И тем не менее временами ему было очень тяжело. Однажды он просил одну из монахинь передать игуменье Белевского монастыря, что утратил молитву и просит ее святых молитв.

– Неужели, батюшка, у вас бывает тягота на душе? – искренне удивилась монашка. – Я думала, вы всегда пребываете в радости духовной.

– Случается, иной раз скажешь что от себя, неправильно решишь вопрос чужой жизни, иногда строго взыщешь на исповеди или, наоборот, не дашь епитимьи, как следовало бы дать, – за все это священнику бывает наказание, благодать Божия отступает, мы страдаем.

Бывали, бывали моменты, когда старец Нектарий был страшен и суров. Мог с каменным лицом обронить убийственное: «Это наказание за грехи…» – рыдающей женщине, уставшей хоронить умирающих один за другим детей.

За два месяца до начала Первой мировой войны Оптину пустынь посетила великая княгиня Елизавета Федоровна, родная сестра царствующей императрицы, вдова великого князя Сергея Александровича, настоятельница московской Марфо-Мариинской обители. 29 мая высочайшая гостья причастилась и после литургии посетила Иоанно-Предтеченский скит и скитскую библиотеку, беседовала со старцем Анатолием.

На следующий день великая княгиня выехала в Шамордино, а вернувшись вечером, долго беседовала со старцем Нектарием. Содержание бесед великой княгини со старцами осталось тайной, но можно предположить, что достойные ученики старца Амвросия не разошлись в предсказаниях.

После визита в Оптину от великой княгини пришла телеграмма, в которой она благодарила за прием и просила молиться о ней. Когда началась война, Елизавета Федоровна сформировала санитарный поезд, где по ее желанию было духовенство из числа оптинских отцов. «Россия погибла, но Святая Русь жива», – скажет она осенью 1917 года и откажется выехать за границу, чтобы претерпеть все, что назначено.

«Наши самые страшные скорби, – говорил старец, – подобны укусам насекомых, по сравнению со скорбями будущего века». Старец Нектарий предвидел ближайшее будущее России. Но не любил расспросов на эту тему. «Не надо предугадывать, все в свое время откроется», – пресекал он подобные разговоры. Иногда добавлял: «Это – великая тайна», или более красноречивое: «Есть люди, которые занимаются изысканиями признаков кончины мира, а о душах своих не заботятся».

Однако чем ближе был 1917 год, тем определеннее становились высказывания старца. Он понимал, что «над человечеством нависло предчувствие социальных катастроф, и все это чувствуют инстинктом, как муравьи».

«Пока старчество еще держится в Оптиной, заветы его будут исполняться. Вот когда запечатают старческие хибарки, повесят замки на их двери, тогда всего ожидать можно будет».

«Монашеством держится весь мир. Когда монашества не будет, настанет Страшный суд».

Предсказывал, что Оптину разорят, и однажды, обращаясь к своим духовным детям, закончил рассказ словами: «Тогда примите меня, Христа ради. Некуда мне будет деться».

Между февралем и октябрем 1917 года старец говорил: «Скоро будет духовный книжный голод. Не достанешь духовной книги. Наступает век молчания. Государь теперь сам не свой, сколько унижений он терпит за свои ошибки. 1918 год будет еще тяжелее, государь и вся семья будут убиты, замучены. Да, этот государь будет великомученик. В последнее время он искупил свою жизнь, и если люди не обратятся к Богу, то не только Россия, вся Европа провалится. Наступает время молитв…»

Когда в Вербное воскресенье 1923 года монастырь закрыли, отец Нектарий был арестован по обвинению в контрреволюционной деятельности и приговорен к расстрелу.

Сохранилось предание, что отец Нектарий встретил пришедших его арестовывать совершенно спокойный, с электрическим фонариком в руках, окруженный своими детскими игрушками. Он сосредоточенно, ни на кого не обращая внимания, то включал, то выключал свой фонарь. Чекисты были обескуражены:

– Что ты? Ребенок, что ли?

– Я – ребенок.

Рассказывают, что от расстрела старца спасла поэтесса Надежда Александровна Павлович, та самая, которая несколько лет назад явилась в скит, якобы с сигаретой в зубах, и потом стала духовной дочерью старца. Павлович обратилась в Наркомпрос с просьбой спасти ее «дедушку», старика-монаха, которого хотят расстрелять. Крупская расценила это как «перегибы на местах», и расстрел заменили ссылкой.

Освобожденному из Козельской тюрьмы старцу предписали выехать за пределы Калужской области. Сначала он поселился на границе Калужской и Брянской областей на хуторе близ села с говорящим названием Плохино у своего духовного сына. Хозяева выделили старцу отдельный домик.

Тут же приехавшие к старцу его духовные дети увидели, что он глубоко потрясен, опечален, чуть ли не сломлен. Он молился и плакал дни на пролет, просил не обращаться к нему ни за какими советами. Его часто заставали перед иконами, к которым он простирал руки жестом ребенка, зовущего мать. Вдруг все изменилось. Однажды утром к духовным детям вышел прежний старец Нектарий, спокойный, приветливый, сильный духом. Позже он рассказал, что в тяжелую минуту душевной борьбы к нему явились все почившие оптинские старцы и предупредили: «Если хочешь быть с нами, не оставляй своих духовных детей».

Согласно предписанию, Калужскую область надо было покинуть, и старец по рекомендациям знакомых переехал в село Холмищи Брянской области. И хотя условия жизни оказались достаточно тяжелыми – старец жил в утепленной летней половине избы у хозяина, который был «себе на уме», – переезжать он отказался: «Сюда меня привел Господь».

Находясь в ссылке, отец Нектарий внимательно следил за событиями в стране. Советы Нектария передавали Святейшему Патриарху Тихону, и многие вопросы решались святителем в соответствии с мнением старца Нектария и по его благословению. Так старец не благословил принимать новый стиль церковного богослужения, и патриарх решительно воспротивился этому.

Даже в ссылке отец Нектарий продолжал принимать посетителей, несмотря на установленную за ним слежку. Актер Михаил Чехов, не раз бывавший в Холмищах, вспоминал: «.до самой смерти посещали его ученики, знавшие его еще в Оптиной пустыни. И не было ни одного несчастного случая с людьми, приезжавшими к нему. Дорога шла через густые леса. От маленькой станции железной дороги до первой деревни было 25 верст. Крестьяне довозили посетителя до этой деревни, держали до темноты. Оставшиеся несколько верст проезжали уже ближе к ночи. Всегда старец был весел, смеялся, шутил и делал счастливыми всех, кто входил к нему. Он конкретно брал на себя грехи и страдания других…»

Рассказывают, что в 1925 году в Холмищи к старцу приезжал двадцатидевятилетний Георгий Жуков. Отец Нектарий благословил молодого офицера и предсказал ему блестящие победы. Многим он помог своим благословением: люди избегали арестов, освобождались из тюрем, находили работу. Он спешил предупредить своих духовных детей о том, что им предстоит, показать пути спасения.

«Раньше благодарили Господа, а теперешнее поколение перестало благодарить, и вот оскудение во всем: плоды плохо родятся, и все какие-то больные», – невзначай замечал он.

«Наступает время молитв. Во время работы говори Иисусову молитву, – наставлял старец. – Сначала губами, потом умом, потом она сама перейдет в сердце».

«Человеку дана жизнь, чтобы она ему служила, а не он ей. Служа жизни, человек потеряет соразмерность, работает без рассудительности и приходит в очень грустное недоразумение. Он и не знает, зачем живет. Это очень вредное недоумение, и оно часто бывает. Он, как лошадь, везет и вдруг останавливается, на него находит такое стихийное препинание».

Однажды в ответ на просьбу дать совет старец одному из посетителей прочитал монолог о потопе, демонстративно не замечая его удивления и недоумения:

– Теперь совершенно необоснованно считают, что эпоха, пережитая родом человеческим в предпотопное время, была безотрадной, дикой и невежественной. На самом же деле культура тогда была весьма высокой. Люди многое что умели делать, предельно остроумное по замыслу и благолепное по виду. Только на это рукотворное достояние они тратили все силы и души. Все способности своей первобытной молодой природы они сосредоточили лишь в одном направлении – всемерном удовлетворении телесных нужд. Беда их в том, что они «стали плотью». Вот Господь и решил исправить эту их однобокость. Он через Ноя объявил о потопе, и Ной сто лет звал людей к исправлению, проповедовал покаяние пред лицем гнева Божия, а в доказательство правых слов строил ковчег. И что же вы думаете? Людям того времени, привыкшим к изящной форме своей цивилизации, было очень странно видеть, как выживший из ума старикашка сколачивает в век великолепной культуры какой-то несуразный ящик громадных размеров да еще проповедует от имени Бога о грядущем потопе. Ной звал всех людей, а пришли одни скоты. Те дни – прообраз наших дней. Ковчег – Церковь. Только те, что будут в ней, спасутся.