– А я хорошо вам заплачу. Деньги – лучше всего в драгоценностях – можете замотать в старую тряпку и спрятать, если хотите, в навозную кучу.

– Алекс, друг мой, вам повезло с госпожой.

– Да, Гупта, да. Повезло.

– А теперь, – сказала Фессания, – давайте зайдем к писцу, потому что Алексу нужна дощечка с разрешением находиться вне моего дома. В противном случае, прежде чем он научится становиться невидимым, кто-нибудь заметит у него клеймо и шрамы и донесет властям.

Гупта повел Алекса не на постоялый двор, а в примыкающий стриптиз-салон.

Поскольку речь идет о загадочном искусстве невидимости, события тех помноженных надвое двадцати четырех часов, которые Алекс провел в бывшей кожевенной мастерской, переименованной в «Глаз Гора», также должны оставаться невидимыми, тем более что все это время он пребывал в гипнотическом трансе, совершенно не сознавая, чему обучает его и что делает с ним Гупта. Посему повествование переносится к часу возвращения в дом Фессании, куда Алекс спешит с клочком бумаги, на котором записано неведомое магическое слово.

Тело болело в местах, вроде бы не имевших никакого отношения к порке. Ощущение было такое, словно над ним потрудилась бригада массажистов, причем ни один из них и пальцем до него не дотронулся. Результатом массажа стало то, что у него как будто появились новые мышцы, особенно в ногах и бедрах.

Подходя к дому, Алекс заметил нищего голодранца, который, скрестив ноги, сидел в начале улицы.

Присмотревшись, он понял, что нищий на самом деле не нищий, а оставшийся в живых телохранитель из башни, агент Аристандра!

Алекс бросил на него еще один взгляд – оказавшийся, наверное, лишним – и прошел мимо, повторяя про себя:

– Я раб. Всегда был рабом. Судьба моя рабство. Рабу рабская доля.

Тем не менее бродяга пошевелился.

– Эй, ты! Куда спешишь? – Не успела овца хвостом тряхнуть, как голодранец уже стоял перед ним. – Эй, ну-ка посмотри на меня!

– Отвали, попрошайка. У меня для тебя ничего нет.

– Что-то тут не так. Ты мне напоминаешь… Странно, рубцы на спине еще не заросли, а ты уже расхаживаешь как ни в чем не бывало. Опять смылся, а?

– Конечно, нет. У меня разрешение от хозяйки. – Алекс сунул руку за дощечкой, но пальцы наткнулись на нож, который оставила ему Фессания.

– Я же нищий, зачем ты показываешь мне свою увольнительную?

– Чтобы тебя не выпороли. Это, знаешь ли, больно.

– Нет, дело в другом. Ты знаешь, кто я. Замаскировался под раба, а? И кто же это тебя заклеймил? Что случилось? Почему ты не пришел во дворец? Почему притворяешься, что не узнаешь?

Нотка сомнения в голосе агента все же присутствовала, и это давало надежду.

– Послушай, я не тот, за кого ты меня принял. И что ты тут делаешь? Следишь за домом моей госпожи? Ты вор! Сейчас я закричу, сюда прибегут люди и тебя схватят.

– He трать понапрасну время, свое и мое. – Бродяга запустил руку под лохмотья и достал… нет, не нож, а глиняную табличку с надписью как клинописью, так и на греческом, и печатью Александра. – Видишь? Дворцовая полиция.

– Стырил, конечно.

– Чудной ты какой-то. Это же ты, а? Если бы не клеймо!

– Повторяю, я не тот, за кого ты меня принимаешь.

– А как насчет свитка?

– Какого свитка?

– Сам знаешь.

– Какая-то новая пьеса Софокла?

– Тебе лучше знать, что там на нем.

Судя по всему, сам бродяга ничего о свитке не знал, кроме того, что он существует. По-видимому, расследование, проводившееся в подвалах башни, зашло в тупик и уткнулось в глухую стену.

– Ты несешь чушь. Я все-таки расскажу про тебя госпоже.

Алекс повернулся и зашагал к дому, представляя, как в незащищенную спину летит предательский нож. Ничего, однако, не случилось.

– Эй, сторож!

Хромоногий привратник неуклюже выбрался из укромного уголка.

– Ну и ну! Вот и думай. Раб кличет меня так, будто это он здесь хозяин! Каков наглец.

– Ко мне…

Алекс хотел сказать, что к нему прицепился бродяга, но на углу уже никого не было – нищий исчез.

– Голосистый какой… можно подумать, важный господин! Давай проходи и не строй из себя…

в которой Красавица и Шазар пируют, невзирая на письмена на стене

Так как свадьба Мардука знаменовала собой ежегодное духовное возрождение и обновление города, то и веселье растекалось из храма, как вода из фонтана. Весь его обширный двор был заполнен танцующими приверженцами бога, радующимися бесплатному угощению пьяницами, мирными семейными группами, жарящимися на огне быками и свиньями, фазанами и павлинами, музыкантами, шатрами Иштар, палатками Сина, лавками Шамаша, свободными от службы солдатами, актерами, а также многочисленными обитателями Вавилонской башни: подвыпившими поэтами-китайцами, гибкими йогами-индийцами, финикийцами, поклонявшимися Мардуку под именем Баала, египтянами, италийцами, гуннами. Народу было так много, что храм напоминал стадион времен далекого будущего. По традиции только евреи Вавилона остались в стороне, отмечая свой антипраздник на набережной.

Делегация Фессании прибыла за час до назначенного на полдень начала церемонии. Сиесты в этот день не полагалось – в праздник обновления не до сна. Фессания шла рука об руку с Нингаль-Дамекин, обе в дорогих одеждах из розового шелка и раскрашенные едва ли не до неузнаваемости. Перед ними шествовали Пракс и конюх, вооруженные мечом и палицей. Арьергард составляли Аншар и Алекс. Спина у Алекса практически зажила, шрамы почти сошли. Под юбкой у него были спрятаны маленький свиток и магическое заклинание Гупты.

Поднимались медленно. На первом уровне зиккурата стража внимательнейшим образом проверила пригласительную дощечку и пропустила в освещенную зловещим красным светом каверну троих приглашенных: Фессанию, Нингаль-Дамекин и Алекса. Праксу, Аншару и конюху оставалось только искать развлечений в другом месте. Две женщины и раб вместе с прочими гостями и слугами спустились в нижний зал, Палату Быка.

Сегодня его освещали сотни ламп и факелов, а также две огромные, в рост человека, свечи по обе стороны от бронзового идола. Внутри быка, как и под ним, огонь еще не горел, но горшки с маслом и поленья сандалового дерева были уже наготове.

Длинные столы прогибались под тяжестью яств: сыров и холодной оленины, блюд с финиками и фигами, заливной рыбы, вина, сладостей и холмиков хлеба. Свободных мест оставалось все меньше и меньше. Никто еще не ел, но вино уже лилось рекой. Гул голосов заполнял огромное помещение, но еще не заглушал собой доносящиеся с галереи звон литавр, журчание арфы, посвист окарины.

На троне перед быком сидела рыжеволосая женщина в зеленом платье – яркая, гламурная, приятных форм. Щеки ее отливали серебром. Охваченный пламенем куст – именно его более всего напоминала ее прическа – поддерживала украшенная бриллиантами диадема. Место рядом с ней пустовало. Время от времени лицо женщины омрачалось, как будто на него набегала тучка. Прошлогодняя невеста, госпожа Мардук последних двенадцати месяцев, богиня Зарпанит наслаждалась последним часом своего пребывания на вершине.

Именно ей предстояло в разгар пира сорвать покровы с новой Зарпанит и явить собравшимся красоту новой невесты бога. А потом, когда сам Мардук снимет с ее головы диадему, сойти с трона и удалиться в Нижний мир. Бог-священник коронует новую богиню и супругу и укроет ее наготу. Праздник продолжится.

У самого алтаря стояли маленький накрытый столик и два резных стула, пока еще не занятых, но предназначенных для Шазара, священника Сина, и невесты.

– Как обидно, что самые почетные места уже заняты! – пожаловалась Нингаль-Дамекин.

– Сегодня, тетя, все места почетные, – рассеянно, обводя взглядом зал, ответила Фессания. – Я могу даже посадить рядом с собой раба.

– Хорошая мысль. Лучше свой раб, чем жадный и голодный сосед. Думаю, мы сядем… вон там! Возле того толстого филея! Идемте.