Мне кажется, что слишком льстите Вы мне, называя меня «другом» Валерия Павловича. Я горжусь тем, что уже тогда, за несколько лет до того, как к нему пришла всемирная слава, я стал его горячим поклонником, мне приятно думать, что я был знаком с ним, но мне кажется, что если Вы зачислите меня в «друзья» Валерия Павловича, то настоящие его друзья скажут: «А видно — этот Успенский наболтал Ольге Эразмовне чего-то лишнего! Ну, какой он был Чкалову друг? Он и смотрел-то на него снизу вверх, как на чудо!» И они будут правы.

Мне очень хочется сообщить Вам хоть что-либо полезное для Вас. Вот, например, известно ли Вам, каким был тот Ю-13, на котором «вывозил» нас Валерий Павлович?

Фирма «ЮНКЕРС» каждому выпускаемому ею самолету помимо порядкового номера давала (и записывала в его «паспорт») еще и какое-нибудь шуточное прозвище. Вот тот «горбатый» (так летчики звали все «Юнкерсы-13» из-за их сильно выпуклой крыши над кабиной), на котором Валерий Павлович демонстрировал свое удивительное мастерство, имел прозвище «Ди Путэ», т. е. «Индюшка».

Приобретенный СССР, он был поставлен на работу в Сибири и получил второе, почетное имя: «Сибиревком». Не знаю, работал ли он там на пассажирской линии или как иначе, но однажды, в дурных погодных условиях, его экипажу пришлось совершить вынужденную посадку зимой, в глухой тайге. Люди вышли благополучно, а машину пришлось оставить до навигации и потом, прорубив короткую просеку до реки, сплавить ее вниз водным путем. За время стоянки в лесу, под снегом, вешними дождями и ветром «Сибиревком» пришел в печальное состояние, был со штатской службы списан и передан в Осоавиахим как учебное пособие. Вот на этом-то «пособии» и летал Валерий Павлович. Кроме него, насколько я помню, полет на нем, вывозя пассажиров, выполнял и А. К. Иоост, но вот тут-то и сказывалась разница. Хороший, очень осторожный летчик Иоост взлетал строго «по коробочке», облетал аэродром вокруг, садился и явно мысленно осенял себя крестным знаменем: «Сошло!»

В руках Валерия Павловича та же старая проржавевшая «индюшка» вдруг начинала казаться чуть ли не истребителем. Он летал, как сказано в «Вечерке»[15], «катая пассажиров в свободное время», когда никто не заставлял его это делать. Со мной он раза два летал до Сиверской и почти все время «на бреющем». Чувствовалось, что и ему и самолету спаренная работа эта доставляет истинное наслаждение.

Видел я В. П. и на больших авиапраздниках и должен сказать, что несомненно он был летчиком феноменального класса. В отрочестве мне приходилось встречаться и видеть в воздухе другого необыкновенного русского летчика Ми. Ми. Ефимова. Трудно, разумеется, сравнивать их полеты, но все же скажу: счастлив, что мне пришлось своими глазами увидеть двух несомненных гениев воздуха.

Не знаю, пригодится ли Вам хоть что-либо из моего письма, но чем богат, тем и рад.

^{1971. 10}

^{Ленинград}

Многоуважаемый Никита Владимирович!

Я поистине тронут Вашим вниманием и любезностью[16]. Конечно, мне не вполне удобно именовать «самопожертвованием» подарок мне книги, написанной, хотя бы наполовину, мною же. Получится так, как будто я очень высокого мнения о своих «первых блинах». Но, с другой стороны, я понимаю психологию библиофила, для которого не так уж важно качество содержания книги, а важно количество обращающихся на книжном рынке ее экземпляров. И вот тут-то Ваш поступок представляется мне сверхблагородным.

Кроме того, я рад, что «Запах лимона» послужил поводом к тому, что я вступил в переписку с человеком, которого знал до сих пор только по различным легендам, как своеобразный комбайн из композитора, острослова, писателя и многих других «прицепов». Это получается, как если бы, живучи в XVII веке, счастливец познакомился с человеком, который был бы одновременно и Люлли, и Ларошфуко, да еще и Сирано де Бержераком напридачу… И я чувствую, что мне действительно повезло…

Еще раз великое спасибо.

Среди писателей истинно ленинградских не только по месту рождения, не только по интересам и темам, преобладающим в творчестве, но и по всему человеческому, гражданскому облику одним из первых мы называем имя автора этой книги Льва Васильевича Успенского. Он того же поколения, что Ник. Чуковский, М. Слонимский, М. Зощенко (три-четыре года разницы не в счет), — из славной, теперь уже почти легендарной когорты деятелей советской культуры — ровесников века. Автор «Записок старого петербуржца», сберегший до наших дней яркие картины жизни города в начале столетия, Л. В. Успенский встретил в Петрограде Великую Октябрьскую революцию, воевал за Ленинград на Ораниенбаумском «пятачке» в годы Великой Отечественной войны. С Ленинградом связана вся судьба писателя, его разносторонняя деятельность ученого-лингвиста, переводчика, журналиста, работа в довоенных «Еже», «Чиже», «Костре», участие в тридцатые годы — вместе с Я. И. Перельманом — в создании Дома занимательной науки, сплочение сил писателей, выступающих в жанре научно-художественной, фантастической и приключенческой литературы, рачительная забота о молодых талантах. Блестящий знаток и летописец нашего города, Л. В. Успенский и сам вошел в его историю, стал неотъемлемой частью его духовной жизни, его культуры. Именно так воспринимали Льва Васильевича — уже при его жизни — поэты Ольга Берггольц и Михаил Дудин, художник Андрей Мыльников, литературовед Владимир Орлов…

До сих пор, к сожалению, нет мемориальной доски на доме № 41 по Красной улице, которую Л. В. Успенский знал еще как Галерную. Здесь писатель жил и работал на протяжении многих лет. Отсюда начинались его далекие увлекательнейшие маршруты по ленинградским улицам, набережным, площадям; отсюда расходились радиусы путешествий в прошлое города. Сколько находок совершал писатель во время этих воображаемых и реальных путешествий, сколько разгадывал тайн города (тайн его островов, фонарей, его каменных львов), какие интересные страницы былого открывал нам в своих книгах! Высокий, седой, сутуловатый, тяжело опираясь на палку (все-таки она понадобилась с годами!), Лев Васильевич шел по Ленинграду. Его узнавали, на нем останавливали взгляд, его видная, массивная фигура как-то удивительно соответствовала стилю города, самому ленинградскому пейзажу.

В этом посмертном однотомнике Л. В. Успенского оказалось трудно представить ленинградскую сторону творчества писателя. Но не сказать о ней нельзя. Л. В. Успенский писал о Ленинграде, его замечательной истории, революционных традициях и нынешних днях, о его людях — романы «Пулковский меридиан» и «Шестидесятая параллель» (совместно с Г. Караевым), рассказы, очерки, воспоминания. Написал и такие книги — «Ленинград. Из истории города» (с братом В. В. Успенским), «На 101 острове» (в соавторстве с К. Н. Шнейдер), где образ города возникает как бы на грани научного исследования историка и творческого воображения писателя. Ведь «о городе, подобном Ленинграду, можно говорить на тысячу ладов», и Л. В. Успенский выбирал, пробовал свой лад. Поэзия города в книгах Л. В. Успенского укреплена на прочном фундаменте и в переносном, и в буквальном смысле слова — когда писатель рассказывает, «на чем стоит Ленинград», и выясняется, что он, «как сказочный богатырь, возлежит на каменном ложе с толстым матрасом кембрийской глины, поверх которого постлана тоненькая, но мягкая перина песка и торфа». Писатель по-своему воспитывает в людях эстетическое чувство: он объясняет гармонию, отличающую архитектурные ансамбли города, планировку его улиц и площадей…

Перед составителями однотомника была непростая задача: что и как отобрать из прозы Л. В. Успенского, чтобы читатель, особенно молодой человек, впервые открывающий для себя этого писателя, составил о нем достаточно полное представление. Ведь произведения Л. В. Успенского образуют целую библиотеку. И дело не только в их количестве: от детективного романа «Запах лимона», давно ставшего библиографической редкостью (он вышел в 1927 году в харьковском издательстве «Космос»), до последних книг, изданных при жизни писателя, — «Беда с этим козликом. Рассказы о правописании», «По закону буквы» — десятки наименований. Дело еще и в том, что чтение прозы Л. В. Успенского приобщает человека к различным областям знаний — истории и географии, археологии и языкознанию.