В этой книге мы не имеем возможности подробно рассказать о войнах и свершениях этого монарха. Во многих отношениях вольтеровский «Век Людовика XIV» до сих пор является наилучшим и наиболее полным отчетом. Он создал военно-морской флот, способный противостоять флотам английскому и голландскому, что являло собой значительное достижение. Но поскольку ум его не мог подняться над соблазном этой Фаты Морганы, этой трещины в политическом разуме Европы — мечты о всемирной Священной Римской империи, — он пришел в конце своего правления к примирению с папством, ранее настроенным к нему враждебно. Он выступил против вдохновителей независимости и разъединения — протестантских правителей — и воевал с протестантством во Франции. Большому числу его наиболее трезвомыслящих и полезных подданных пришлось бежать за границу от религиозных преследований, унося с собой свои умения и трудолюбие. Например, производство шелка в Англии было налажено французскими протестантами. Во время его правления проводились «дракониады» — особо злобная и действенная форма преследований. В домах протестантов расквартировывалась солдатня, имевшая полную свободу нарушать жизнь своих хозяев и всячески оскорблять их жен и дочерей. Мужчины, выдерживавшие огонь и пытки, противостоять такому виду давления не могли.
Обучение последующего поколения протестантов прерывалось, и родителям приходилось давать детям католическое образование либо вообще никакого. Они давали его со скрытой издевкой и такой интонацией, которая подрывала всякую веру в это обучение. В то время как более терпимые страны стали, в целом, искренне католическими или искренне протестантскими, — страны, практиковавшие религиозные преследования, вроде Франции, Испании и Италии, так искажали истинное протестантское учение, что люди становились, в основном, верующими католиками либо католическими атеистами, готовыми стать чистыми атеистами при первой возможности. Следующее правление, правление Людовика XV, было веком великого насмешника Вольтера (1694–1778), веком, во время которого все во Франции просто приспосабливались к Католической церкви и почти никто ей не верил.
Частью политики великой монархии — и частью превосходной — было ее покровительство литературе и наукам. Людовик XIV учредил Академию наук, в противовес учрежденному Карлом II Английскому королевскому обществу и подобной ассоциации во Флоренции. Он украсил свой двор поэтами, драматургами, философами и учеными. Хотя этот патронат и не оказал особого влияния на научный прогресс, он по крайней мере способствовал получению ассигнований для экспериментов и публикаций, а также обеспечивал определенный престиж в глазах простого народа.
Литературная деятельность во Франции и Англии задавала тон большей части литературной деятельности в Европе в этот период больших и малых монархов, роскошных загородных особняков и возрастающих коммерческих возможностей. Французские условия были многим более монархическими, чем английские, более централизованными и единообразными. Французским писателям недоставало великой традиции свободного и необузданного духа Шекспира, французская интеллектуальная жизнь имела привязку ко двору и в большей степени сознавала свою подчиненность, чем английская; никогда она не порождала таких литературных «простолюдинов», как англичанин Буньян (1628–1688), а в XVII столетии она не дала проявлений такого духа инакомыслия, как во времена Английской республики, когда появился Мильтон. Французская интеллектуальная жизнь больше тяготела к соответствию и ограничениям, она была под более полным контролем школьных директоров и ученой критики.
Сущность она подчиняла стилю. Учреждение Академии еще больше усилило и без того чрезмерные ограничения. В результате всех этих противоречий французская литература до XIX в. была насыщена литературной застенчивостью — создавалось впечатление, что ее творили, скорее, в духе послушного ученика, боящегося плохих отметок, а не в духе человека, стремящегося к искреннему самовыражению. Это — литература холодных, «правильных» и бессодержательных шедевров: трагедий, комедий, романов героического жанра и критических трактатов, поразительно лишенных жизненности. Среди тех, кто практиковал подобный «правильный» подход в драматургии выделялись Корнель (1606–1684) и Расин (1639–1699). Это были люди исключительно одаренные; тем, кто внимательно изучал их творчество, хорошо знакома их внутренняя энергия; но тем, кто не имеет представления об условностях того периода, это творчество кажется таким же унылым, как и монументальная кирпичная кладка (за которой иногда могут скрываться глубокие чувства). Этот период обозначен также триумфом Мольера (1622–1673), комедии которого некоторые знатоки считают лучшими в мире. Среди этих благовоспитанных и величавых умственных построений периода французской великой монархии единственную жилку легкого, живого интересного чтения можно отыскать, разве что, в скандальных мемуарах-сплетнях того времени. Кроме скандалов, слухов и сплетен в них также нашли яркое отражение социальные и политические противоречия.
Некоторые из самых интересных и лучших литературных произведений на французском языке были созданы за пределами Франции теми ее гражданами, которые выступали против режима и находились в изгнании. Декарт (1596–1650), величайший из французских философов, большую часть своей жизни прожил в Голландии в относительной безопасности. Он является центральной и доминирующей фигурой в созвездии творческих умов, которые активно критиковали, смягчали и препятствовали распространению благочестивого христианства своей эпохи. Над всеми литераторами-изгнанниками и над всеми современными ему европейскими писателями возвышается великая фигура Вольтера, о взглядах которого мы поговорим позже. Жан-Жак Руссо (1712–1778), еще один изгнанник духа, с его сентиментальной критикой формальной морали и с его сентиментальной идеализацией природы и свободы, с его талантом писателя-романиста, также был значительной фигурой в тогдашней Франции. О нем мы тоже поговорим позже.
Английская литература XVII в. отразила менее устоявшийся и централизованный характер английской жизни и несла в себе больше жизненности и меньше лоска, чем литература французская. Английский двор и столица не поглотили национальную жизнь до такой степени, как это было во Франции. Декарту и его школе можно противопоставить Бэкона, о котором мы уже говорили в нашем рассказе о научном Ренессансе, а также Гоббса (1588–1679) и Локка (1632–1704). У Мильтона, облаченного в разношерстные одежды из греческой и римской учености, итальянской культуры и пуританской теологии, была собственная слава. Существовал значительный массив литературы за пределами классического влияния, нашедший, возможно, свое наиболее характерное выражение в книге Буньяна «Странствия пилигрима» (1678). Все еще неоцененным должным образом остается творческий труд Дефо (ок. 1660–1731), явно адресованный публике, незнакомой с достижениями и благочинными манерами академического мира. Его «Робинзон Крузо» является одним из великих достижений в области литературы, а «Молль Флендерс» — это восхитительное исследование образа жизни и манер. Эти работы, а также работы, в которых художественно осмысливается история, по своему мастерству превосходят работы его современников.
Почти на одном уровне с ним находился Филдинг (1707–1754), член лондонского городского магистрата, автор «Тома Джонса». Сэмюэл Ричардсон (1689–1761), торговец льняными товарами, написавший «Памелу» и «Клариссу», был третьей великой фигурой английской литературы XVIII в., литературы, которая не слишком заботилась о литературной форме. Благодаря этим именам, а также Ж.-Ж. Руссо роман, этот псевдореальный рассказ об образе жизни, о событиях в мире, о столкновении с моральными проблемами, снова обрел значимость. С упадком Римской империи роман исчез. Его возвращение знаменовало собой появление новых, не виданных ранее типов людей, интересных своим образом жизни и поведением, людей, обладающих свободным временем, желающих поделиться собственным опытом в рассказах о всяческих похождениях. Жизнь стала для них менее опасной и более интересной.
