«— А если немецкий пролетариат не поднимется? Что мы будем делать тогда?

— То есть вы предполагаете, что русская революция может пройти бесследно для Германии — даже в том случае, если у нас революция поставит у власти рабочее правительство? Но ведь это совершенно невероятно,

— Ну, а если все же?..

— …Если бы случилось невероятное, если бы консервативная социал-патриотическая организация помешала немецкому рабочему классу в ближайшую эпоху подняться против своих правящих классов, тогда, разумеется, русский рабочий класс защищал бы революцию с оружием в руках. Революционное рабочее правительство вело бы войну против Гогенцоллерна, призывая братский немецкий пролетариат подняться против общего врага. Точно так же, как и германский пролетариат, если бы он оказался в ближайшую эпоху у власти, не только имел бы «право», но и был бы обязан вести войну против Гучкова — Милюкова, чтобы помочь русским рабочим справиться со своим империалистским врагом. В обоих этих случаях руководимая пролетарским правительством война была бы только вооруженной революцией. Дело шло бы не о «защите отечества», а о защите революции и перенесении ее на другие страны».

Вряд ли есть надобность доказывать, что в приведенных выше обширных выписках из предназначенных для рабочих популярных статей развивается тот же взгляд на развитие революции, который нашел свое выражение в тезисах Ленина 4 апреля.

В связи с тем кризисом, который переживала большевистская партия в первые два месяца Февральской революции, нелишне привести здесь цитату из статьи, написанной автором этой книги в 1909 году для польского журнала Розы Люксембург:

«Если меньшевики, исходя из абстракции «наша революция буржуазна», приходят к идее приспособления всей тактики пролетариата к поведению либеральной буржуазии вплоть до завоевания ею государственной власти, то большевики, исходя из такой же голой абстракции «демократическая, а не социалистическая диктатура», приходят к идее буржуазно-демократического самоограничения пролетариата, в руках которого находится государственная власть. Правда, разница между ними в этом вопросе весьма значительна: в то время как антиреволюционные стороны меньшевизма сказываются во всей силе уже теперь, антнреволюционные черты большевизма грозят огромной опасностью только в случае революционной победы».

Эти слова были после 1923 года широко использованы эпигонами в борьбе против «троцкизма». Между тем они дают — за 8 лет до событий — совершенно точную характеристику поведения нынешних эпигонов «в случае революционной победы».

Партия вышла из апрельского кризиса с честью, справившись с «антиреволюционными чертами» своего правящего слоя. Именно поэтому автор снабдил в 1922 году приведенное выше место следующим примечанием:

«Этого, как известно, не случилось, так как под руководством Ленина большевизм совершил (не без внутренней борьбы) свое идейное перевооружение в этом важнейшем вопросе весною 1917 года, то есть до завоевания власти».

Ленин в борьбе с оппортунистическими тенденциями руководящего слоя большевиков писал в апреле 1917 года:

«Большевистские лозунги и идеи в общем вполне подтверждены, но конкретно дела сложились иначе, чем мог (и кто бы то ни был) ожидать, оригинальнее, своеобразнее, пестрее. Игнорировать, забывать этот факт значило бы уподобляться тем «старым большевикам», которые не раз уже играли печальную роль в истории нашей партии, повторяя бессмысленно заученную формулу вместо изучения своеобразия новой, живой действительности. Кто говорит теперь только о «революционно-демократической диктатуре пролетариата и крестьянства», тот отстал от жизни, тот в силу этого перешел на деле к мелкой буржуазии против пролетарской классовой борьбы, того надо сдать в архив «большевистских» дореволюционных редкостей (можно назвать: архив «старых большевиков»)».

Письмо профессору А. Каун. Калифорния. Университет

Вы интересуетесь, насколько правильно Суханов излагает мою встречу в мае 1917 года с редакцией «Новой жизни», формально возглавлявшейся Максимом Горьким. Чтобы было понятно дальнейшее, я должен сказать несколько слов об общем характере 7-томных «Записок о революции» Суханова. При всех недостатках этого труда (многословность, импрессионизм, политическая близорукость), делающих моментами чтение его невыносимым, нельзя не признать добросовестности автора, что и делает «Записки» ценным источником для истории. Юристы знают, однако, что добросовестность свидетеля вовсе еще не обеспечивает достоверность его показаний: нужно еще принять во внимание уровень развития свидетеля, силу его зрения, слуха, памяти, его настроение в момент события и пр. Суханов — импрессионист интеллигентского типа и, как большинство таких людей, лишен способности понимать политическую психологию людей другого склада. Несмотря на то, что сам он стоял в 1917 году на левом краю соглашательского лагеря, следовательно, в близком соседстве с большевиками, по гамлетическому складу своему он был и оставался антиподом большевика. В нем всегда живет чувство враждебного отталкивания от людей цельных, твердо знающих, чего хотят и куда идут. Все это приводит к тому, что Суханов в своих «Записках» вполне добросовестно громоздит ошибку на ошибку, как только пытается понять мотивы действия большевиков или вскрыть их закулисные побуждения. Иногда кажется, что он сознательно запутывает простые и ясные вопросы. На самом деле он органически неспособен, по крайней мере в политике, открыть кратчайшее расстояние между двумя точками.

Суханов тратит немало усилий на то, чтобы противопоставить мою линию ленинской. Очень чувствительный к кулуарным настроениям и слухам интеллигентских кругов

— в этом, к слову сказать, одно из достоинств «Записок», дающих много материала для характеристики психологии либеральных, радикальных и социалистических верхов,

— Суханов, естественно, питался надеждами на возникновение разногласий между Лениным и Троцким, тем более что это должно было хоть отчасти облегчить незавидную участь «Новой жизни», между социал-патриотами и большевиками. В своих «Записках» Суханов все еще живет в атмосфере этих неосуществившихся надежд, под видом политических воспоминаний и догадок задним числом. Особенности личности, темперамента, стиля он пытается истолковать как особый политический курс.

В связи с несостоявшейся большевистской манифестацией 10 июня, и особенно с вооруженными демонстрациями июльских дней, Суханов на протяжении многих страниц пытается доказать, что Ленин непосредственно стремился в те дни к захвату власти путем заговора и восстания, Троцкий же, в противовес этому, добивался действительной власти советов в лице господствовавших тогда партий, т. е. эсеров и меньшевиков. Все это не имеет под собою и тени основания.

На первом съезде советов, 4 июня, Церетели в своей речи сказал мимоходом: «В России в настоящий момент нет политической партии, которая говорила бы: дайте в наши руки власть». В это время с места раздался возглас: «Есть!» Ленин не любил прерывать ораторов и не любил, когда прерывали его. Только серьезные соображения могли побудить его отказаться на этот раз от своей обычной сдержанности. По логике Церетели выходило, что, когда народ попадает в переплет величайших трудностей, надо прежде всего попытаться подкинуть власть другим. В этом, в сущности, и состояла мудрость русского соглашательства, которое после февральского восстания подкинуло власть либералам. Малопривлекательному страху перед ответственностью Церетели придавал окраску политического бескорыстия и чрезвычайной дальнозоркости. Для революционера, который верит в миссию своей партии, такое трусливое чванство совершенно невыносимо. Революционная партия, которая способна в трудных условиях уклоняться от власти, заслуживает только презрения.