Но и в вопросе о Милюкове последнее слово принадлежало Антанте. Англия была вполне согласна на замену дарданелльского патриота более выдержанным «демократом». Хендерсон, который прибыл в Петроград с полномочиями заменить, в случае надобности, Бьюкенена на посту посла, ознакомившись с положением дел, признал такую замену излишней. Действительно, Бькженен был как раз на месте, ибо он оказался решительным противником аннексий, поскольку они не совпадали с аппетитами Великобритании. «Раз России не нужен Константинополь, — нежно нашептывал он Терещенко, — то, чем скорее она об этом заявит, тем будет лучше». Франция сперва поддерживала Милюкова. Но тут сыграл свою роль Тома, который, вслед за Бьюкененом и советскими вождями, высказался против Милюкова. Так ненавистный массам политик был покинут союзниками, демократами и, наконец, собственной партией.

Милюков не заслужил, в сущности, такой жестокой казни, по крайней мере из этих рук. Но коалиция требовала очистительной жертвы. Милюкова изобразили перед массами в качестве злого духа, омрачавшего всеобщее торжественное шествие к демократическому миру. Отсекши Милюкова, коалиция одним ударом очищалась от грехов империализма.

Состав коалиционного правительства и его программа были утверждены Петроградским Советом 5 мая. Большевики собрали против коалиции всего 100 голосов. «Собрание горячо приветствовало ораторов-министров…

— иронически повествует об этом заседании Милюков.

— Теми же бурными аплодисментами был принят, однако, только что накануне приехавший из Америки Троцкий, «старый вождь первой революции», который резко осуждал вступление социалистов в министерство, утверждая, что теперь «двоевластие» не уничтожится, а «лишь перенесется в министерство», и что настоящее единовластие, которое «спасет» Россию, наступит только тогда, когда будет сделан «следующий шаг — передача власти в руки рабочих и солдатских депутатов». Тогда наступит

«новая эпоха — эпоха крови и железа, но уже в борьбе не наций против наций, а класса страдающего, угнетенного против классов господствующих». Таково изображение Милюкова. В заключение своей речи Троцкий формулировал три правила политики масс — «три революционных заповеди: не доверять буржуазии; контролировать вождей; полагаться только на собственные силы». По поводу этого выступления Суханов отмечает: «На сочувствие своей речи он заведомо не рассчитывал». И действительно: проводили оратора гораздо более холодно, чем встретили. Суханов, весьма чуткий к интеллигентским кулуарам, присовокупляет: «Про него, не примкнувшего к большевистской партии, уже ходили слухи, что будто бы он «хуже Ленина».

Социалисты взяли себе шесть портфелей из пятнадцати. Они хотели быть в меньшинстве. Даже решившись открыто приобщиться к власти, они продолжали игру в поддавки. Князь Львов оставался премьером. Керенский стал военным и морским министром. Чернов — министром земледелия. Милюкова на посту министра иностранных дел заменил знаток балета Терещенко, ставший одновременно доверенным лицом Керенского и Бьюкенена. Все трое сходились на том, что Россия может отлично обойтись без Константинополя. Во главе юстиции стал ничтожный адвокат Переверзев, приобретший впоследствии кратковременную славу в связи с июльским делом большевиков. Церетели ограничился портфелем почты и телеграфа, чтобы сохранить свое время для Исполнительного комитета. Скобелев, ставший министром труда, пообещал сгоряча ограничить прибыль капиталистов на все 100% — эта фраза скоро стала крылатой. Для симметрии министром торговли и промышленности был назначен крупнейший московский предприниматель Коновалов. Он привел с собой несколько фигур московской биржи, которым вручены были важнейшие государственные посты. Коновалов уже через две недели, впрочем, вышел в отставку, протестуя таким путем против «анархии» в хозяйстве, а Скобелев еще ранее того отказался от покушений на прибыль и занялся борьбой с анархией: тушил стачки, призывая рабочих к самоограничению.

Декларация правительства состояла, как полагается коалиции, из общих мест. Она упоминала о деятельной внешней политике в пользу мира, о разрешении продовольственного и о подготовке земельного вопросов. Все это были надутые фразы. Единственный серьезный, по крайней мере по намерениям, пункт гласил о подготовке армии «к оборонительным и наступательным действиям для предотвращения возможного поражения России и ее союзниц». В этой задаче, в сущности, и резюмировался высший смысл коалиции, которая создавалась как последняя ставка Антанты в России.

«Коалиционное правительство, — писал Бьюкенен, — представляет для нас последнюю и почти единственную надежду на спасение военного положения на этом фронте». Так за платформами, речами, соглашениями и голосованиями либеральных и демократических вождей Февральской революции стоял империалистский режиссер в лице Антанты. Оказавшись вынужденными столь поспешно вступить в состав правительства во имя интересов враждебного революции фронта Антанты, социалисты взяли на себя около трети власти и всю войну.

Новому министру иностранных дел пришлось на две недели задержать опубликование ответов союзных правительств на декларацию 27 марта, чтобы выхлопотать такие стилистические изменения, которые маскировали бы полемику против декларации коалиционного кабинета. «Деятельная внешняя политика в пользу мира» выражалась отныне в том, что Терещенко усердно редактировал текст дипломатических телеграмм, составлявшихся для него старыми канцеляриями, и, перечеркивая «притязания», писал «требования справедливости», а вместо «обеспечения интересов» надписывал «благо народов». Милюков с легким зубовным скрежетом говорит о своем преемнике: «Союзные дипломаты знали, что «демократическая» терминология его депеш является невольной уступкой требованиям момента, — и относились к ней снисходительно».

Тома и недавно прибывший Вандервельде не сидели сложа руки: они усердно истолковывали «благо народов» в соответствии с потребностями Антанты и не без успеха обрабатывали простаков из Исполнительного комитета. «Скобелев и Чернов, — доносил Вандервельде, — энергично протестуют против всякой идеи о преждевременном (prematuree) мире». Не мудрено, если Рибо, опираясь на таких помощников, уже 9 мая мог заявить французскому парламенту, что собирается дать удовлетворительный ответ Терещенко, «ни от чего не отказываясь».

Да, подлинные хозяева положения совсем не собирались отказываться от того, что плохо лежит. Как раз в эти дни Италия провозгласила независимость Албании и тут же поставила ее под свой протекторат. Это был не дурной предметный урок. Временное правительство собиралось протестовать, не столько во имя демократии, сколько из-за нарушенного «равновесия» на Балканах, но бессилие заставило его вовремя прикусить язык.

Новым во внешней политике коалиции явилось только торопливое сближение с Америкой. Эта свежая дружба представляла три немаловажных удобства: Соединенные Штаты не были так скомпрометированы военными гнусностями, как Франция и Англия; заатлантическая республика открывала перед Россией широкие перспективы в деле займов и военного снабжения; наконец, дипломатия Вильсона — сочетание демократического ханжества с плутовством — как нельзя лучше совпадала со стилистическими потребностями Временного правительства. Направив в Россию миссию сенатора Рута, Вильсон обратился к Временному правительству с одним из своих пасторских посланий, в котором заявлял: «Ни один народ не должен быть насильственно подчинен владычеству, под коим он не желает жить». Цель войны определялась американским президентом не совсем определенно, но заманчиво: «обеспечить будущий мир мира и будущее благосостояние и счастье народов». Что могло быть лучше? Терещенко и Церетели только этого и нужно было: свежие кредиты и общие места пацифизма. При помощи первых и под прикрытием вторых можно было заняться подготовкой наступления, которого требовал Шейлок на Сене, неистово потрясая всеми своими векселями.

Уже 11 мая Керенский выехал на фронт, открывая агитационную кампанию в пользу наступления. «Волна энтузиазма в армии растет и ширится» — доносил Временному правительству новый военный министр, захлебывавшийся в энтузиазме собственных речей. 14 мая Керенский издает приказ по армии: «Вы пойдете туда, куда поведут вас вожди», и чтобы скрасить эту хорошо знакомую и малопривлекательную для солдат перспективу, он прибавлял: «Вы понесете на концах штыков ваших мир». 22 мая уволен был осторожный генерал Алексеев, достаточно, впрочем, бездарный, и заменен, в качестве верховного главнокомандующего, более гибким и предприимчивым генералом Брусиловым. Демократы изо всех сил подготовляли наступление, т. е. великую катастрофу Февральской революции.