– Эдит, дорогая, – попробовал я более мягким тоном, – я не затем сюда пришел, чтобы читать тебе нравоучения. Я только хочу убедиться в одном: понимаешь ли ты вероятность того, что возможность Саймона обеспечить тебе хоть что-то отдаленно похожее на жизнь, которую ты вела во время замужества, более-менее равна нулю?

– Ты еще тост за это подними.

Мы закончили. Дальше мы только сплетничали обо всем подряд. Переселившись в театральную среду, она, конечно, уже успела пересечься с некоторыми людьми, которых я знал, а потому у нас было новое поле для ехидства. Когда мы уже уходили, она спросила, как там Адела. Я сказал, что у нее все хорошо.

– Полагаю, она ужасно не одобряет меня.

– Ну, вряд ли она бы стала ужасно не одобрять тебя. Кто бы стал?

– Это она должна была выйти за Чарльза. Она бы осталась с ним и в горе, и в радости.

– Подразумевается ли, что из-за этого я должен стать о ней худшего мнения?

Она улыбнулась и взъерошила мне волосы:

– Ты зарабатывал на жизнь в хаосе, а женившись, вошел в систему. Я была в заточении в системе. Можешь ли ты винить меня, что мне захотелось хаоса?

Мы расстались довольно дружелюбно. Я позвонил Чарльзу, он был благодарен мне и по голосу казался более смирившимся. Так или иначе, через неделю история попала в газеты, и шанс исправить что-то по-тихому был упущен. За завтраком Адела положила передо мной колонку Найджела Демпстера, и я рассматривал смеющееся, грудастое изображение Эдит, которое они выбрали. Была и фотография Чарльза, более унылая, и совершенно ужасный снимок Саймона, очевидно кадр из какого-то телешоу. По иллюстрациям и заголовку – «Графиня и фигляр» – было понятно, что Демпстер уже выбрал, на чьей он стороне. Надо отдать ему должное, и прагматизм, и благопристойность (в кои-то веки) благоволили одной и той же стороне, и я не представлял, как Эдит может найти себе хоть каких-то сторонников.

Сама статья содержала средней правдивости отчет о встрече в Бротоне и исполненную достоинства цитату из интервью с женой Саймона; эти слова делали ей честь.

– Посмотри! – Адела всегда удивительно тяжело прощала людям, если они устраивали подобную грязь. – Глупые дураки!

Не знаю, почему она так обижалась, когда люди позволяли себе прислушиваться к голосу сердца, а не рассудка. В конце концов, вышла же она за меня, а ее мать, например, считала этот поступок опрометчивым до безумия.

– Почему ты так разозлилась? – спросил я. – По-моему, все очень и очень грустно.

– Грустно для Чарльза и для той несчастной женщины с тремя детьми. Не для них. Это они все разрушили.

Как только Демпстер открыл шлюз, как и следовало ожидать, на Эдит набросились те самые журналисты, которые шли на все, чтобы добиться ее расположения, когда она еще только была невестой. И время оказалось очень неудачное. Это был период разочарования в правительстве Джона Мейджора, когда Новые лейбористы исполняли танец семи покрывал, все больше пленяя электорат, и эта повесть о нравах, царящих наверху, идеально соответствовала настроению публики. Так что были и критические статьи Линды Ли-Поттер (от правых), и оскорбительные выпады от «Прайват ай» (от левых). На месте Эдит, всего добившейся своими силами, оказалась Эдит-карьеристка, а ее алчность и страсть к наживе, определенно, олицетворяли бессердечное общество, созданное миссис Тэтчер. Как в случае со скандалом с Гамильтонами или с разводом Спенсеров, вскоре стало понятно, что истинные события и действующие лица уже не имеют никакого значения, важно было то, что они, по мнению газет, символизировали. Как и следовало ожидать, все это стало настоящим кошмаром для Акфилдов, принадлежавших к старой школе, по мнению которой имя респектабельной женщины попадает в прессу только трижды за всю ее жизнь: когда она рождается, когда выходит замуж и когда умирает. Обнаружить, что газеты наперебой критикуют их невестку, было для них все равно, как если бы их раздели и высекли на площади. И если подобная шумиха была отвратительна для них, то для Чарльза она была просто чудовищной. Несколько непоследовательно пресса, постепенно готовившаяся к периоду Блэрократии, решила, что Чарльз хотя и никчемный аристократ, но невинно пострадавшая сторона, – вероятно, потому, что иначе эту историю рассказать было невозможно. Однако и при таком раскладе ему было мучительно видеть, как измену его жены со злорадным торжеством расписывают газеты и журналы. Чем чаще звонили в Бротон, настаивая, чтобы он поделился своей точкой зрения, тем острее Чарльз ощущал, как бесцеремонно вторгаются в его личную жизнь. Правда заключалась в том, что его ужас перед скандалами был не поверхностным жеманством, а глубоким убеждением. Он нес наказание, не совершив никакого проступка. По крайней мере, так представлялось это ужасное происшествие Чарльзу, и полагаю, я не ошибался.

Весь этот цирк продолжался уже несколько недель, когда нас с Аделой пригласили на вечеринку к одной актрисе, которая недавно играла в каком-то триллере мать Саймона. Я подумал, есть вероятность, что любовники тоже будут там.

Адела была очень спокойна.

– Ну, я не собираюсь вылетать вон из комнаты или кидаться на нее с ножом, если ты об этом беспокоишься.

– Я не беспокоюсь. Просто говорю, что их тоже могли пригласить. Мне кажется, желательно было бы не вставать на людях на чью-либо сторону.

– Тебе незачем опасаться по этому поводу. Но, – добавила она, необычно внимательно глядя на себя в зеркало, и всерьез взялась за помаду, – целовать ее или желать ей счастья я тоже не буду.

Я оказался прав: Эдит и Саймон были в списке приглашенных. Позже Эдит рассказала мне, что не очень хотела идти, поскольку выходили в люди каждый вечер со дня скандала, но Саймон очень настаивал. Он страдал от обычной иллюзии, посещающей разочарованных в собственной карьере актеров: хорошо, если тебя видят на сборищах. Правда заключается в следующем: хорошо быть востребованным, иметь работу. Видят вас на вечеринках или нет – несущественно. Но ему удалось приобрести любовницу, о которой пишут газеты, и он, по всей видимости, хотел извлечь из этого определенную выгоду. Если совсем честно, теперь, по прошествии времени, я подозреваю, что Саймон жалел, что этого нельзя было устроить, не уводя ее от Чарльза. И все-таки, раз крушение уже случилось, он хотел использовать огласку максимально.

Саймон Рассел был одним из тех актеров, кто поначалу, кажется, непреодолимо движется к звездным высотам, но годы проходят, а звезды остаются все так же недоступны. В начале карьеры ему однажды дали главную роль в паре с популярной актрисой, но сериал провалился. Затем он получил хорошую роль в продолжении одного голливудского блокбастера, но фильм не сделал никакого сбора. И постепенно луч прожектора пошел дальше, высвечивая новых, более молодых и светловолосых, что приходят на студии в поистине неисчерпаемых количествах. Он был хороший актер – неплохой, по крайней мере, – и, как я уже говорил, бесподобно красив, особенно при грамотной съемке, и у него еще вполне могло быть будущее, но к моменту этой истории времени у него уже почти не осталось. И вот, крайне неожиданно, его личная жизнь позволила ему попасть в газеты. Эдит сделала его темой для разговоров.

Что касается жены и детей, думаю, было бы неверно утверждать, что он о них не волновался. Волновался. Насколько был способен. Дейрдре сделала для него все, что могла, и детей он, в общем-то, любил, но подозреваю, в последние несколько лет семейная жизнь наскучила ему и превратилась в рутину. Кроме того, когда мы видели их вместе – пару раз в самом начале съемок в Бротоне, – было заметно, что Дейрдре перестала считать его романтическим героем и все больше и больше обращалась с ним как с недорослем. Ему хотелось обожания, а вместо этого ему говорили, чтобы он не оставлял овощи на тарелке. Конечно, я не мог бы сказать наверняка, какое количество чистого обожания он рассчитывал получить у Эдит. И как надолго.

– Милая, пожалуйста… Мы обязательно должны туда пойти… – Саймон, сам не замечая этого, завел привычку обращаться к Эдит заискивающим тоном – этакая помесь ленивой ящерицы и путешествующего торговца. – Терпеть не могу быть банальным, но тебе придется привыкнуть к мысли, что я зарабатываю себе на жизнь. Я не Чарльз, который расхаживает по своей ферме, раздавая приказы направо и налево. Я должен напоминать людям о своем существовании.