– Ей тридцать. Я видел документы, – колко заметил Маркини.

– Тридцать? О как! – Куррели поискал еще салфетку.

– Сами говорили про Ломброзо, а судите по внешнему виду.

– Я не сужу по виду, я уверен, что Серена Вакки врет. Я всегда смотрю в глаза, когда разговариваю с человеком, а она глаза прячет.

– Просто она вам не понравилась.

– Да, не понравилась. И этот манекен Крешони тоже, и все такие, как он. Вот у меня где сидят все, кто вечно хочет выставиться… Кто хочет казаться не тем, что он есть на самом деле. Может, я не так скроен, но уж какой есть…

– А что плохого в том, что хочешь казаться другим? Если кто-то с собой не в ладу…

– И заметь, я сужу не только по внешнему виду, постарайся понять.

– И все-таки я думаю, что в этом нет ничего плохого.

– Еще как есть, если речь заходит о демократии.

– Комиссар, она вроде бы не занималась политикой, так при чем тут демократия?

– Ага, теперь то, что именуют демократией, имеет накачанные гелем губы, обесцвеченные волосы и все такое прочее… Она насквозь фальшивая: она не то, чем кажется… и не то, за что ее выдают.

Маркини отказался от третьей порции зраз.

– Ну и что с того? – спросил он и тут же пожалел, что спросил.

– Не знаю, пока не знаю. Но у той демократии, что нравится мне, нет ни денег, ни времени, чтобы сделать себе искусственную грудь. Понятно?

Маркини содрогнулся:

– Вы считаете, что у Вакки искусственная грудь?

Куррели посмотрел на напарника. Ответ у него был уже готов, вот только вряд ли Маркини поймет.

Итак, Серена Вакки была в доме Порцио и видела рисунок, может быть, даже к нему прикасалась. Порцио отложил его в сторону, чтобы он высох. Вечер начался с позирования, а потом… в общем… Порцио и Вакки отправились в спальню… Что тут плохого? Нет, она не знает, как рисунок оказался у старухи. В какой-то момент Порцио вышел из комнаты, то ли взять чего-нибудь выпить, то ли в ванную, но сразу вернулся. Минут через пять-десять. И сказал: в дом кто-то вошел! Она, то есть Вакки, перепугалась, решив, что это какой-нибудь эротоман, любитель подглядывать… «Что за идиотская мания не закрывать дверь!» – крикнула она, наспех одеваясь. Фабио ее любит, он сказал, что ее не было, чтобы защитить ее, он ведь знает обо всех ее сложностях. А когда всплыла эта история с убитой старухой, она думала пойти в полицию, но полицейские – известно, какие они. А что полицейские?.. Видала она их и в Генуе, и в Неаполе! Да нет, не будем всех под одну гребенку…

– Одним словом, убыл Порцио, прибыла Вакки, – суммировал Прекосси.

– Похоже на то, – задумчиво отозвался Куррели. – Вот только не могу понять, зачем было Серене Вакки убивать старуху.

– Да потому что она уголовница, у нее длинный список судимостей, может, она решила обокрасть Маркуччи, которая жила одна.

– Да, но по времени ничего не совпадает. Если Порцио и Вакки занимались любовью до шестнадцати, а служанка вернулась в пятнадцать пятьдесят, то Вакки должна была убить старуху в то время, когда служанка была в доме, но служанка нашла свою хозяйку уже мертвой.

– Ну, это если парочка сказала правду.

– Если не сказали, то они идиоты, потому что Вакки прокомпостировала свой автобусный билет в шестнадцать десять.

– Тогда Порцио снова выходит на сцену. Женщина сказала, что он отлучался минут на десять около пятнадцати тридцати. Он вполне мог зайти к старухе, убить ее, забрать рисунок, а потом…

– Перевернуть все вверх дном. Потрясающе, учитывая, что он был голый, с картиной в руках, может, прикрывал ею срам. И Маркуччи его так легко впустила? Да ладно вам!

Прекосси начал закипать:

– Во-первых, выбирайте выражения! Во-вторых, я надеюсь, вы не собираетесь отправиться туда, куда, как я полагаю, хотите отправиться!

– И куда же это я хочу отправиться?

– К… к Крешони! – прошипел Прекосси.

Куррели сначала кивнул, потом помотал головой.

– Я ограничусь тем, что проверю счета Крешони. Говорят, его предвыборная кампания выдохлась на манифестах и телерекламе… – Он протянул Прекосси заранее отпечатанный листок.

Прекосси поглядел на листок, поглядел на Куррели – так, словно тот наставил на него оружие.

– Вы отдаете себе отчет? – хрипло прокаркал он. – Вы… вы…

– Не трудитесь подыскивать слова, я знаю, что вам не нравлюсь.

– Не нравитесь, – подтвердил Прекосси, с впечатляющей скоростью взяв себя в руки.

– Ну вы тоже у меня не в любимчиках.

– Однако некоторые считают вас превосходным работником. Только не я… Я не выношу вашей врожденной склонности к предвзятости.

Куррели нервно рассмеялся.

– Врожденной, – повторил он, как бы про себя.

– Мы сейчас одни, давайте поговорим начистоту. Времена изменились, доктор Куррели, и вы, коммунисты, теперь не можете вытворять все, что вам заблагорассудится, – заявил Прекосси.

– Мы – кто? – Фраза Прекосси выбила Куррели из седла.

Прекосси замолчал.

– Так, значит, я не согласен с вами, потому что я коммунист? А с каких это пор стало обидным называться коммунистом? В какой такой стране мы находимся? Вы говорите, что я ударился в политику, а потом сами же мешаете вести расследование по делу Крешони.

– Не говорите вещей, за которые можете поплатиться. Я ни в чем вам не мешаю. И прошу вас выбирать более подходящие выражения…

– Хорошо, тогда подпишите, пожалуйста, вот это. Если откажетесь, я буду вынужден думать, что вы сознательно препятствуете выяснению имущественного состояния инженера Крешони…

– Вы совсем сошли с ума. Да я вас туда зашлю, где вы будете расследовать разве что дела о краже кур!

– Это все, что я хотел узнать, – ответил Куррели, забирая листок.

Маркини не поверил. Не поверил, что Куррели пытался получить у Прекосси разрешение на запрос о имущественном состоянии Крешони. И не удивился, узнав, что Прекосси встретил его в штыки. Крешони был для Прекосси образцом, он значил больше, чем просто местный предприниматель. Куррели, в свою очередь, знал, куда хотел отправиться…

…Когда бледный как смерть Маркини вошел, чтобы сообщить Куррели, что Крешони хочет с ним поговорить и ожидает в приемной, Куррели даже не пошевелился. Маркини не мог поверить: он понимал, что Куррели устроил всю кутерьму только ради этой встречи. Чтобы залучить инженера Крешони в свой кабинет, и вот сейчас он войдет… Он смотрел на комиссара, как смотрят на акробата, крутящего тройное сальто без лонжи и без сетки…

– Очень холодно сегодня, – начал Крешони заносчиво, снимая перчатки, чтобы пожать Куррели руку.

Куррели ответил на пожатие.

– Я ждал вашего визита, – сказал он.

– Не хотелось бы, чтобы вы подумали, что я здесь, чтобы оправдываться. Я просто хотел спросить вас, что вы против меня имеете.

– Против вас? Ничего. Что я могу иметь против представителя светлого будущего нашего города?

– В этом-то и все дело. Как можно себе позволить… Как вы могли себе позволить даже заподозрить…

– …Подозревать – мое ремесло. Если вам нечего скрывать, то не вижу проблемы.

– В наше время не так-то просто выдержать избирательную кампанию.

– Конечно, нужно много денег.

Крешони воспринял слово «деньги» как оскорбление, но сохранил лицо:

– Конечно, что тут скрывать, кампания требует больших расходов.

– Итак, нужно много денег, – повторил Куррели. – Но разве в политике недостаточно остроумных идей и предложений? – спросил он, педалируя риторические интонации.

– Ну да!.. – взорвался Крешони. – Бывает, что и ослы летают.

– Летают и высоко залетают.

– Я вам не позволю, моя репутация в городе безупречна… Если перестанете попусту тратить время со мной, у вас будет больше времени, чтобы найти убийцу бедной бабушки!

– Как говорят, в последние месяцы у вас наметился серьезный финансовый кризис, – как ни в чем не бывало прокомментировал Куррели.