 9-й корпуса, стоявшие в восьми милях впереди. Странно, что не слышно канонады, хотя, если приложить руку к земле, можно почувствовать, как она дрожит от пушечных выстрелов. С дозорной башни было видно, что весь горизонт затянут дымом, который, казалось, валит из самых глубин преисподней.

Полковник посмотрел туда, куда указывал солдат. Из леса гурьбой высыпали кролики, а за ними серые косматые животные с широко расставленными рогами — здешние жители называли их оленями. Затем стала выскакивать и другая живность; стайки птиц, словно обезумев, метались среди деревьев.

Все это напоминало ему что-то — вот только что именно?

Прозвучал одиночный винтовочный выстрел, за ним еще два. Дозорный из оцепления, выставленного на опушке леса вокруг форта, что-то кричал ему. Некоторые из солдат, сидевших за земляными укреплениями, смеялись над звериным сумасшествием и поглядывали на Арнетта, надеясь, что он разрешит им подстрелить что-нибудь из дичи на обед.

— Сэр!

Это был сержант Мак-Дугал, один из немногих ветеранов 44-й батареи, не добившихся за все эти годы никакого повышения из-за беспробудного пьянства и бесконечных дисциплинарных взысканий. Он и с сержантскими-то обязанностями справлялся с трудом.

— Ну, что там, Мак-Дугал?

— Чанселлорсвилль, сэр! Чанселлорсвилль!

— Что за бред… — начал полковник, и тут до него дошло. Солдаты, на которых напал Твердокаменный Джексон под Чанселлорсвиллем, впоследствии рассказывали о том же: перед самой атакой конфедератов из леса по всему фронту точно так же в панике бежали животные.

— Горнист, немедленно труби сбор всех частей! — заорал Арнетт, и это были его последние слова, ибо в ту же секунду ему в лоб угодила снайперская пуля.

Мак-Дугал подхватил было полковника, но, увидев, что тот уже мертв, бросил его. Он быстро огляделся. 33-й полк окопался на вершине невысокого холма. Пьянство пьянством, но драться Мак-Дугал умел. Подбежав к стенке укрепления, он увидел, как из леса вытекает черная масса, заполняя расчищенные от леса коридоры вокруг холма. Над головой засвистели пули, выбивавшие фонтаны грязи из земляной насыпи.