Министр земледелия Чернов, горевший желанием преподнести пасхальное яичко крестьянскому съезду, тщетно носился с проектом декрета о запрещении земельных сделок. Министр юстиции Переверзев, тоже числившийся чем-то вроде социалиста-революционера, как раз в дни съезда распорядился, чтобы на местах не чинили земельным сделкам никаких препятствий. Крестьянские депутаты по этому поводу пошумели. Но дело не сдвинулось ни на шаг. Временное правительство князя Львова не соглашалось налагать руку на помещичьи земли. Социалисты не хотели налагать руку на Временное правительство. А состав съезда меньше всего был способен найти выход из противоречия между своим аппетитом к земле и своей реакционностью.

20 мая на крестьянском съезде выступал Ленин. «Казалось бы, — говорит Суханов, — Ленин попал в стан крокодилов. Однако мужички слушали внимательно и, вероятно, не без сочувствия, только не смели обнаружить». То же повторилось и в солдатской секции, крайне враждебной к большевикам. Вслед за эсерами и меньшевиками Суханов пытается ленинской тактике в земельном вопросе придать анархическую окраску. Это не так уж далеко от князя Львова, который покушения на помещичьи права склонен был считать анархическими действиями. По этой логике революция в целом равносильна анархии. На самом деле ленинская постановка вопроса была много глубже, чем представлялось его критикам. Органами земельной революции, в первую голову ликвидации помещичьего землевладения, должны были стать советы крестьянских депутатов с подчинением им земельных комитетов. В глазах Ленина советы являлись органами завтрашней государственной власти, притом самой концентрированной, именно революционной диктатуры. Это, во всяком случае, далеко от анархизма, т. е. от теории и практики безвластия. «Мы высказываемся, — говорил Ленин 28 апреля, — за немедленный переход земли к крестьянам с максимальной организованностью. Мы абсолютно против анархических захватов». Почему мы не согласны ждать до Учредительного собрания? «Для нас важен революционный почин, — а закон должен быть его результатом. Если вы будете ждать, пока закон напишется, а сами не разовьете революционной энергии, то у вас не будет ни закона, ни земли». Разве эти простые слова не являются голосом всех революций?

После месяца заседаний крестьянский съезд выбрал, в качестве постоянного учреждения, Исполнительный комитет в составе двух сотен кряжистых сельских мелких буржуа и народников профессорского или торгашеского типа, прикрыв эту компанию сверху декоративными фигурами Брешковской, Чайковского, Веры Фигнер и Керенского. Председателем выбран был эсер Авксентьев, созданный для губернских банкетов, но не для крестьянской войны.

Отныне наиболее важные вопросы рассматривались на объединенных заседаниях двух исполнительных комитетов: рабоче-солдатского и крестьянского. Это сочетание означало чрезвычайное укрепление правого крыла, непосредственно смыкавшегося с кадетами. Во всех случаях, где нужно было нажать на рабочих, обрушиться на большевиков, пригрозить «независимой кронштадтской республике» бичами и скорпионами, двести рук или, вернее, двести кулаков крестьянского Исполкома поднимались как стена. Эти люди вполне согласны были с Милюковым насчет того, что с большевиками надо «покончить». Но насчет помещичьей земли у них были мужицкие, а не либеральные взгляды, и это противопоставляло их буржуазии и Временному правительству.

Не успел крестьянский съезд разъехаться, как посыпались жалобы на то, что его резолюции на местах принимаются всерьез и приводят к отобранию у помещиков земли и инвентаря. Решительно невозможно было вколотить в упрямые мужицкие черепа различие между словом и делом.

, Эсеры испуганно ударили отбой. В начале июня на съезде своем в Москве они торжественно осудили всякие самочинные захваты земли: надо ждать Учредительного собрания. Но эта резолюция оказалась бессильной не только приостановить, но и ослабить аграрное движение. Дело чрезвычайно осложнялось еще тем, что в самой эсеровской партии было немалое количество элементов, действительно готовых идти с мужиками против помещиков до конца, причем эти левые эсеры, не решавшиеся еще открыто порвать с партией, помогали мужикам обходить законы или по-своему истолковывать их.

В Казанской губернии, где крестьянское движение приняло особенно бурный размах, левые эсеры самоопределились раньше, чем в других местах. Во главе их стоял Калегаев, будущий нарком земледелия в советском правительстве в период блока большевиков с левыми эсерами. С середины мая начинается в Казанской губернии систематическая передача земель в распоряжение волостных комитетов. Смелее всего эта мера проводится в Спасском уезде, где во главе крестьянских организаций стоял большевик. Губернские власти жалуются в центр на аграрную агитацию, которую ведут большевики, прибывшие из Кронштадта, причем благочестивая монахиня Тамара арестована ими будто бы «за возражения». Из Воронежской губернии комиссар докладывает 2 июня: «Случаи различных правонарушений и незакономерных действий в губернии с каждым днем учащаются, особенно на аграрной почве». Захваты земли в Пензенской губернии становятся настойчивее. Один из волостных земельных комитетов Калужской губернии отобрал у монастыря половину покоса; по жалобе настоятеля уездный земельный комитет постановил: отобрать покос целиком. Это не частый случай, когда высшая инстанция оказывается радикальнее низшей. Игуменья Мария из Пензенской губернии плачется на захват монастырских владений. «Местные власти бессильны». В Вятской губернии крестьяне наложили запрет на имение Скоропадских, семьи будущего украинского гетмана, и «до разрешения вопроса о земельной собственности» постановили: к лесу не прикасаться, а доходы по имению сдавать в казну. В ряде других мест земельные комитеты не только снизили арендную плату в пять-шесть раз, но и постановили вносить ее не помещикам, а в распоряжение комитетов, впредь до разрешения вопроса Учредительным собранием. Это была не адвокатская, а мужицкая, т. е. серьезная, постановка вопроса о непредрешении земельной реформы до Учредительного собрания. В Саратовской губернии крестьяне, вчера еще только запрещавшие помещикам рубить лес, сегодня стали рубить его сами. Все чаще крестьяне захватывают церковные и монастырские земли, особенно там, где мало помещичьих. В Лифлян-дии батраки-латыши вместе с солдатами латышского батальона приступили к планомерному захвату баронских имений.

Из Витебской губернии лесопромышленники вопят о том, что мероприятия земельных комитетов разрушают лесопромышленность и препятствуют обслуживать нужды фронта. Не менее бескорыстные патриоты, помещики Полтавской губернии, скорбят о том, что аграрные беспорядки лишают их возможности доставлять продовольствие для армии. Наконец, съезд коннозаводчиков в Москве предупреждает, что крестьянские захваты грозят великими бедствиями отечественной коннице. Тем временем обер-прокурор Синода, тот самый, который называл членов святейшего учреждения «идиотами и мерзавцами», жаловался правительству на то, что в Казанской губернии крестьяне отбирают у монахов не только земли и скот, но и муку, необходимую для просфор. В Петроградской губернии, в двух шагах от столицы, крестьяне изгнали из имения арендатора и начали хозяйничать сами. Недремлющий князь Урусов 2 июня снова телеграфирует во все концы: «Несмотря на ряд моих требований… и пр и пр. Вновь прошу вас принять самые решительные меры». Князь забывал лишь указать, какие именно.

В то время как по всей стране развертывалась гигантская работа корчевания наиболее глубоких корней средневековья и крепостничества, министр земледелия Чернов собирал в своих канцеляриях материалы для Учредительного собрания. Он намеревался проводить реформу не иначе как на основании точнейших данных земельной и всякой иной статистики и потому сладчайшим голосом убеждал крестьян подождать конца его упражнений. Это не помешало, впрочем, помещикам сбросить селянского министра с поста задолго до того, как он заполнил свои сакраментальные таблицы.