Ее живописная и романтическая история стоит особняком от общей драмы человечества. Население Японии составляют, в основном, люди монголоидного типа, среди которого на северных островах встречаются люди, напоминающие первобытный нордический тип, — айны. Ее цивилизация была, видимо, позаимствована из Кореи и Китая; ее искусство является своего рода продолжением китайского искусства, ее литература — адаптацией китайской литературы.

В предыдущих двенадцати разделах мы рассматривали эпоху разделения, раздельного существования народов. Мы характеризовали этот период XVII и XVIII вв. как «междуцарствие», перерыв в поступательном движении человечества к всемирному единству. На протяжении этого периода в умах людей не существовало объединяющей идеи. Сила империи ослабевала до тех пор, пока император не стал одним из конкурирующих правителей. Идея Христианского мира также пришла в упадок. По всему миру новообразовавшиеся «державы» рьяно конкурировали друг с другом; в течение некоторого времени казалось, что эта жестокая конкуренция может продолжаться бесконечно, без каких-либо катастрофических последствий для человечества. Великие географические открытия XVI в. настолько увеличили человеческие ресурсы, что, несмотря на все разногласия, весь ущерб от войн и политических интриг, народы Европы вошли в период значительного и постоянно растущего процветания. Центральная Европа медленно восстанавливалась после опустошительной Тридцатилетней войны.

Анализируя этот период, который достиг своего апогея в XVIII столетии, и пытаясь рассматривать его события на фоне предыдущих столетий и великих свершений современности, мы осознаем, насколько преходящи и временны были его политические формы и насколько непрочны были его гарантии безопасности. Преходящесть была гораздо более характерной чертой этого века по сравнению с другими столетиями; это был век ассимиляции и восстановления, политическая пауза, век накопления человеческих идей и ресурсов науки для более мощного рывка человечества вперед.

Упадок великих созидательных идей, в том виде, в каком они были сформированы в средние века, на некоторое время лишил человеческую мысль направляющего воздействия творческих идей; даже люди с образованием и воображением представляли себе мир без присущих ему противоречий, уже не как взаимодействие усилий человека и его судьбы, а как место, в котором стремятся к банальному счастью и получают награду за добродетели. Век XVIII был веком комедии, которая под занавес обрела невеселый характер. Невозможно представить, что мир в середине XVIII в. мог дать человечеству нового Иисуса, нового Будду, нового Франциска Ассизского, нового Игнатия Лойолу. Если можно представить себе нового Яна Гуса в XVIII в., то невозможно представить себе человека со страстью, достаточно сильной, чтобы его сжечь. До тех пор пока проснувшаяся совесть не трансформировалась в Британии в методистское возрождение, мы прослеживаем лишь догадки о том, что человечеству еще предстоит свершить великие дела, что грядут великие потрясения или что путь человека сквозь пространство и время чреват бесчисленными опасностями и до самого конца будет оставаться возвышенным и страшным предприятием.

В нашем «Очерке» мы часто приводили цитаты из труда Гиббона «История упадка и разрушения Римской империи». Сейчас мы приведем еще одну цитату из этой книги и попрощаемся с ней, поскольку мы подошли к тому времени, когда она была написана.

Гиббон родился в 1737 г., а последний том его истории был опубликован в 1787 г., однако место, которое мы процитируем, вероятно, было написано в году 1780. Гиббон был молодым человеком со слабым здоровьем и приличным состоянием; некоторое время он учился в Оксфорде, где получил неоконченное образование, которое завершил в Женеве; в целом, его взгляды были скорее французскими и космополитическими, чем британскими; он пребывал под сильным интеллектуальным влиянием того великого француза, которого мы знаем под именем Вольтера (Мари Франсуа Аруэ, 1694–1778).

Вольтер был чрезвычайно продуктивным автором; семьдесят томов его произведений украшают книжные полки автора этих строк, еще одно из изданий трудов Вольтера насчитывает девяносто четыре тома. В основном он занимался историей и общественными делами; вел переписку с Екатериной Великой, российской царицей, Фридрихом Великим, королем Пруссии, Людовиком XV и большинством выдающихся людей того времени. И Вольтеру, и Гиббону было присуще сильное чувство истории; оба очень просто и достаточно полно выразили свои взгляды на человеческую жизнь.

Идеал, который они пропагандировали и защищали, был идеалом вежливого и хорошо воспитанного мира, в котором люди — то есть люди благородные и состоятельные, ибо другие в расчет не брались — будут стыдиться проявлять вульгарность, жестокость или чрезмерную увлеченность; в котором жизненные пути будут широкими и красивыми, а страх оказаться посмешищем — могучим помощником закона в поддержании благообразия и гармонии жизни.

В конце третьего тома своего труда Гиббон завершает рассказ о распаде Западной империи. Затем он задается вопросом: сможет ли цивилизация когда-либо вынести еще один подобный крах? Это заставило его изучить тогдашнее положение дел (1780) и сравнить его с положением дел во время упадка имперского Рима. Будет очень уместным для всего нашего повествования привести некоторые места из этих сравнений, ибо мало что может лучше проиллюстрировать состояние умов либеральных мыслителей Европы в самый пик политического безвременья — эпохи появления первых признаков тех глубинных политических и социальных сил распада, которые в конечном счете привели к возникновению драматических вопросов современности.

«Этот ужасный переворот, — писал Гиббон о крахе Западной империи, — можно с пользой применить как ценное наставление и в нашу эпоху. Обязанность патриота — преследовать и ставить превыше всего исключительно интересы и славу своей собственной страны; однако философу позволено расширить его взгляды и рассматривать Европу как одну большую республику, различные обитатели которой достигли примерно одинакового уровня вежливости и воспитанности. Соотношение сил будет меняться и впредь, наше собственное благополучие или благополучие соседних королевств будет поочередно понижаться или повышаться; но эти отдельные события не смогут, в целом, повлиять негативно на наше общее состояние счастья, на систему искусств, законов и манер, которыми так выгодно отличаются от остального человечества европейцы и их колонии.

Дикие народы Земного шара являются общими врагами цивилизованного общества; и мы можем задаться тревожным вопросом — угрожает ли все еще Европе повторение всех тех бедствий, которые ранее оказали парализующее воздействие на государственные учреждения Рима и на его способность защищаться. Возможно, такие же точно размышления смогут послужить объяснением краха этой могучей империи и помочь заранее распознать потенциальную угрозу нашему теперешнему положению.

Злоупотребления тирании ограничиваются влиянием страха и стыда; республики обрели порядок и стабильность; монархии усвоили принципы свободы или по крайней мере умеренности; и некоторое понятие чести и справедливости привнесено в наиболее ущербные конституции благодаря общим манерам эпохи. В мирное время прогресс знаний и промышленности ускоряется за счет соревнования столь многих соперников; во время войны войсками Европы командуют умеренные и нерешительные противники. Появись какой-либо завоеватель — варвар из степей Татарии, — и он, несомненно, преодолеет сопротивление крепких российских крестьян, многочисленных армий Германии, галантных дворян Франции, неустрашимых свободных людей Британии, которые смогут создать даже коалицию для общей защиты. И если победоносные варвары донесут рабство и опустошение до самого Атлантического океана, то десять тысяч судов унесут от их преследования остатки цивилизованного общества; и Европа возродится и будет процветать в Американском мире, который уже заполнен ее колониями и учреждениями.