Со временем Федоров все чаще отказывался вступать в общение с Толстым, несмотря на просьбы, и наконец окончательно с ним порвал. При этом сам Толстой, как известно, чрезвычайно дорожил мнением Николая Федоровича, чуть не трепетал перед ним, бегал жаловаться директору Румянцевской библиотеки, что Федоров не хочет иметь с ним дела, не подает руки.

Чтение писем, дневниковых записей Льва Толстого, воспоминаний о нем близких и современников создает впечатление выдуманной, насквозь фальшивой, несчастливой жизни. «Очень, очень грустно, – пишет Толстой знакомому, прося письмо разорвать. – Кажется, что запутался, живу не так, как надо (и даже наверное знаю), и выпутаться не знаю как: и направо дурно, и налево дурно, и так остаться дурно. Одно облегченье, когда подумаешь и почувствуешь, что это крест, и надо нести. В чем крест, трудно сказать: в своих слабостях и последствиях греха. И тяжело, тяжело иногда бывает». Из дневника: «Мне тяжело, гадко. Не могу преодолеть себя. Хочется подвига. Хочется остаток жизни отдать на служение Богу. Но Он не хочет меня. Или не туда, куда я хочу. И я ропщу. <…> Не могу преодолеть тоски. Главное, хочу страдать, хочу кричать истину, которая жжет меня».

Граф Лев Николаевич Толстой был в Оптиной пустыни несколько раз. Первая поездка состоялась в 1877 году вместе с Николаем Николаевичем Страховым. «Очень горд», – сказал после беседы с писателем старец Амвросий. А Толстой сделал вид, что его больше, чем беседа со старцем, заинтересовал келейник Пимен, который спал во время их беседы.

Следующий визит в Оптину состоялся через несколько лет. На этот раз Толстой взял с собой слугу С. Арбузова. В летописи Оптиной пустыни сохранилась любопытная запись. «У старца Амвросия был и граф Лев Николаевич Толстой. Пришел он в Оптину пешком в крестьянской одежде, в лаптях, с котомкой за плечами. Впрочем, скоро открылось его графское достоинство. Пришел он что-то купить в монастырскую лавку и начал при всех раскрывать свой туго набитый деньгами кошелек, а потому вскоре узнали, кто он таков. Он остановился в простонародной гостинице. Когда Толстой был у старца Амвросия, то указал ему на свою крестьянскую одежду. „Да что из этого?" – воскликнул старец с улыбкой». В это посещение Толстой развил старцу свои «духовные открытия» и получил должный отпор.

В 1890 году Толстой снова посетил Оптину, когда ездил в Шамордино навестить свою монашествующую сестру Марию Николаевну. Войдя к старцу Амвросию, граф принял благословение и поцеловал старцу руку, а выходя поцеловал в щеку, чтобы избежать благословения после трудного разговора. «Он крайне горд», – вынес вердикт старец. А у Толстого с этого времени возникла сильная неприязнь к старцу Амвросию.

Скорее всего, тогда же в Оптиной пустыни происходит его встреча с Константином Леонтьевым. Леонтьев оценил эту встречу коротко: «Сейчас ушел от меня граф Л. Н. Толстой. Был ужасно любезен, но два часа спорил. Он неисправим».

– Жаль, Лев Николаевич, – посетовал Леонтьев во время беседы, – что у меня мало фанатизма. А то бы написал в Петербург, где у меня есть связи, чтобы вас сослали в Томск и чтобы не позволили ни графине, ни дочерям вашим посещать вас, и чтобы денег вам высылали мало. А то вы положительно вредны.

– Голубчик, Константин Николаевич! – с жаром воскликнул Толстой. – Напишите, ради Бога, чтобы меня сослали. Это моя мечта. Я делаю все возможное, чтобы компрометировать себя в глазах правительства, и все сходит мне с рук. Прошу вас, напишите.

Сохранилась короткая дневниковая запись Толстого об этой встрече: «Он сказал: вы безнадежны. А я сказал ему: а вы надежны. Это выражает вполне наше отношение к вере». «Православие наше есть первый и злейший враг Христа и его учения», – проповедовал Толстой.

«У Бога милостей много, – утешал старец Амвросий сестру Толстого, Марию Николаевну. – Он, может быть, и твоего брата простит. Но для этого ему нужно покаяться и покаяние свое принести перед целым светом. Как грешил на целый свет, так и каяться перед ним должен. Но когда говорят о милости Божией люди, то о правосудии его забывают, а между тем Бог не только милостив, но и правосуден. Подумайте только: Сына Своего Единородного, возлюбленного Сына Своего, на крестную смерть от руки твари во исполнение правосудия отдал!..»

А Лев Николаевич заявлял сестре: «С какой радостью я жил бы в Оптиной, исполняя самые низкие и трудные дела; только бы поставил условием не принуждать меня ходить в церковь». Мария Николаевна, хорошо знавшая брата, возражала: «Но и с тебя взяли бы условие ничего не проповедовать и не учить».

Лев Николаевич бывал в Оптиной и после смерти старца Амвросия. В основном в то время, когда гостил у сестры в Шамордино. Приезжал в Оптину верхом, привязывал коня у скитской ограды и, не заходя ни в скит, ни в монастырь, уходил по тропинке в лес к речке Железинке, чудесным реликтовым соснам, тишине и одиночеству.

В августе 1896 года Лев Николаевич был в Оптиной вместе с женой, Софьей Андреевной. Супруги посетили могилы А. И. Остен-Сакен, тетки Толстого, закончившей свои дни в Оптиной пустыни, и Е. А. Толстой. Лев Николаевич нашел большой упадок и во внешнем устройстве, и во внутреннем духе монастыря. И привел в ужас монаха.

– Отчего не исповедуетесь? – спросил монах Толстого, ожидающего с исповеди Софью Андреевну.

– Грех делать посредником между собой и Богом человека, – отрезал граф.

– Грех причащаться? – не поверил ушам монах.

– Грех.

Оптина пустынь была открыта для всех, кто был готов прийти. Но получить ответ можно только на заданный или, по крайней мере, сформулированный для себя вопрос. И еще для этого нужно уметь слушать. Граф Лев Николаевич Толстой слушать никого не хотел, ему нужно было, чтобы слушали его – с восхищением, почитанием, восхвалением. Однако, в отличие от художественной литературы, в которой он был несомненный гений, в создаваемом им учении сказать, как оказалось, ему было нечего. Оптинские старцы знали это. И он знал, что они знали. Поэтому и приехал сюда перед смертью, но это – другая история.

И тем не менее большой писатель Лев Толстой, несмотря на вражду к «официальной Церкви», не мог не почувствовать оптинский дух. В одном из писем 1902 года он рассказывал: «В Оптиной пустыне в продолжение более 30 лет лежал на полу разбитый параличом монах, владевший только левой рукой. Доктор говорил, что он должен был сильно страдать, но он не только не жаловался на свое положение, но, постоянно крестясь, глядя на иконы, улыбаясь, выражал свою благодарность Богу и радость за ту искру жизни, которая теплилась в нем. Десятки тысяч посетителей бывали у него, и трудно представить себе все то добро, которое распространилось на мир от этого лишенного всякой возможности деятельности человека. Наверное, этот человек сделал больше добра, чем тысячи и тысячи здоровых людей, воображающих, что они в разных учреждениях служат миру».

Сын Федора Михайловича Достоевского, Алеша, не дожив до трехлетнего возраста, 16 апреля 1878 года умер от внезапного приступа эпилепсии, унаследованной от отца. Эту правду Федор Михайлович вымолил у профессора Успенского, крупного специалиста по нервным болезням.

Мысль о том, что он, пусть и невольно, был виновен в смерти своего ребенка, потрясла Достоевского. Душа страдала. Он мучился молча. Никого не хотел видеть, ни с кем не желал говорить. Его супруга, Анна Григорьевна, страдала не меньше. Но, «Чтобы хоть несколько успокоить Федора Михайловича и отвлечь его от грустных дум, – вспоминала Анна Григорьевна, – я упросила Вл. С. Соловьева, посещавшего нас в эти дни нашей скорби, уговорить Федора Михайловича поехать с ним в Оптину пустынь, куда Соловьев собирался ехать этим летом. Посещение Оптиной пустыни было давнишнею мечтою Федора Михайловича…»

Достоевскому все равно надо было ехать в Москву улаживать литературные дела. Решив все московские вопросы, в пятницу 23 июня Достоевский с Владимиром Соловьевым отправился в Оптину. Сначала ехали по Курской дороге поездом до станции Сергиево (верст триста от Москвы), потом два дня тряслись на перекладных до Козельска, ночуя в деревнях.