«Каппеля особенно раздражали солидные начальники, применявшие старинные методы, как будто это была не гражданская война, а старое доброе время со штабами, казначействами, интендантствами и т. д. Каппель говорил мне: «Правда, многие из них посвятили когда то свою жизнь служению Родине и даже в свое время были на месте, принося много пользы. Но теперь гражданская война и кто ее не понимает, того учить некогда. Нужно дать возможность работать в деле освобождения родины не тем, кто по каким-то привилегиям или за выслугу лет имеет право занимать тот или иной пост, а тем, кто может, понимает и знает, что нужно делать». «Большинство из нас, будучи незнакомы с политической жизнью государства, попали впросак. И многим очень трудно в этом разобраться. Революция — это мощный, неудержимый поток и пытаться остановить его — сплошное безумие. Нужно знать, что этот поток снесет все преграды на своем пути. Но дать этому потоку желательное направление было бы не так трудно. Мы этого не хотели понять». Далее Каппель привел такой пример: «Мы имеем дело с тяжело больной. И вместо того, чтобы ее лечить, мы заботимся о цвете ее наряда. Теперь учить, что можно и как нужно того, кто не понимает главного — поздно». Каппель имел в виду большие переформирования в армии, но для этого нужен был какой-то рубеж для остановки отхода. Помню его слова: — «Было бы очень желательно, чтобы таким рубежом, где можно спокойно заняться переформированием, было наше Забайкалье».
Паровоз остановился на каком-то полустанке. Каппель вышел на платформу. Ночное небо горело яркими зимними звездами, мороз щипал щеки. Медленно от паровоза к вагону, от вагона к паровозу ходил Каппель. Почему-то вспомнилась первая встреча с Адмиралом в Омске, и чувство глубокой жалости и преданности к взнесенному капризом истории на недосягаемую высоту Колчаку охватило душу генерала. Должно быть это было толчком — в усталой душе пробудились вновь несгибаемая воля и неуемная энергия, и вскакивая на ступеньку уже тронувшегося вагона, он был снова тем Каппелем, который не знал поражений.
В морозном тумане, утром 3-го декабря, покрытый инеем вагон Каппеля остановился на ст. Судженка. Почему-то на станции было тихо — на запасных путях стояли два-три эшелона, но ни шума, ни беготни, столь обычных на встреченных станциях, здесь не было. Сквозь морозную мглу было видно, что около одного эшелона прохаживается несколько офицеров. Каппель и Вырыпаев направились к ним, чтобы узнать где стоит поезд Адмирала. Когда они подходили к этой группе, то до них донесся чей-то голос: «Скажите, а скоро приедет генерал Каппель?» Каппель вздрогнул — он узнал голос Верховного Правителя. Ускорив шаг, он подошел к Адмиралу и приложил руку к головному убору: «Ваше Высокопревосходительство, генерал Каппель по вашему приказанию прибыл». Колчак протянул к нему обе руки — «Слава Богу, наконец», и, видя только одного Каппеля, спросил: «А где ваш конвой, Владимир Оскарович?» И спокойно и уверенно прозвучал ответ: «Я считаю лишним иметь конвой в тылу армии и загромождать этим путь и так забитой железной дороги».
Адмирал несколько минут молчал. — «Да, как вы непохожи на других», тихо сказал он. Он внимательно смотрел, на Каппеля, но, как и в Омске, видел открытые серые глаза и спокойное лицо, отражавшее волю и ум.
«Пойдемте в вагон», быстро бросил он и, обращаясь к кому-то из своих спутников, добавил: «Сейчас я никого не принимаю». Каппель поднялся вслед за Адмиралом в вагон.
Три часа продолжался разговор между двумя людьми, к которым уже вплотную подошла смерть. Естественно, что разговор шел, главным образом, о военных вопросах, но надо предполагать, что часто он переходил и на темы личного характера. Потерявший веру почти во всех своих помощников и в союзников, Адмирал, как и первый раз в Омске, под обаянием своего нового Главнокомандующего, наверное, не раз открывал ему свою измученную душу. Вырыпаев ждал Каппеля около вагона. Было очень холодно; после недавнего тифа он чувствовал слабость, у него кружилась голова, но идти, по приглашению спутников Адмирала, к ним в вагон он отказался, ожидая выхода Каппеля на платформу. Наконец дверь открылась и Каппель спустился на перрон. В одном френче, с белым крестом на шее, провожавший его Колчак не спускал с него глаз. Приложив руку к головному убору, Каппель стоял у вагона и его взгляд скрестился со взглядом Колчака. Адмирал спустился на одну ступеньку и протянул Каппелю руку.
«Владимир Оскарович», сказал он тихо и на секунду замолк, а потом, отдавая Каппелю последнюю веру в человека, добавил те же слова, что вчера сказал Пепеляев: «Только на вас вся надежда».
Неразговорчив был Каппель, возвращаясь после своего свидания с Адмиралом обратно на станцию Тайга. Видимо, это свидание было настолько драматично н слова, которые там говорились, были так значительны и тяжелы, что даже с Вырыпаевым он почти ничего не говорил. С раздражением он показал Вырыпаеву приказ, подписанный Адмиралом, об аресте Сахарова.
«Все не так, все не то», мрачно произнес он. Отрывистыми фразами он сказал, что советовал Адмиралу быть ближе к армии, быть с армией, но тот ответил, что находится под защитой союзных флагов. «Союзники», горько протянул Каппель и снова замолк. Потом, немного погодя, добавил, что Верховный Правитель предлагал ему взять несколько ящиков золота из стоявшего в Судженке эшелона с золотым запасом. Каппель отказался, говоря, что золото его только стеснит и потребует особой охраны. Но все это были только мелкие кусочки из трехчасового разговора. Больше Каппель ничего не передал Вырыпаеву. Он слишком был предан Адмиралу, слишком высоко ставил его, чтобы передавать кому бы то ни было его слова, личного, интимного характера.
Не говорил он также и о разбиравшихся в вагоне Колчака военных вопросах.
Вдали замаячили огни Тайги и поезд, скрипя, остановился. И Каппель и Вырыпаев, ничего не евшие со вчерашнего дня, были голодны. Вестовой ген. Каппеля, остававшийся на ст. Тайга, вскочил в купе.
— «Ваше Превосходительство — гусь, жареный гусь», быстро и радостно проговорил он.
— «Ты пьян? С ума сошел? Какой гусь?», взорвался Каппель.
— «Ваше Превосходительство, у одной бабы гусь жареный есть — я его до вашего приезда задержал — сто рублей просит».
Каппель понял и сконфуженно полез в карман — там была какая-то мелочь. «Василий Осипович, у тебя деньги есть?» Василий Осипович тоже вытащил какую-то мелочь, но в общей сложности ста рублей не набралось. Главнокомандующий был вынужден отказаться от гуся и остаться голодным. Это может показаться нелепым и странным, но полк. Вырыпаев объясняет это и пишет так:
«Мне, изрядно изнуренному тифом и еще не вполне оправившемуся, Каппель не мог поручить строевую должность. Он поручил мне заняться его личной перепиской, так как частных писем накопилась гора. Большей частью это были письма о помощи от жен и родственников, потерявших связь с ушедшими в Белой Армии бойцами. И многим Каппель оказывал помощь из личных средств — получаемого им жалованья, которое он расходовал до копейки, никому не отказывая. Среди писем, я нашел письмо от его семьи, уехавшей в Иркутск. Она была зачислена на военный паек, получаемый в небольших размерах и переносила настоящую нужду. Писала мать жены генерала, которая присматривала за внучатами. Письмо было от 2-3-го ноября. Я составил телеграмму командующему Иркутским военным округом сделать распоряжение о выдаче семье ген. Каппеля десяти тысяч рублей и подал Каппелю на подпись. Он пришел в ужас и никак не хотел согласиться на такую большую сумму, не видя возможности в скором времени вернуть ее обратно. Пришлось уменьшить на половину и только тогда Каппель дал неохотно свою подпись. И это было при условии, что сибирские деньги были очень обесценены и простой гусь стоил сто рублей».
