– Вот и умница, – продолжала тараторить Ольга. – Ты всегда должен мне верить. Я же у тебя самая лучшая, самая верная, самая откровенная…

– И самая тупая, – влезла Галина Евгеньевна. – Ты даже не поняла, что Маринка ему ничего не говорила. Ты только что сама ему все рассказала. Редкая идиотка. Ты гораздо тупее, чем я думала.

И с отвратительно сладкой улыбкой обратилась к гостю:

– Геночка, пройдите, пожалуйста, не стоит решать такие вопросы на ходу.

– Мне нечего с вами решать, – отрубил тот и повернулся к входной двери, собираясь покинуть этот дом навсегда.

– Не спешите. Я с вами согласна – моя дочь, увы, шлюха. Я всегда это знала, даже когда она была еще ребенком. У нее от рождения натура блядская. Но даже я не думала, что она такая идиотка. Естественно, ни о каком супружестве теперь речи идти не может. Но давайте договоримся: пусть все-таки будет свадьба – деньги уже потрачены, гости приглашены. А на следующий же день вы разведетесь. Или просто объявите брак недействительным. Не надо позорить девочку, у нее еще вся жизнь впереди. Она, конечно, дура, но я прошу вас, дорогой…

– Поищите для вашей дуры другого идиота. А тебе, дорогая, спасибо за откровенность. Я ведь даже ни о чем и не догадывался.

Конакова никак не могла сообразить, что происходит. Ее жизнь стремительно летела под откос, а она не понимала причину. Кебе стало известно о ее почти безобидном загуле с Лехой – всего-то один разочек, на второй ей так и не удалось его раскрутить. Факт неприятный, бесспорно. Но почему они с матерью в один голос твердят, что это Ольга ему рассказала? Она же только пыталась убедить его в том, что Маринка нагло врет!

– Геночка, миленький, любименький, не верь ей! Маринка все это придумала. Ничего же не было, почти ничего!

Она объясняла ему горячо, искренне. Почему он не верит, что Оленька одумалась и больше никогда ничего такого не выкинет? Ну же, Генка! Маринка все наврала!

Губки бантиком, глазки распахнуть пошире, ресничками поморгать почаще: перед этим еще никто не устоял. Генка же сам попался на крючок не хуже последнего «колокольчика». И теперь поведется – куда он денется от Оленькиных чар?!

Однако ее мольбы не принесли желаемого результата: Кеба брезгливо скривился на прощание и захлопнул за собой дверь.

Еще не до конца осознав свалившуюся на нее беду, Ольга плакала, поливая слезами стену прихожей. Мать потянулась к ремню:

– Доигралась, сука!

Леха улыбался, не чувствуя приближения бури:

– Здорово, братуха!

Ответным приветствием в его физиономию влетел огромный Генкин кулак:

– Как ты мог, сволочь?

Бубнов сразу все понял:

– Тихо, Гена, давай не здесь – Лидка дома. Подожди на улице, я сейчас выйду.

Уже через несколько минут Леха оправдывался:

– Я не знал, что это твоя девочка. Ты же подмигнул, когда ее представлял! Я так и понял – это и есть подарок. Полуфабрикатка. С бантиком, как ты и обещал. Она так красноречиво раздевала меня взглядом, так активно подмигивала… Ну, помнишь, это же были твои слова: «Вот я приведу к тебе такой подарок, обвяжу бантиком, тогда и посмотрим, как ты от него откажешься». Помнишь? Я сначала держался – ну, думаю, фигушки. А потом выпил… Ты же знаешь, водка – страшная штука. Я ж ни хрена не соображал! Уж и не помню, как мы с ней на площадке оказались. Помню только ее наглые руки. Сердце из груди выскакивало: что делаю, совсем сдурел – а вдруг Лидка поднимется, или кто из гостей, или просто соседи, и ничего не мог поделать. Ты не поверишь: она меня практически изнасиловала!

Кеба слушал молча. Кулаки сжаты – в любой момент готовы к бою. Желваки под кожей туда-сюда гуляют. Лехе было бы легче, если б друг смотрел на него: по глазам бы понял, что Бубнов не врет, не пытается выгородить себя. Но Генка упорно смотрел в землю.

– Я хотел только потискать ее чуток, да на завтра договориться. А она, по-моему, не то что до завтра – она минуты ждать не могла, с нее аж капало… Я еще удивился: надо же, ты был абсолютно прав. Полуфабрикатки твои даже в предварительном разогреве не нуждаются, сами из фантиков выскакивают и кипятком на пальцы писают. Поражался – такая молоденькая, такая с виду чистенькая, а на самом деле редкостное блядище. Прости, Ген, я ведь не знал тогда, что ты на ней жениться собрался. Все хотел тебе спасибо за подарок сказать, да никак наедине с тобой не получалось остаться – постоянно кто-то был рядом. А потом, когда ты объявил о женитьбе…

Леха замолчал. Прикурил, с трудом удерживая кончик трясущейся сигареты в язычке пламени, затянулся глубоко.

Молчал и Кеба. Кожа на сжатых кулаках натянулась до предела – того и гляди лопнет. Однако в ход больше не пускал. Не спрашивая, выхватил у Бубнова пачку сигарет из рук, закурил. Точно так же, как тот, едва удержал спичку – руки тряслись от ненависти.

Будто сговорившись, друг на друга не смотрели, уткнулись взглядами под ноги. С виду никто и не понял бы, что еще вчера лучшие друзья теперь превратились в смертельных врагов: сидят и сидят себе на лавочке, как всю жизнь сидели. И лавочка та же самая, даже неровно вырезанные имена сохранились: на одной перекладине «Лёха», на другой – «Ген». Кеба тогда не успел дорезать «чик» – сосед с первого этажа, злобный дядя Петя, вечно недовольный жизнью из-за недопития до кондиции, прогнал их с грязными проклятиями за порчу государственного имущества. Сколько раз потом Генка порывался закончить автограф, да вечно что-то мешало: то ножичка не было, то времени, то, уже подросший, с девочкой миловался все на той же скамейке.

– Сам подумай – как я мог тебе рассказать? Подошел бы и сказал: «Не женись на ней, я только что отымел ее на десять балов, она редкостная шалава»? Я ведь сам переживал все это время. Думаешь, легко было молчать? Мне так хотелось предупредить тебя! Она же потом каждый день на проходной аэродрома меня ждала. Но я всегда находил возможность пройти мимо. Один уже боялся домой ехать, заранее искал попутчиков. Я даже не говорил с ней больше. Да и тогда не говорил. Я вообще не уверен, что она разговаривать умеет. У нее другое хорошо получается.

Сказал, и испугался – сейчас точно кулак в морду влетит. Он, конечно, может и ответить, но в данном случае правда на стороне Кебы. Леха заспешил, засуетился, выкладывая правду, пытаясь объяснить другу:

– Мне жаль, что все так произошло. И в то же время я рад. Обидно из-за какой-то шалавы терять лучшего друга. Но если бы не это – ты бы женился, и ее натура вылезла бы на второй день после свадьбы. Рано или поздно ты бы все равно узнал, что она шалава. Но потом было бы намного больнее.

Генка по-прежнему молчал. Но желание размазать Бубнова по асфальту стало чуть меньше. Морду ему набить – и будет с него. Не оставлять же Лиду вдовой из-за этой сволочи!

Леха почувствовал, что гроза пошла на убыль. Возможно, обойдется вообще без мордобоя – если не считать уже полученную плюху. Но этого мало. Нужно, чтобы Генка понял – то, что произошло, ему же на пользу.

Потрогал пальцем припухшую губу – на нем отпечатался кровавый след. Плохо дело: Лида поймет, что была драка. Начнет выпытывать причину. Если Генка расскажет – конец. Она ни за что не простит.

– Мне жаль не того, что я переспал с твоей невестой. Не того, что ты узнал об этом. Мне жаль только, что истина открылась тебе ценой нашей дружбы. Видит Бог – я рассказал все, как было. Ничего не утаил, ничего не приукрасил. Дальше – твое дело. Я не имею права просить у тебя прощения. Если считаешь, что я виноват – вмажь мне еще раз, хочешь – убей. Я не обижусь. Хочешь сделать по-настоящему больно – расскажи Лидке. Вот тогда я буду по-настоящему наказан. Но и Лида будет наказана, а она ведь ни при чем. Но даже тогда я не буду на тебя злиться – потому что я виноват.

О том, что Лида узнает, не хотелось думать. О жене и дочери тогда можно будет забыть. Но как о них забудешь, если они – его жизнь?! О чем он думал? Чем он думал?!