Кейн встал, поднял свои джинсы с пола и быстро натянул их. Сознание подсказывало ему, что так ведут себя только трусы. Но он станет трусом, если это единственный способ защитить ее от себя.

— Я пойду и куплю билеты до Феникса и принесу что-нибудь поесть. Может, тебе удастся немного поспать, пока меня не будет.

— Угу, конечно.

После ухода Мэдигена Лиз еще долго не сводила взгляда с двери, которая закрылась за ним. Она прижала колени к груди и крепко обхватила их руками. Ей еще никогда не было так холодно и одиноко.

На следующее утро они уже летели в Феникс. Тягостная неловкость сковала их мысли и чувства. Кейн почти не разговаривал с Лиз после того, как они покинули номер отеля, и его немногочисленные фразы были отрывисты и коротки. Его раздражение было направлено на себя самого, но Лиз этого не знала и мучилась, ища ошибку в своих поступках. Не знала она и того, что кто бы ни проявлял желание сдружиться с ним, Кейн мгновенно замыкался в себе, начисто отбивая охоту к дальнейшему сближению. Его защитное поведение блокировало все попытки установить с ним хоть какое-то понимание.

Но на этот раз все было гораздо сложнее. Кейн был вынужден уйти в сторону вполне сознательно, а не просто следуя выработанным за годы рефлексам. И делая это, он испытывал непривычное для него чувство утраты.

В его любви к Лиз было что-то чистое, чудесное. Это было как новое рождение. На какой-то краткий, ослепительный момент он забыл обо всем, кроме этой женщины в его объятиях. Это был первый настоящий контакт Кейна с другим человеком за долгие годы…

То, что произошло между Лиз и ним, привело его в глубокое смятение. Никогда по-настоящему не любивший, он с подозрением относился ко всему, что напоминало ему о возможности такого чувства. Почему Лиз отдалась ему? Такая женщина, как она, может найти себе более подходящего человека, зачем ей испытывать судьбу, когда она может в любой момент натолкнуться на отказ с его стороны?

Все усложнялось еще и тем, что Кейн не был уверен в себе. Он не имел представления, как ему следует себя вести. Он никогда не задумывался об этом, никогда не размышлял, каков будет его следующий шаг. Кейн просто действовал. Все в его жизни разделялось без полутонов делать — не делать. Для него не существовало многоцветья. Так было лучше, может быть, скучнее, но проще.

Теперь его покой был нарушен.

Он запустил пальцы в волосы и искоса бросил взгляд на прелестное лицо спутницы.

Он прошел долгий путь от того маленького, одинокого мальчика, который ночами не мог сомкнуть век, ожидая, когда вернется его мама. Но она не вернулась, и душевные раны загрубели, превратились в панцирь, который защищал его от новых страданий.

Кейн постукивал пальцами по подлокотнику кресла, ему ужасно хотелось закурить. И еще ему хотелось, чтобы к нему вернулось его душевное спокойствие.

Эти легкие, ритмичные, словно биение пульса, постукивания достигали сознания Лиз и громким эхом отдавались в ее душе. Она не могла делать вид, что в маленьком душном номере отеля между ней и Кейном Мэдигеном ничего не произошло, не могла просто пожать плечами и забыть это как случайный эпизод. Лиз никогда не подпускала к себе мужчину, если ее не влекло к нему по-настоящему. И по-настоящему, глубоко, ее влекло к Кейну Мэдигену. Неужели она влюблена в него? Лиз вздрогнула. Да, она любит его!

Но как сложатся их отношения, если через несколько часов, возможно, ей вернут ее дитя и у Кейна не будет никакой причины оставаться в ее жизни?

Она не могла допустить, чтобы так случилось. Кейн взглянул не ее раненое плечо и вновь испытал чувство вины. Она страдала из-за него. Физически. Он не должен допустить, чтобы она так же мучилась и эмоционально.

— Как твое плечо? — спросил Кейн, пытаясь снять возникшую между ними напряженность. Лиз вздрогнула: внезапный вопрос перебил ход ее мыслей.

— Что?

— Я спросил, как твое плечо?

Плечо Лиз было тем, что меньше всего ее заботило, она легко переносила тупую, ноющую боль.

— Я думаю, все в порядке. Заживает. — Она взглянула на Кейна и улыбнулась. Она знала его уже достаточно хорошо, чтобы понимать, что этот вопрос был неловкой попыткой преодолеть отчужденность. — Прости, я не сразу восприняла твой вопрос. Это все потому, что ты так давно не произносил ни слова. Я уже забыла, как звучит твой голос.

— Я не знал, что ты можешь быть такой ироничной. — Он поднял глаза так, что их взгляды встретились.

— Ты не знаешь обо мне еще множество вещей, Кейн.

Он пожал плечами:

— Это не мое дело.

Лиз перегнулась к нему через подлокотник.

— Спроси меня о чем-нибудь.

Аромат ее кожи волнами донесся до него, опьяняя, как хорошее вино. Кейн инстинктивно убрал руки с подлокотника и сцепил их на коленях. Ему казалось, что эта поза подчеркнет его независимый вид.

— Я ничего не хочу узнавать о тебе.

Его слова были жестокими, но Лиз не собиралась отступать. Она не могла себе этого позволить. Речь шла о важном, чтобы этим можно было рисковать.

— Ладно, в таком случае я хочу знать о тебе некоторые вещи. — Глаза цвета неба перед зимним штормом с подозрением блеснули. — Я хочу знать, каким ты был в детстве. Я хочу знать, где ты посещал школу, какое твое любимое блюдо. — Она перевела дыхание. — Я хочу знать, что тебя мучает, почему ты лишил себя радостей жизни!

Мэдиген молчал. Он считал, что Лиз, да и никому, не будет интересен его рассказ о своем детстве. Он был брошен, никем не любим. Ни материнской ласки, ни отцовской заботы. Кто станет гордиться этим?

— Я ничего не скрываю. Она умоляюще попросила его:

— Тогда поделись со мной своими проблемами! Кейн медленно повернулся к Лиз и сказал:

— Все эти вопросы, что ты мне задала…

— Да?.. — с надеждой поторопила она.

— Это все мое личное дело. В моем детстве не было ничего такого, о чем мне хотелось бы поговорить. Я все забыл.

Лиз была обижена, но не сдавалась.

— Я имею право знать подобные вещи о мужчине, с которым занималась любовью, — спокойно заявила она.

Что ей сказать? Его жизнь напоминала коробку с рождественским подарком, внутри которой лежит еще одна коробка. И у него было гнетущее предчувствие, что в самой последней коробочке не окажется ничего. Он был скептиком и не ожидал от жизни ничего хорошего: это давало ему возможность никогда не испытывать разочарования.

Его слова прозвучали жестоко:

— Я раскрываюсь настолько, насколько сам намерен, Лиз. Извини, но это так.

Она не должна заплакать, сказала себе Лиз. Она не заплачет. Это ничего не решит. Помочь могут только время и терпение. И она стала думать о том, что ей было дороже всего на свете: о своей маленькой дочурке Кэти.

— Хорошо, пусть будет по-твоему, — помолчав, завершила спор девушка. — Но я хочу, чтобы ты кое-что знал. — Ровное звучание голоса Лиз заставило Кейна повернуться к ней. — Думай обо мне что хочешь, но я не воспринимаю нашу ночь так уж просто. — Она облизнула пересохшие губы: мужество покидало ее. — До отца Кэти у меня никого не было.

Кейн пытался унять желание схватить ее на руки, прижать к себе, забыться в ней. Но он по-прежнему глядел прямо перед собой.

— Со мной количество твоих парней не увеличится.

— Что ж, посмотрим, — ответила Лиз. Она старалась перебороть свою обиду. Может быть, им обоим нужна передышка, ведь эти дни они работали в бешеном темпе, без сна и отдыха!

Лиз страстно верила в то, что они найдут Кэти, и так же она верила в то, что этот мужчина, который занимался с ней любовью прошлой ночью, испытывает к ней гораздо большие чувства, чем утверждает, по причинам, о которых она может только догадываться. Но Лиз постепенно раскроет их. Шаг за шагом.

И не все сразу. Сейчас самым важным делом было найти ее ребенка.

Она взглянула на Кейна. Он, отвернувшись, смотрел в иллюминатор. Казалось, что они еле плывут, ей хотелось, чтобы самолет летел быстрее.

— Как ты думаешь, Редхок уже нашел похитителей, их синдикат, или как там они себя называют?