– По-моему, я ухожу от Эрика, – сказала Кэролайн, когда они наконец выбрались на M11. Эдит кивнула, слегка приподняла брови и ничего не сказала. – Без комментариев? – спросила Кэролайн.

Машину она вела так, что ехать с ней было страшно, и не в последнюю очередь из-за того, что она так и не освоила искусства поддерживать разговор, не глядя на собеседника.

Эдит нервно взглянула на грузовик, который пролетел в нескольких дюймах от нее, и покачала головой:

– Пожалуй. Не думаю, что в моем положении пристало комментировать подобные вещи. И потом, – она стала смотреть в окно, – никогда не могла понять, зачем ты за него вышла. Почему ты от него уходишь, понять все-таки значительно проще.

Кэролайн рассмеялась:

– Я забыла, зачем я за него вышла. В том-то и проблема.

– Какая удача, что у вас нет детей.

– Разве? – Лицо Кэролайн приняло такое жесткое выражение, что она стала похожа на вождя индейцев из вестерна пятидесятых, когда зрителю еще разрешалось быть на стороне ковбоев. – По-моему, это досадно. Это означает, что если я захочу детей, то придется начинать всю эту проклятую мороку сначала. – (В этом была доля правды.) – Временами мне кажется, что в определенном смысле не так уж и важно, за кого выходишь. Все равно он тебе осточертеет рано или поздно.

– Тогда зачем уходить от Эрика?

– Я сказала «в определенном смысле», – отозвалась Кэролайн довольно резко, уже совсем отворачиваясь от дороги и едва не врезаясь в огромную фуру. – В моем возрасте можно и признать уже, что леди Акфилд, возможно, права.

Одной из самых пугающих особенностей частной жизни семьи Бротон было то, что Кэролайн и Чарльз, разговаривая между собой, называли мать «леди Акфилд». Здесь была доля шутки, но отчасти это передавало определенное отношение. В любом случае от этого становилось не по себе. Кэролайн продолжала:

– Она сказала, что было бы ошибкой выходить за человека вульгарного и без гроша в кармане, и, естественно, так я и сделала. Но она добавила, что если уж мне необходимо нарушить эти основные правила, то я должна обязательно выйти за человека вежливого и доброго, поскольку грубость и жестокость – единственные два качества, которые совершенно непоправимо отравляют жизнь.

– Я с ней согласна, – кивнула Эдит.

Возможно, она даже удивилась мудрости этого замечания своей свекрови. И совершенно зря. Леди Акфилд была слишком умна, чтобы не понять, что настоящее страдание убивает любые стремления. Вот только она значительно разумнее подходила к вопросу о том, что такое настоящее страдание.

– Эрик был так груб. Не только со мной, со всеми. Наши званые обеды были похожи на тест на выживание. Гостям приходилось являться во всеоружии и смотреть, от скольких гнилых помидоров они сумеют увернуться, пока не решат, что лучше им убираться подобру-поздорову. Оглядываясь назад, я вообще не понимаю, почему кто-то из них отваживался сунуться к нам снова.

– Но тогда зачем ты за него вышла?

– В какой-то мере назло матери, – ответила Кэролайн таким тоном, будто это было совершенно понятно и естественно. – А еще потому, что он был такой красивый. И наконец, наверное, потому, что он так ужасно хотел на мне жениться.

– А теперь ты считаешь, это не было искренним?

– Что ты, вполне искренним. Он отчаянно хотел на мне жениться, ведь я была дочерью маркиза. И этого я не понимала. Или вернее, я не понимала, что дело только в этом.

Эдит ничего не сказала. Разговор переходил в опасную область. Она слышала, как начинает трескаться лед под ее нерешительными шагами.

– Угу, – пробормотала она.

Но Кэролайн еще не закончила:

– Вот как ты хотела выйти за Чарльза. – Эдит никак не отреагировала, и она продолжила: – Не то чтобы я тебя винила. При таком раскладе в этом значительно больше смысла. По крайней мере, выйдя за Чарльза, ты стала графиней. А вот на что Эрик рассчитывал, я до сих пор не понимаю.

Несколько минут они ехали молча. Затем Эдит возобновила разговор:

– Если ты так думаешь, зачем ты меня туда везешь?

Кэролайн задумалась ненадолго, нахмурилась, как будто раньше ей это в голову не приходило, и заговорила с некоторым сомнением:

– Потому что Чарльз очень несчастен.

– Разве? – спросила Эдит заинтригованно.

– Да.

Кэролайн прикурила, и Эдит показалось, что они сейчас въедут в разделительную полосу.

– Я знаю, леди Акфилд думает, что все это пройдет. Она мечтает, что он забудет тебя и женится на дочери какого-нибудь пэра, которая родит ему четырех детей, двое из которых унаследуют поместья ее родственников по материнской линии. – Кэролайн невесело рассмеялась.

Конечно, это было удивительно точное resume[48] надежд леди Акфилд.

– Разве она так уж не права?

– Как ты плохо знаешь моего брата, – сказала Кэролайн и снова погрузилась в молчание.

Эдит, естественно, хотелось побольше услышать об этом несчастном, измученном человеке, который страдает и тоскует без нее и который благодаря какому-то удивительному чуду уже давно женился на ней. Она недоуменно посмотрела на Кэролайн, и та уступила:

– Во-первых, я не думаю, чтобы Чарльз разделял представления матери о том, кто может стать твоей идеальной преемницей. Скажем прямо, если бы он искал именно это, то нашел бы давно, и без особого труда. Но дело даже не в этом. Чарльз – человек простой. Он способен чувствовать, но его чувства незамысловаты, прямолинейны и глубоки. Он с трудом общается, а флиртовать не умеет совсем.

Эдит вспомнила своего второго возлюбленного, который весь уходил в общение и флирт. И проблема у него была прямо противоположная. Он не умел чувствовать. Кэролайн продолжила:

– Чарльз сделал свой выбор. Выбрал тебя. Ты его жена. И для него это – все. Конец. Я не говорю, что, если бы ты с ним развелась, он не нашел бы себе рано или поздно кого-нибудь, чтобы род не прервался, но в глубине души он бы знал, что потерпел крах и его истинная жена бродит где-то там, с другим мужчиной. И это, дорогая моя, была бы ты.

Остаток пути они проехали молча. Казалось даже, что они ждут следующего поворота сюжета, чтобы можно было продолжить разговор. Они петляли по плоским равнинам Норфолка, пока не свернули на ухоженную, но очень уж затененную дорожку, по сторонам которой высокой стеной стояли рододендроны, а она в свою очередь вывела их на широкий, посыпанный гравием двор большого дома.

Фелтхэм-Плейс перешел к Бротонам в 1811 году, когда тогдашний лорд Бротон женился на Энн Уикхэм, единственной дочери сэра Мармадьюка Уикхэма, шестого баронета и последнего в своем роду. Это был дом времен короля Якова. Нарядный, но не величественный, с витыми каминными трубами, он подходил скорее богатому буржуа, нежели дворянину. Возможно, именно по этой причине семья никогда особо его не любила. Как и многие дома того периода, он стоял в низине, поскольку лишь в конце XVII века, с изобретением водопровода, научились строить дома, из окон которых открывался вид на живописные окрестности. Он мог бы послужить приданым для какой-нибудь из дочерей Бротонов или для наследника, не вступившего в свои права, но были дома и поближе к Акфилду, которые исполняли эти обязанности не хуже, по крайней мере до Второй мировой войны, а в последнее время, как нам известно, наследник предпочел жить с родителями.

В прошлом Фелтхэм сдавали в аренду, но в 1890-е Бротоны забрали его обратно, чтобы там охотиться, и с тех пор сами им управляли, хотя после войны охота в тех краях почти заглохла. Чарльз возобновил ее за последние несколько лет и теперь гордился тем, что мог открывать сезон на триста два дня безо всякой опаски, точно зная, что никто не останется разочарованным. Они с лесником хорошо потрудились: заново высадили живые изгороди и кусты, где могла бы прятаться дичь, перестроили загоны с кормушками, и в целом им удалось сделать так, что эти места выглядели почти так же, как и сто лет назад. Однако у Чарльза не возникало соблазна привезти в Фелтхэм на охоту собственных гостей. К их услугам было великолепие Бротона, а здесь охотились бизнесмены с мобильными телефонами, в спортивных костюмах. За (значительную) дополнительную плату они могли даже оставаться на ночь, и, возможно, именно поэтому Фелтхэм отчасти походил на пансионат.