Мы должны были отправиться на крайний правый участок, где на фланге оперировал генерал Вержбицкий, но адмирал

заявил, что положение солдат настолько тяжело, что его непосредственным делом явится организация тыла и обеспечение мер, благодаря которым солдат на фронте сможет исполнять свой долг. Мы присутствовали при церемонии пожалования знамени 11-му Сибирскому стрелковому полку,-красивое зрелище, значение которого увеличивалось еще тем, что три офицера полка освободили эти знамена от революционеров-большевиков, целые месяца пробираясь через большевистские линии в виде разнощи-ков или крестьян, пока не пронесли их благополучно для нового полка.

Адмиралу было необходимо повидать генерала Сырового *) и Дидерихса с их штабами в Челябинске, а также осмотреть уфимский фронт. Пропутешествовав всю ночь, мы на следующее утро прибыли в Челябинск, где после формального осмотра войск засели за завтрак. Я не помню дня, но вдруг ко мне влетает, нарушая всякий этикет, мой старый приятель, полковник Пишон, и сообщает мне условия перемирия между Германией и Антантой; с собой он захватил бутылку шампанского, припасенную на этот случай. Мы поклялись всеми небесными и подземными силами, что мы быЛи величайшими народами, которые когда-либо существовали во все времена и намеревались остаться таковыми и впредь.

После завтрака я оставил адмирала у генералов и отправился немного побродить по этому разбросанному, покрытому снегом городу, будучи твердо уверен, что отсюда мы едем на уфимский фронт. В 5 ч. пополудни меня уведомили, что совещания окончены и что есть неотложные причины для нашего непосредственного возвращения в Омск. Я ничего не ответил на это, так как со своей стороны более не нуждался в осмотре армии, скверно питающейся, плохо одетой, но продолжающей борьбу за спасение государства при этих невыносимых условиях. Мы отправились в обратный путь и около И ч. утра на следующий день прибыли в Петропавловск. Здесь станционный комендант уведомил нас, что генерал Болдырев хотел, чтобы мы дождались

) Генерал Сыровой, главнокомандующий чешскими армиями.

(Прим. перев.)

его поезда, так как ему очень важно переговорить с военным министром. Это было первое сообщение о том, что генерал Болдырев покинул Омск и находится на пути для посещения уфимского фронта. Адмирал пригласил меня в свой вагон, обрисовал критическое положение в Омске, но не мог понять внезапного решения главнокомандующего покинуть Омск и искать с ним встречи Вчпути. У меня были подозрения, что обе правительственные группы схватились друг с другом и что одна решила покончить с другой; что адмирал КолчАк должен будет определить свои отношения к этим группам и что, быть может, его жизнь, а также жизнь его британского эскорта будет зависеть от его ответа. Болдырев и Омск не знали ничего о наличии британского эскорта или об его численности, и если им было известно наше совместное появление на торжествах в Екатеринбурге, то не существовало никакого предварительного решения о том, что мы будем сопровождать адмирала в Челябинск. Это было решено только накануне. Во время революции вы никогда не можете чувствовать себя в полной безопасности, и поэтому я приказал своим людям зарядить ружья и быть готовыми к"действию каждую минуту, если это окажется необходимым. Отданы были также приказы патрулю на платформе не позволять публике, ни военной, ни гражданской, собираться около поездов; двум солдатам, приставленным к адмиралу, было приказано ни в коем случае не выпускать его из виду, сопровождая его и давая мне об этом знать. Двое солдат стали охраной у вагона генерала Болдырева. Увидев лица спутников генерала, я понял, что мои приготовления были более, чем необходимы. Когда поезд гене* рала вошел на станцию и адмирал Колчак вошел в вагон Болдырева, было ровно полдень 16 ноября 1918 г. Я попросил моего слугу, Мурмана, «зафиксировать» два поезда, так как чувствовал, что это свидание полно крупных событий для России. Во время фотографирования какой-то рабочий, возвратившийся эмигрант, заговорил с Мурманом на хорошем английском языке. Он спросил, кто все эти офицеры и о чем все они говорят, и когда мой слуга ответил ему, что он не знает, эмигрант сказал: «Все это, конечно, хорошо, если только они не собираются восстановить старого режима; но если таковы их намерения, я могу сказать им, что Россия никогда не согласится снова жить при старом режиме».

Я подумал и думаю теперь, что в словах этого рабочего мне слышался подлинный голос России. Переговоры между адмиралом и генералом прервались в 5 ч. вечера; таким образом, они продолжались пять часов.

Адмирал был голоден и зашел ко мне что-нибудь перекусить; его прислуга ничего не приготрвила, так как по русскому обычаю никогда не начинают готовить раньше, чем вы хотите есть. После обеда мы заговорили, и по разговору я мог определить характер вопросов, обсуждавшихся на совещании с Главнокомандующим. Адмирал спросил меня, является ли в Англии военный министр ответственным за снабжение армии одеждой, экипировкой и за общее положение британской армии. Я ответил, что в Англии военный министр несет ответственность перед кабинетом, а через парламент перед страной за снабжение британской армии всём необходимым. Он ответил; «Что подумали бы вы в Англии, если бы Главнокомандующий сказал военному министру, что все эти вещи вовсе его не касаются, что он может иметь при себе небольшое управление из двух чиновников, а не штаб; что Директория (а в вашем случае Кабинет) нуждается только в титуле военного министра и что чем меньше он будет вмешиваться в дела своего департамента, тем будет лучше для всего остального». Я отвечал: «Если бы я был министром, я потребовал бы абсолютного контроля над всеми делами моего ведомства или же отказался бы». Помолчав минутку, он сказал: «Это как раз то, что я сделал» или «то, что я намерен сделать»-я не помню точно. Из того, что потом произошло, я думаю, что он сказал первое, так как на мой вопрос, что же генерал Болдырев сказал ему в ответ на его просьбу, он продолжал: «Генерал Болдырев очень хороший человек и хотя он и не видит всего, что я хотел бы, все же я думаю, он понимает обстановку и сам будет просить, чтобы мне была предоставлена ббльшая власть, которая дала бы мне возможность спасти новую армию, могущую воскресить русское государство». Я очень хорошо помню-слово -«воскресить», так оно запечатлелось во мне своей правдой. Государство было мертво, России не было; воскресение было необходимо.

Мы прибьГли в Омск на городскую станцию в 5ч.30м. вечера, 17 ноября 1918 г. Адмирал поблагодарил меня за мою помощь,

.мою охрану, !мою благосклонность и защиту, которую я оказал ему. Я обещал ему и впредь свою помощь и симпатию в его патриотической попытке оживить дух его народа. Он прямо отправился на свою квартиру, где и оставался.

Корреспондент«Таймса» в своей депеше указывал, что Колчак уже знал о том, что должно было произойти в эту ночь в Омске. Я не думаю, чтобы это было так. Он мог лишь догадываться, что нечто очень неприятное носится в воздухе-даже наименее проницательные люди из тех, кто был вне сцены, знали; это; но как все должно было произойти, откуда исходили директивы, на кого должно было все обрушиться, было секретом, который знали только немногие, и я убежден, что адмирал не был в их числе, если только не играл второстепенной роли. Полковник (теперь генерал) Лебедев мог бы рассказать всю эту историю,, хотя его имя даже не упоминалось во время coup d'?tat. Молодой и симпатичный казачий офицер, он находился в штабе Корнилова, когда Керенский пригласил этого великого казачьего генерала двинуть свою армию на Петроград для спасения только что избранного Учредительного Собрания. Хорошо известно, как Корнилов повиновался приказу Керенского, как последний изменнически отвернулся от него и разбцл единственную силу, которая была двинута по его же собственному требованию и могла спасти Россию. Напротив, Корнилов оказался жертвой, которую и обвинили в этом акте разрушения. Лебедев ускользнул, но можно быть уверенным, что он сохранил продолжительную ненависть к: социалистам-революционерам, которые обманули его великого• вождя.