На пленуме ЦК в 1927 году Троцкий говорил по поводу двух противоположных взглядов Сталина: "Можно сказать: Сталин ошибался, а потом поправился. Но каким же образом он мог так ошибаться в таком вопросе? Если верно, что Ленин уже в 1915 году дал теорию построения социализма в отдельной стране (что в корне неверно); если верно, что в дальнейшем Ленин только подкреплял и развивал эту точку зрения (что в корне неверно), — то как же, спрашивается, Сталин мог по такому важнейшему вопросу выработать для себя при жизни Ленина, в последний период его жизни, тот взгляд, который нашел свое выражение в сталинской цитате 1924 года? Выходит, что в этом коренном вопросе Сталин попросту был всегда троцкистом и только после 1924 года перестал быть им… Было бы недурно, если бы Сталин нашел у себя хотя одну цитату, доказывающую, что он и до 1924 года говорил о построении социализма в одной стране. Не найдет!" На этот вызов ответа не последовало.

Не надо, однако, преувеличивать действительную глубину поворота, совершенного Сталиным. Как в вопросах о войне и об отношении к Временному правительству или в национальном вопросе, так и в вопросе об общих перспективах революции Сталин имел две позиции: одну самостоятельную, органическую, не всегда высказанную и, во всяком случае, никогда не высказанную до конца, и другую — условную, фразеологическую, воспринятую от Ленина. Поскольку дело идет о людях одной и той же партии, нельзя представить себе более глубокую пропасть, чем та, которая отделяет Сталина от Ленина как в основных вопросах революционной концепции, так и в политической психологии. Оппортунистическая природа Сталина маскируется тем, что он опирается на победоносную пролетарскую революцию. Но мы видели самостоятельную позицию Сталина в марте 1917 года: имея за спиною уже совершившуюся буржуазную революцию, он ставил задачей партии "затормозить откалывание" буржуазии, т. е. фактически сопротивлялся пролетарской революции. Если она совершилась, то не по его вине. Вместе со всей бюрократией Сталин стал на почву факта. Раз есть диктатура пролетариата, должен быть и социализм. Вывернув наизнанку доводы меньшевиков против пролетарской революции в России, Сталин теорией социализма в отдельной стране стал отгораживаться от международной революции. И так как он никогда не продумывал принципиальных вопросов до конца, то ему не могло не казаться, что он "в сущности" всегда так думал, как осенью 1924 года. А так как он к тому же никогда не становился в противоречие с господствующим мнением партии, то ему не могло не представиться, что и партия "в сущности" так же думала, как он.

Первоначально подмена имела бессознательный характер. Дело шло не о фальсификации, а об идеологическом линянии. Но по мере того как доктрина национального социализма наталкивалась на хорошо вооруженную критику, потребовалось организованное, преимущественно хирургическое вмешательство аппарата. Теория национального социализма была декретирована. Она доказывалась методом от обратного: арестами тех, которые ее не разделяли. Одновременно открылась эра систематической переделки партийного прошлого. История партии превратилась в палимпсест. Порча пергаментов продолжается и ныне, притом со все возрастающим неистовством. Решающее значение имели все же не репрессии и не фальсификации. Торжество новых взглядов, отвечающих положению и интересам бюрократии, опиралось на объективные обстоятельства, временные, но крайне могущественные. Возможности, открывшиеся перед Советской республикой, оказались во внешней, как и во внутренней, политике гораздо значительнее, чем кто бы то ни было мог рассчитывать перед переворотом. Изолированное рабочее государство не только удержалось среди сонма врагов, но и поднялось экономически. Эти тяжеловесные факты формировали общественное мнение молодого поколения, которое еще не научилось исторически мыслить, т. е. сравнивать и предвидеть.

Европейская буржуазия слишком обожглась на последней войне, чтобы легко решиться на новую. Страх перед революционными последствиями парализовал до сих пор планы военного вмешательства. Но фактор страха — неустойчивый фактор. Угроза революции никогда еще не заменяла самой революции. Опасность, которая долго не реализуется, теряет в своем действии. В то же время непримиримое противоречие между рабочим государством и миром империализма стремится прорваться наружу. События последнего времени настолько красноречивы, что надежды на «нейтрализацию» мировой буржуазии, вплоть до завершения социалистического строительства, покинуты ныне правящей фракцией; в известном смысле они превратились даже в свою противоположность.

Достигнутые в течение мирных годов промышленные успехи являются навсегда завоеванным доказательством несравненных преимуществ планового хозяйства. В этом факте нет никакого противоречия с международным характером революции: социализм не мог бы осуществиться и на мировой арене, если бы его элементы и опорные базы не подготовлялись в отдельных странах. Не случайно, что именно противники теории национального социализма были протагонистами индустриализации, планового начала, пятилетки и коллективизации. Борьбу за смелую хозяйственную инициативу Раковский и с ним тысячи других большевиков оплачивают годами ссылки и тюрьмы. Но они же, с другой стороны, первыми восстали против переоценки достигнутых результатов и национального самодовольства. Наоборот, недоверчивые и близорукие «практики», которые раньше считали, что пролетариат отсталой России не сможет овладеть властью, а после завоевания власти отрицали возможность широкой индустриализации и коллективизации, стали затем на прямо противоположную позицию: достигнутые против их собственных ожиданий успехи они попросту умножили на ряд пятилеток, подменив историческую перспективу таблицей умножения, — это и есть теория социализма в отдельной стране.

На самом деле рост нынешнего советского хозяйства остается антагонистическим процессом. Упрочивая рабочее государство, экономические успехи вовсе не ведут автоматически к созданию гармонического общества. Наоборот, они подготовляют обострение противоречий изолированного социалистического строительства на более высокой основе. Деревенская Россия по-прежнему нуждается в общем хозяйственном плане с городской Европой. Мировое разделение труда стоит над диктатурой пролетариата в отдельной стране и повелительно предписывает ей дальнейшие пути. Октябрьский переворот не выключил Россию из развития остального человечества, наоборот, теснее связал с ним. Россия уже не гетто варварства, но еще и не Аркадия социализма. Она наиболее переходная страна в нашей переходной эпохе. "Русская революция есть только одно звено в цепи революции международной". Нынешнее состояние мирового хозяйства позволяет сказать без колебаний: капитализм гораздо ближе подошел к пролетарской революции, чем Советский Союз — к социализму. Судьба первого рабочего государства нерасторжимо связана с судьбою освободительного движения на Западе и Востоке. Но эта большая тема требует самостоятельного рассмотрения. Мы надеемся к ней вернуться.

В приложении к 1-му тому «Истории» мы дали обширные извлечения из серии статей, написанных автором этого труда в марте 1917 года в Нью-Йорке, и из его позднейших полемических статей против профессора Покровского. В обоих случаях дело идет об анализе движущих сил русской, отчасти и международной революции. На оселке этого вопроса определялись в русском революционном лагере с начала столетия основные принципиальные группировки. По мере нарастания революционного прибоя они все больше приобретали программно-стратегический, а затем и непосредственно тактический характер. 1903–1906 годы являются периодом интенсивного формирования политических направлений в тогдашней русской социал-демократии. К этому времени относится наша работа "Итоги и перспективы". Она писалась частями и по разным поводам. Тюремное заключение с декабря 1905 года позволило автору более систематически изложить свои взгляды на характер русской революции и ее перспективы. В виде книги эта сводная работа появилась на русском языке в 1906 году. Чтобы печатаемые ниже извлечения из нее заняли в сознании читателя надлежащее место, напомним еще раз, что в 1904–1905 годах никто из русских марксистов не защищал и не выдвигал мысли о возможности построения социалистического общества в отдельной стране вообще, в России — в особенности. Эта концепция была впервые выдвинута в печати лишь двадцать лет спустя, осенью 1924 года <<Попытка задним числом открыть в двух строках статьи Ленина 1915 года утвердительный ответ на вопрос о "социализме в отдельной стране" представляет собою один из самых поразительных курьезов в богатой курьезами истории человеческих заблуждений. Об этом говорится в нашей критике программы Коминтерна (Die Internationale Revolution und die Kommunistische Internationale).>>. В период первой революции, как и в годы между двух революций, споры велись вокруг динамики буржуазной революции, а не вокруг шансов и возможностей революции социалистической. Все нынешние сторонники теории социализма в отдельной стране, без единого исключения, ограничивали в тот период перспективу русской революции буржуазно-демократической республикой и до апреля 1917 года считали невозможным не только построение национального социализма, но и завоевание власти пролетариатом России прежде, чем установится диктатура в более передовых странах.