Он отвернулся от окна и посмотрел на меня с тем уверенным, спокойным чувством превосходства, которое всегда удивляло меня, когда оно в нем появлялось. Хотя он никогда и не выглядел человеком, способным отдавать распоряжения, я полагаю, что именно таким он был в своем бизнесе вдали от Атмора.

— Я никогда не бываю эхом кого-бы то ни было, — сказал он. — Я думаю, что для Атмора будет лучше, если вы останетесь. Это, может, будет даже лучше для самого Джастина.

— Каким же образом для Джастина это может быть хорошо, если он хочет жениться на Алисии Дейвен? — воскликнула я, снова впадая в бездну отчаяния и несчастья, забыв все остальное.

— Пейте свой шерри, — сказал он и сел на софу напротив меня, вертя за ножку свой бокал и наблюдая, как светлая янтарная жидкость слегка плещется в нем.

Когда я сделала один или два глотка, он заговорил снова, а я слушала его и удивлялась тому, как на самом деле я плохо знала Найджела Бэрроу.

— Однажды, когда вы были оскорблены в своих лучших чувствах, я допустил, что мы очень схожи друг с другом, — напомнил он. — И я был неправ тогда. Я забыл, как чувствительны по отношению ко всему американскому могут быть американцы. Английский ум гораздо критичнее относится ко всему английскому, я полагаю. Возможно, мы менее восприимчивы. Чувствуем себя более уверенными в себе. Но мы все равно некоторым образом похожи, вы и я. Вы еще не избавились от необходимости, чтобы кто-то постоянно говорил всем, кто вы есть. В то время как я никогда не избавлялся от желания самому постоянно напоминать миру, кто есть я. Я думаю, что мой способ утвердить себя гораздо лучше. Это может вызывать раздражение, но при этом меньше зависишь от других.

Я слегка улыбнулась, представив себе картину: Найджел говорит миру, кто он.

— В это трудно поверить, глядя на вас. Я никогда не слышала, чтобы вы спорили. Я никогда не слышала от вас слова протеста.

Не улыбаясь, он поставил бокал на столик и протянул обе руки, чтобы я посмотрела на них. Этим утром на нем была синяя безрукавка поверх серой рубашки, манжеты которой были скреплены сапфировыми запонками в виде звездочек, которые он так часто носил.

— Ну что? — спросил он. — Сапфировые звезды с безрукавкой! Любой в Атморе скорее бы умер, чем надел такое. Это мой способ как бы говорить им: какое мне дело до ваших традиций. Я никогда не осмеливался сказать это будучи мальчиком, так как был слишком запуган. Но теперь я могу. Возможно, в этом причина того, что мне теперь легче уважать эти традиции, и я не испытываю никакого беспокойства оттого, что собираюсь жениться на Мэгги.

Он говорил тихо и уверенно, и я была убеждена, что он говорит то, что думает. Но он достиг такой уверенности в себе через многие годы попыток утвердить себя — это было нечто такое, на что я не была способна.

— Требуется некоторая настойчивость и упрямство, чтобы выстоять здесь, в Атморе, — продолжал он. Затем добавил с легкой улыбкой: — В вас это есть. За этим домом и людьми, что живут в нем, за этими портретами на стенах и за самими камнями, что лежат в руинах в лесу, стоят сотни лет традиций и более или менее соответствующего им поведения. Все это придает им врожденное чувство превосходства, которое они воспринимают как нечто само собой разумеющееся. И все же, что любой из обитателей Атмора может сделать, увидев мои запонки, как только не пожать плечами? А на пожатие плечами я никогда не обращал внимания. Видите ли, дорогая, я установил, кто есть я. И мне не нужен никто, кто бы мне напоминал об этом. Я теперь могу жить здесь, в Атморе, в качестве мужа Мэгги, и никакой Атмор не может вышибить меня из седла. А можете ли вы так в качестве жены Джастина?

Я проглотила последний глоток шерри и отставила в сторону бокал.

— Не знаю, — созналась я. — Я только знаю, что я и есть его жена… пока.

— И вы хотите продолжать быть ею?

— О да! Хочу! У меня больше нет гордости, чтобы притворяться, что это не так. Но Джастин каждый раз говорит мне, что он не хочет, чтобы я была здесь. Что же я могу поделать?

Найджел сухо ответил мне:

— Перед вами только два пути. Вы можете остаться или вы можете уехать. Если вы уедете, что тогда?

— Не знаю. Как живут другие, когда они теряют все, что они когда-либо любили?

Он смотрел на меня серьезно, без тени улыбки.

— Вы очень молоды. Будут другие мужчины. Глупо думать, что их не будет. А любовь переменчива. Даже между двумя одними и теми же людьми она может принимать различные формы. Я полагаю, что она никогда не застывает и поэтому, я думаю, разумнее никогда не полагаться только на нее.

Я никогда не думала, что смогу так открыться перед Найджелом Бэрроу. Как бы то ни было, но он сумел открыть шлюзы, которые были закрыты долгое время, и поток хлынул, принеся мне значительное облегчение из-за того, что я смогла хоть с кем-то поговорить. То, что он воспринимал меня серьезно, без критики, старание быть объективным сделали возможным такой разговор.

Но теперь он видимо решил, что пора заканчивать нашу конфиденциальную беседу. Он встал и направился к двери.

— Оставайтесь еще в Атморе, — сказал он. — Если вы останетесь, то может появиться шанс.

Я протянула ему руку.

— Спасибо, Найджел. Возможно, именно вам я буду этим обязана, потому что это вы предложили Мэгги позвать меня.

Он слегка пожал мне руку и выпустил ее. Он все еще не называл меня Евой. Неожиданно я вспомнила слова Дейсии о том, что Мэгги может выйти на Найджела, чтобы спасти Марка, Джастина и Атмор. Если это было правдой, а он искренне любил Мэгги, то я должна была бы посочувствовать ему. Однако мне этого не хотелось. У меня было такое ощущение, что Найджел никогда бы ничего не сделал вслепую. Если Мэгги выйдет за него, он будет знать о ее побуждениях, или же он не сделает ни шагу. Я почувствовала, что он нравится мне больше, чем раньше, может потому, что я узнала его немного лучше.

Когда он ушел, я встала со стула и подошла к одному из окон, откуда был виден Фигурный сад. Несмотря на то, в чем Мэгги и Найджел пытаются убедить меня, как я могла остаться, если Джастин этого не хотел? Кончились мои глупые надежды, не могла помочь даже моя способность хвататься за любую соломинку. Вероятно, самым разумным было бы упаковать вещи и отправиться ближайшим автобусом в Лондон.

Но я не шевельнулась. Я осталась стоять, где была, и смотрела вниз из окна.

С высоты мне хорошо был виден весь сад в виде шахматной доски, на которой каждая фигура стояла точно в своем квадрате. Это была любопытная игра. Тот, кто задумал ее много лет назад, хотел, чтобы большинство фигур оставалось на доске. Я совсем ничего не знала о шахматах, пока Джастин не научил меня играть, но даже и тогда у меня не хватало терпения научиться играть сносно. Но, тем не менее, исходя из расстановки фигур, я понимала, какое предполагалось дальнейшее развитие событий на травяной шахматной доске.

Все фигуры представляли собой особым образом подстриженные темные тисовые деревья, и Даниэль следовал старинной традиции для обозначения белых и черных фигур. Черные были зелеными, но вокруг каждой «белой» фигуры он выкладывал круг из морских ракушек. Трава тоже играла большую роль. Подстриженная особым способом, она образовывала темные и светлые квадраты.

На «доске» было представлено окончание партии, возможно, потому что оно было драматичным. Начала не знал никто. Черная тура стояла в такой позиции, что могла следующим ходом объявить мат белому королю. Но по условиям игры следующий ход был у белых. Если бы белые сумели блокировать черную туру, то игра могла бы продолжаться. Но если бы белые прозевали угрозу, игра закончилась бы победой черных следующим ходом.

Однажды дождливым воскресным днем Джастин принес в библиотеку шахматы и расставил фигуры так, как они стояли в саду. Он играл за белых и легко блокировал мою черную туру. Мы продолжали игру до полного поражения черных. Джастин всегда наносил мне поражение, играя нетерпеливо и порывисто. Я предпочитала играть с Найджелом Бэрроу. Найджел тоже научился играть поздно, но лучше, чем я, и он охотно делился со мной стратегией и даже иногда помогал мне выиграть у него.