Командующий округом доносил ночью в ставку и в штаб Северного фронта по военным проводам: "Положение Петрограда ужасающе. Уличных выступлений и беспорядков нет. Но идет планомерный захват учреждений, вокзалов, аресты… Юнкера сдают караулы без сопротивления… Нет никаких гарантий, что не будет попытки к захвату Временного правительства". Полковников прав: гарантий действительно нет.

В военных кругах передавали, будто агенты Военно-революционного комитета выкрали у петроградского коменданта из стола пароли и отзывы караулов гарнизона. Невероятного в этом не было ничего: среди низшего персонала всех учреждений восстание имело достаточно друзей. Но все же версия насчет похищения паролей создана была, по-видимому, для объяснения той слишком обидной легкости, с какою большевистские караулы овладевали городом.

По гарнизону разослан из Смольного в течение ночи приказ: офицеров, не признающих власти Военно-революционного комитета, подвергнуть аресту. Из многих полков командиры успели уже скрыться, чтобы переждать в укромном месте тревожные дни. В других частях офицеров отстранили или арестовали. Везде образовались свои революционные комитеты или штабы, действующие рука об руку с комиссарами. Что импровизированное командование стояло не на высоте, ясно само собою. Но зато оно было надежно. А вопрос решался прежде всего в политической инстанции.

Однако при всей своей неопытности штабы отдельных частей развивали значительную инициативу. Комитет Павловского полка посылал от себя разведчиков в штаб округа разузнать, что там происходит. Запасный химический батальон внимательно следил за беспокойными соседями: юнкерами Павловского и Владимирского училищ и учениками кадетского корпуса. Химики частенько обезоруживали на улице юнкеров и тем держали их в страхе. Связавшись с солдатской командой Павловского училища, штаб химического батальона добился того, что ключи от оружия оказались в руках команды.

Численность сил, непосредственно участвовавших в ночном захвате столицы, определить затруднительно: не только потому, что никто не подсчитывал и не записывал, но и по характеру самих операций. Резервы второй и третьей очереди сливались почти со всем гарнизоном. Но прибегать к резервам приходилось лишь эпизодически. Несколько тысяч красногвардейцев, две-три тысячи моряков — завтра, с прибытием кронштадтцев и гельсингфорсцев их число возрастет примерно втрое, — десятка два рот и команд пехоты, таковы те силы первой и второй очереди, при помощи которых восставшие занимали столицу.

В 3 ч. 20 минут ночи начальник политического управления военного министерства, меньшевик Шер, передавал по прямому проводу на Кавказ: "Происходит заседание Центрального исполнительного комитета совместно с делегатами, приехавшими на съезд советов, в подавляющем большинстве большевиками. Троцкому устроили овацию. Он заявил, что надеется на бескровный исход восстания, так как сила в их руках. Большевики перешли к активным действиям. Ими захвачен Николаевский мост, там выставлены броневики. Павловский полк на Миллионной улице близ Зимнего дворца выставил пикеты, останавливает всех, арестовывает, направляет в Смольный институт. Арестованы министр Карташев и управляющий делами Временного правительства Гальперин. Балтийский вокзал так же в руках большевиков. Если не будет вмешательства фронта, то правительство не будет иметь силы сопротивляться наличными войсками".

Объединенное заседание исполнительных комитетов, о котором говорит сообщение поручика Шера, открылось в Смольном после полуночи. Делегаты съезда заполняли зал в качестве гостей. Коридоры и проходы заняты усиленными караулами. Серые шинели, винтовки, пулеметы на окнах. Члены исполнительных комитетов утопали в многоголовой и враждебной массе провинциалов. Высший орган «демократии» казался уже пленником восстания. На трибуне не было привычной фигуры председателя Чхеидзе. Отсутствовал неизменный докладчик Церетели. Запуганные ходом событий, оба, за несколько недель до боя, сдали свои ответственные посты и, махнув рукой на Петроград, уехали в родную Грузию. Лидером соглашательского блока остался Дан. У него не было ни лукавого благодушия Чхеидзе, ни патетического красноречия Церетели; зато обоих он превосходил упрямой близорукостью. Одинокий на председательской трибуне эсер Гоц открыл заседание. Дан взял слово в полном молчании зала, которое Суханову казалось вялым, а Джону Риду — "почти угрожающим". Коньком докладчика явилась свежая резолюция предпарламента, которая пыталась противопоставить восстанию бледное эхо его собственных лозунгов. "Будет поздно, если вы не посчитаетесь с этим решением", — говорил Дан, пугая неизбежным голодом и разложением масс. "Никогда еще контрреволюция не была так сильна, как в данный момент", т. е. в ночь под 25 октября 1917 года! Запуганный мелкий буржуа пред лицом больших событий видит только опасности и препятствия. Его единственный ресурс — это пафос страха. "На заводах и в казармах гораздо более значительным успехом пользуется черносотенная печать, чем социалистическая". Безумцы ведут революцию к гибели, как и в 1905 году, "когда во главе петроградского Совета стоял тот же Троцкий". Но нет, Центральный исполнительный комитет не допустит до восстания: "только через его труп штыки враждующих сторон скрестятся между собою". С мест раздаются крики: "Да он уж давно труп". Меткость возгласа почувствовал весь зал: над трупом соглашательства уже скрестились штыки буржуазии и пролетариата. Голос докладчика тонет во враждебном шуме. Удары по пюпитру не действуют, заклинания не трогают, угрозы не пугают. Поздно, поздно…

Да, это восстание! Отвечая от имени Военно-революционного комитета, большевистской партии, петроградских рабочих и солдат, Троцкий отбрасывает наконец последние условности. Да, массы с нами, и мы их ведем на штурм! "Если вы не дрогнете, — говорит он делегатам съезда через голову ЦИКа, — то гражданской войны не будет, так как враги сразу капитулируют, и вы займете место, которое вам по праву принадлежит, — место хозяина русской земли". Оторопевшие члены ЦИКа не находят в себе сил даже для протестов. До сих пор оборонительная фразеология Смольного поддерживала в них, несмотря на все факты, мерцающий огонек надежды. Теперь и он потух. В эти часы глухой ночи восстание высоко поднимает голову.

Богатое инцидентами заседание закончилось к 4 часам утра. Большевистские ораторы появлялись на трибуне, чтобы сейчас же вернуться в Военно-революционный комитет, куда со всех концов города поступают донесения, сплошь благоприятные: заставы на улицах бодрствуют; учреждения занимаются одно за другим; противник не оказывает сопротивления.

Предполагалось, что центральная телефонная станция особенно серьезно укреплена. Но к семи часам утра и она была без боя занята командой Кексгольмского полка. Восставшие не только могли теперь не опасаться за собственную связь, но и получили возможность контролировать телефонные сношения противников. Аппараты Зимнего дворца и Главного штаба были, впрочем, немедленно выключены.

Почти одновременно отряд матросов гвардейского экипажа, около 40 человек, захватил помещение Государственного банка на Екатерининском канале. Банковский чиновник Ральцевич вспоминает, что "отряд матросов действовал стремительно", сразу поставив караулы у телефонов, чтобы отрезать возможную помощь извне. Захват здания произошел "без всякого сопротивления, несмотря на присутствие взвода Семеновского полка". Овладению банком придавалось в некотором смысле символическое значение. Кадры партии воспитались на марксовой критике Парижской коммуны 1871 года, руководители которой не отважились, как известно, поднять руку на государственный банк. "Нет, мы такой ошибки не повторим", — говорили себе многие большевики задолго до 25 октября. Весть о захвате священнейшего из учреждений буржуазного государства сейчас же облетела районы, порождая горячую волну торжества.