А Каппель все приближался. Почти не имея эшелонов, полузамерзшие добровольцы делили со своим Вождем все тяготы этого пути, и только около Симского завода части были погружены в вагоны и направлены в район Кургана для отдыха и переформирования. Генерал Каппель был вызван в Омск к Верховному Правителю. Утром того дня, когда был назначен прием Каппелю, Верховный Правитель был настроен особенно нервно. Причин было слишком много и он был уже на пороге того состояния, когда в бешенстве ломал телефонные аппараты и резал ножом подлокотники кресла. В это время ему доложили о прибытии Каппеля. Адмирал на минуту задумался. Предстояло принять человека, о котором говорили или очень плохо, или рассказывали легенды. Приняв строгий официальный вид, Колчак коротко сказал — «Просите». Дверь отворилась и с таким же строгим видом, опустив глаза, он встал. Чуть звякнули шпоры и спокойный, звучный голос произнес: «Ваше Высокопревосходительство, генерал Каппель по Вашему повелению прибыл». Адмирал поднял глаза и его горячий, страшный взгляд скрестился с лучащимся спокойным взглядом синих глаз Каппеля. Несколько секунд продолжалось это и, до болезненности чуткий ко всему чистому и правдивому, Адмирал облегченно вздохнул. «Лгали, все лгали», мелькнуло в голове, и, быстро выйдя из за стола, он протянул обе руки — «Владимир Оскарович, наконец вы здесь — я рад, я очень рад». Адмирал по своей натуре не мог двоедушничать, — и столько искренности послышалось в его голосе, что Каппель, предупрежденный о предубеждении Верховного Правителя, всей душой почувствовал, что это предубеждение рассеялось навсегда. «Ваше Высокопревосходительство», начал он. но Колчак поднял руку — «Меня зовут Александр Васильевич».

В приемной Адмирала ждали, волновались те, кто нашептывал ему о Каппеле злые небылицы. Прошло полчаса, час, полтора часа. Двери в кабинет Адмирала оставались закрытыми. А за ними возбужденный и взволнованный Каппель рассказывал Адмиралу о всем, что было. И слушая его, Адмирал, уловив, что называя части бывшие в делах на Волге и позднее и их командиров, Каппель ни разу не упомянул о себе, прервал его рассказ: «Но вы-то, вы сами, Владимир Оскарович?». Каппель смутился — «Я? Я ничего», смущенно ответил он. Адмирал опустил голову и задумался — Каппель совсем не походил на окружавших Колчака людей. «Сколько вам лет?», спросил он. «Тридцать семь, то есть тридцать седьмой». «Тридцать седьмой», задумчиво повторил Колчак. «Hy, a как вы смотрите на то, что происходит? Как, вы думаете, нужно бороться со всем этим?» И Каппель, почувствовав в себе прилив той энергии, что двигала его, вспомнив свои мысли о гражданской войне, которые он выносил и испытал на практике начал говорить. Забыв на этот раз свою скромность, он начал со случая на Аша-Балашовском заводе, приведя его как доказательство правильности своих взглядов. Он вспомнил те случаи, когда отпускал пленных красноармейцев и расстрелял Мельникова; он говорил о болезни России и о том, что к этой России нужно относиться, как к больной. Он говорил, забыв обо всем, открывая всю душу человеку, который был Правителем и которому он, Каппель, будет верно до конца служить. Когда он кончил. Адмирал сидел за столом, опустив голову на руки. В кабинете легла тишина. Наконец, Адмирал встал — «Владимир Оскарович, спасибо Вам. Мне бывает часто очень тяжело. Спасибо вам». И потемневшим от волнения взглядом Каппель, тоже встав, впился в лицо Адмирала — «Ваше Высокопревосходительство, перед нами Россия — остальное неважное».

Ожидавшие в приемной Правителя вскочили со своих мест. Под руку с Каппелем вышел Колчак.

«Владимир Оскарович, еще раз спасибо вам за все — напишите, что вам будет нужно для вашего корпуса — все будет исполнено». Каппель вышел.

Адмирал окинул взглядом присутствующих — «А ведь он ни на кого не жаловался», мелькнуло в голове и в презрительной улыбке дрогнули губы. В этот день, на приеме своих военных помощников, он был особенно строг и придирчив. Но о Каппеле ни один из докладчиков говорить уже не посмел.

После того, как присутствовавшие в приемной Адмирала Колчака услышали, что Каппель назначается командиром корпуса, отношение к нему со стороны многих, распускавших про него разные небылицы, резко изменилось в лучшую сторону, что было вызвано, конечно, не искренностью. Во всяком случае, внешне создалась другая картина. Но Ставка Адмирала, возглавляемая генералом Лебедевым, хоть и в более скрытой и осторожной форме, но отношения к Каппелю не изменила.

Несколько дней Каппель жил в Омске, весь поглощенный работой, порученой ему Адмиралом. Развернуть свою Волжскую группу в корпус, дать своим соратникам заслуженный отдых, с новыми большими пополнениями ударить на врага, вести корпус от победы к победе, научить своих будущих новых подчиненных не только воевать и побеждать, но, главное, воспитать, привить им веру в правду своего дела, зажечь в них большую любовь к России — все это, разработка этих проектов и планов не оставляли для Каппеля ни одной свободной минуты для себя. Он с утра до вечера ездил по разным учреждениям, просил и требовал все необходимое для своего корпуса, подавал составленные планы, горел в этой работе, но уже здесь почувствовал, что часто за вежливыми обещаниями скрывается другое. Поздно вечером в своем вагоне он мрачно вспоминал прошедший день. Фактически он почти ничего за этот день не добился. Оставался один путь — обратиться к Адмиралу, но он сразу отбрасывал эту мысль — жаловаться и интриговать было не в его натуре.

В купэ было полутемно, горела одна настольная лампа, мысли, переплетаясь, текли в голове, рождались новые планы, карандаш без устали наносил на бумаги заметки — в двери осторожно постучали — «Ваше Превосходительство, вы еще не ужинали». И в ответ доносились резкие раздраженные слова — «Оставьте. Потом». Наконец, когда было много обещано, но мало исполнено, Каппель вспомнил о себе. В Екатеринбурге со стариками Строльманами жили дети. Только дети… А та, которую когда-то зимним вечером увез в деревенскую церковь? Заныло, заболело сердце. Стучит колесами вагон, несет его в Екатеринбург, а оттуда сразу же, не заезжая в Омск, мчит его в маленький провинциальный Курган.

Промерзшие колеса вагона со скрипом остановились. На небольшом здании вокзала вывеска «Курган». Глазам больно смотреть на сверкающий под солнцем снег. Снег белый, чистый, холодный — везде, он укутал весь город. В шубе, крытой солдатским сукном, подтянутый, шашка с георгиевским темляком, Каппель спускается со ступенек вагона. На платформе обычная суета — бабы с узлами, местные купцы — богатеи, проходит вдоль поезда важный старший кондуктор. Навстречу спешат несколько близких и знакомых людей. Рука в перчатке вскинута к папахе — старший из встречающих полк. Вырыпаев подходит с рапортом. И через несколько минут пара резвых сибирских лошадей несет в санях по тихим улицам города. Гнутся под инеем ветви деревьев, свежий чистый воздух без малейшего ветерка, мороз не убивает, а пьянит, как вино, над трубами домов высокими серыми столбами стоит дым, скрипит снег под полозьями, по тротуарам мелькают изредка фигуры жителей, в небе над городом висят церковные купола. Каппель чувствует, как в душе загорается огромная радость, он слышит, как ярким цветком расцветает энергия, прилив неуемной силы и воли. Синее яркое зимнее небо с пылающим диском солнца, синие и серебряные искры в снегу — впереди творчество, работа, подготовка к последней борьбе, наверное, жестокой, но, наверное же, дарующей победу, а дальше потом Россия, настоящая русская, освобожденная от темного зла. Просторы российские без конца и края, которые нужно отобрать дорогой ценой крови лучших людей, оглушить эти просторы смертоносной музыкой боя, но без перерыва двигаться вперед, пока вдали, в небе, не загорятся золотом купола Ивана Великого.

Кучер, татарин-доброволец, лихо остановил сани у двухэтажного деревянного дома, другой доброволец широко распахнул двери, — внизу помещения штаба, вверху личная квартира генерала, его детей и стариков Строльманов.