Писатель немного раздвинул занавеси, выглянул в сад. Очаровательное создание, юное и женственное, плутало среди кустов. Зонтик не мог уберечь от дождя ее элегантное белое пальто с черным игольчатым мехом на рукавах и по подолу (“Шикарная модель парижской фирмы”, - бегло подумал Писатель). Старый дом, словно мстя за вторжение, злорадно извергал на нее бурные потоки грязной воды, фыркая и сердито отплевываясь.

– Я сейчас выйду, - сказал Писатель, - встречу вас. Оставайтесь на месте.

И задернул занавеси.

– Но я не хочу прятаться, - возмущенно шипела Медея, когда он тащил ее за руку по коридору. - Я никого и ничего не боюсь. Что мне…

Писатель без особых церемоний подтолкнул ее к узкому деревянному ящику часов. Открыл дверцу.

– Молчать! Мне надоели ваши штучки… А если эта новая тоже из шайки? Что-то у нее слишком невинный вид. Через вас чересчур легко добраться до вашего мужа, милочка. Извольте думать о муже.

Упоминание о муже сделало ее послушной. Она вошла внутрь часов, закрыла за собой дверцу.

ЗАЛГАВШИЙСЯ АНГЕЛ

 (Визит шестой)

Вблизи очаровательница оказалась не такой уж юной. Ей можно было дать около тридцати. “Сорок пять”, - спокойно констатировал Писатель, со знанием дела оценив уровень затрат, мастерство обработки материала. Умело загримированная, изыскаяно и со вкусом одетая, вся она была драгоценным произведением искусства, созданным руками первоклассных портных, парикмахеров, косметологов, массажистов, парфюмеров, ювелиров.

Если приглядеться, нельзя было не узнать эти прищуренные нагловато-невинные глаза с подсиненными блестящими веками и большой, пухлый рот, эту платиновую, почти бесцветную челку, спускающуюся на самые брови. Все это столько раз мелькало в журналах, на стереотелеэкране, в кино… Красавицз Флора! Да, конечно, это была она.

“Сегодня у меня побывают, кажется, все тринадцать вице-директоров компании “Око Ра”, - подумал Писатель. - Любопытно”.

Она представилась. Стянула перчатку, привычно подала руку, как ее подают для поцелуя - изогнув по-лебединому. Он взял эту руку, немного повернул, поставил вертикально - и не поцеловал, просто пожал.

– Здесь можно курить? - Она достала из сумочки длинный-предлинный мундштук и тонкую-тонкую папироску.

– Пожалуйста. Будьте как дома. - Писатель пододвинул ей пепельницу. - Это лестно для любого: принимать у себя известную актрису, гордость нации… прелестную женщину… а главное - видного деятеля нашего делового мира.

Надо отдать ей справедливость: она была житейски умна. Посмотрела на Писателя продолжительным взглядом прищуренных глаз и сразу отказалась от роли соблазнительницы.

– Извините, что так врываюсь к вам. Ваш талант… - Писатель с трудом изобразил улыбку. Он всегда выглядел глупо в таких случаях, не знал, как себя держать. - Я привезла вам билеты. Хочу вас попросить посмотреть меня в последней роли в спектаклеревю. Мне так дорого ваше внимание! - Щелкнула замком сумочки, выложила билеты, придавила их одним из камней, которые были разбросаны по всему письменному столу. - Два места в директорской ложе. Вы придете?

– Возможно.

– Конечно, никакой рекламы я от вас не потребую, как другие звезды. Никаких рецензий мне не надо, да ну их! - Когда она увлекалась разговором, у нее прорывались вульгарные фразы, простонародные жесты. - Так, значит, завтра…

– Постараюсь. - Про себя Писатель твердо решил, что отдаст билеты своей старушке уборщице и ее сыну. Пусть посидят в ложе директора.

– Я буду ждать вас, смотреть в щелку занавеса, как маленькая дебютантка. - Она мило улыбнулась Писателю. - У вас всюду камни? Я безумно люблю камни, вообще все простое, твердое, грубое. Я ведь не пучок кисеи, родилась не во дворце. - Вероятно, она считала, что Писателю это должно понравиться. - Да, я простая, и у меня простые, грубые вкусы. Люблю народные гулянья, танцы на улицах… карнавал в моих дорогих Плевках, откуда я родом. - Плевками назывался самый подозрительный район города, район трущоб, притонов, люмпенов. - Знаете, чтобы обливали водой… сыпали из окон опилками, мукой. Очень весело!

Она удобно уселась в кресле, роняла ничего не значащие слова, пустые фразы, явно тянула время, острым взглядом ощупывала комнату, кусок коридора.

Чем дальше, тем сильнее в ней проступало что-то нахально-пробивное, бесцеремонное, уличное, что резко не соответствовало ее парижскому туалету, продуманной прическе и тщательно выполненной маске лица. Невольно он сравнивал эту преуспевающую даму с той, что сидела в кресле до нее. Та, одержимая страстями, раздираемая ими, не умела и не хотела позаботиться о себе, о своей наружности, месяцами, наверное, не смотрелась в зеркало. Заколки и шпильки не держались, стремительно вылетали из ее упрямых волос, живые капли дождя стекали по живой, неоштукатуренной коже, и она их не стирала с лица, даже, кажется, не замечала…

Обе были опасны. Обе были сосредоточены только на себе, на своем “я”, на своих желаниях, обе были эгоистичны, хотя и по-разному, обе не посчитались бы с чужой жизнью, добиваясь своего. В обеих было что-то от зверя-хищника и не хватало человеческого.

Эта, с купленным за деньги молодым лицом и немолодой шеей, хотела удовольствий (вероятно, довольно низменного пошиба), денег, власти. И еще, наверное, хотела борьбы и интриг, сильных ощущений, удовлетворенного самолюбия, хотела острой радости победы над жертвой, той радости, которая так необходима хищнику. А та - что нужно было ей? Чего хотела Медея, затиснутая сейчас в узкий дубовый ящик часов, о чем она думала? Какие планы роились в упрямой голове Медеи? Что будет делать дама в красном на черной подкладке плаще, когда вернется к себе домой? Здесь возможны были полярные варианты, самые неожиданные решения. Будет держать мужа под дулом револьвера?. Или, наоборот, сама отвезет через несколько дней в город, принимая меры предосторожности, заботливо оберегая от всяческих опасностей? Кто знает, кто может знать?…

– Вы пришли ради изобретателя, - негромко, без всякого выражения сказал Писатель.

– Что-о? - удивилась Красавица Флора.

Он опять повторил свою фразу - так же неторопливо, так же без всякой интонационной окраски.

– Я не понимаю, о чем вы, - сказала она. На лице ее очень естественно изображалось недоумение.

– Не лгите, ангел мой, - сказал Писатель, получая маленькое удовольствие от того, что когда-то с этими же словами обратился д'Артаньян к Миледи. - И, в конце концов, сколько вы будете так сидеть? Рано или поздно вам все равно пришлось бы сказать…

Она отбивалась.

– Но я не знаю никакого изобретателя… Я из-за билетов. Мне хотелось самой…

– Ложь! - Он повысил голос. - Ни одному слову не верю! Вам прекрасно известно, что я ни за что не пошел бы на это ваше кретинское ревю. - Стукнул кулаком по столу, так что камни подскочили. - Перестаньте меня дурачить, слышите? В чем дело? Ну?

Он нарочно дал себе волю, разрешил кричать. Посмотрим, как такое на нее подействует.

Она встала, уронила длинную перчатку, которую он не поднял.

Наступила на нее.

– Я не хочу с вами разговаривать. Вы хам! Я…

– Нет уж, теперь не уйдете. - Он загородил ей дорогу. - Извольте объяснить, зачем явились. Мне надоели потемки. Сегодня день загадок, хватит с меня…

Он стоял, расставив ноги, сжав кулаки.

Внезапно Красавица Флора сдалась, уступила. Она безвольно опустилась обратно в кресло, откинула на спинку голову.

– Ну что ж… Хорошо. Я скажу. Мне тякело, но все равно. Наплевать! Так знайте же: я не могу забыть его - с тех пор, как увидела тогда в оффисе. Это как заноза… Будто меня околдовали, сглазили. - Она быстро скрестила пальцы, как делают крестьянки в глухих горных селеньях, отгоняя злого духа, нечистую силу. - И я ведь не сидела у стенки, пока все плясали, о нет! Меня любили, у меня валялись в ногах, из-за меня стрелялись, вешались, травились. - Этот послужной список она припоминала не без удовольствия, как бывалый службист припоминает поощрения и награды. - А тут… Он вошел, и, знаете, мяе сразу захотелось все послать к черту, начать жить сначала. Быть ему скромной подругой, стирать его носки, делать для него эти чертежи. Жить на мансарде. И подумать только, что это я, я. Красавица Флора! О, какие только прозвища мне журналисты не давали: “Флора Великолепная”, “Флора Непобедимая”…