По смерти Никиты Ивановича Панина первое место в иностранной коллегии со званием вице‑канцлера занял Остерман, но именно Безбородко, произведенный в тайные советники, стал там главным действующим лицом. Он сопровождал императрицу в ее поездках во Фридрихсгам на встречу с Густавом III, в Вышний Волочек для осмотра строящегося канала и в Сестрорецк на оружейный завод.

В 1885 году государыня пожаловала ему Владимирскую и Александровскую ленты и 5000 душ крестьян в Малороссии. А 12 октября того же года вместе с рескриптом о введении его в графское Римской империи достоинство, получил Александр Андреевич и лестное собственноручное письма государыни. В нем она в частности писала: «Труды и рвение привлекают отличие. Император дает тебе графское достоинство. Будешь comes! Не уменьшится усердие мое к тебе. Сие говорит Императрица. Екатерина же дружески тебе советует и просит не лениться и не спесивиться за сим».

В «нервные» дни, когда все придворные шарахались от императрицы, лишь толстый и всегда веселый Безбородко да граф Строганов, воротившийся недавно из заграничного вояжа, без страха заходили в ее кабинет. Александр Андреевич всегда с делами, но и с улыбкой. С ним даже самые неприятные решения давались легко. Главным достоинством сего дельца явилось то, что он полностью усвоил политические взгляды повелительницы и всегда верно истолковывал их, исполняя все так, как она хотела.

Со Строгановым государыня была, как ни с кем, откровенна.

— Уймись, матушка‑государыня, — говорил граф Александр Сергеевич, нюхая табак из табакерки, выточенной из цельного изумруда. — Что с тобой деется? Как мне успокоить тебя? Может, врач твой Роджерсон — дурак набитый, что не может помочь?..

— Роджерсон тут ни при чем, граф. Время мое проходит, а я не могу с тем смириться. Любить хочу безумно, хочу, хочу… А погляжусь в зеркало — эх! Да и где она любовь‑то? Вокруг — один блуд, что фрейлины, что статс‑дамы… Жен сенаторских кавалеры глазами раздевают… Все об сем токмо и думают…

— А ты не преувеличиваешь ли, матушка? Пойдем‑ка ко мне, поглядишь, каки новы полотна мне намедни привезли из Италии. Порадуемся вместе…

И они отправлялись, рука об руку, ко дворцу Строгановых, что стоял неподалеку от Зимнего на берегу Мойки‑реки, глядеть картины в галерее графа…

А потом случилась беда. Кто‑то подбросил в покои императрицы письмецо. Там стояло: «Душа моя, радость, несказанная. Я опять сижу взаперти. Старуха как с цепи сорвалась. Губит все вокруг своим распутством. Когда‑то, наконец, перебесится. Завтра, как поедет гулять, выберу момент. Отправь и ты своего…».

Подписи не было, но Екатерина хорошо знала почерк своего фаворита. Не составило большого труда выяснить и адресат письма. Он находился неподалеку в том самом доме, где она любовалась картинами…

Теперь не обошлось без «стульчика» Ивана Степановича. Изодранного кнутами Корсакова по излечении отпустили за границу, а княгиню Строганову, снисходя к просьбам ее супруга, отправили в деревню.

После истории с Римским‑Корсаковым государыня приметила двадцатипятилетнего красавца Александра Ланского. Пожалуй, никто, кроме Орлова и Потемкина, не поражал ее так сильно, как этот болезненный молодой человек, предки которого переселились в Московию из Польши. В отличие от прошлых богатырей, Ланской был нежен и тонок. Когда после Роджерсона он попал к Анне Протасовой, та на утро сказала императрице, что мальчик неплох, но, вроде бы, слабоват и здоровьем не Геркулес…

Но Екатерину это не остановило. Со стороны могло показаться, что в этой женщине, лишенной материнского инстинкта, вдруг проснулись сии могучие чувства. Она лично учила и просвещала его, проявляя себя более заботливой матерью, чем возлюбленной. Но то был ритуал дня. К ночи «нежная мать» становилась требовательной и ненасытной любовницей, настоящим вампиром, исступленно высасывающим из своей жертвы её силы до последней капли. Как‑то раз, после одной из оргиастических ночей, Ланской не удержался в седле и, упав с лошади, сильно разбил себе грудь… Императрица ходила за ним, баюкала на руках. Впервые Екатерина мирилась с недомоганиями любовника. Но ей так нравились его ласки, ласки мужчины, которые дарил юноша, почти мальчик. Ну как тут было удержаться…

Чтобы соответствовать желаниям и аппетитам государыни, Ланской вынужден был то и дело просить у лейб‑медика бодрящие пилюли. Тот качал головою. Велел готовить их аптекарю и, отдавая, не раз предупреждал — «не злоупотреблять оными». Но молодой человек глотал их, не задумываясь, и «трудился», подрывая свое и без того далеко не богатырское здоровье.

Через полгода Анна обратила внимание государыни на то, что изящный красавец Александр Дмитриевич буквально тает на глазах.

— Я не понимать, ma chérie, чего ему не хватает? Он камергер, генерал‑поручик и генерал‑адъютант. Вы ведь были в его покоях — я велела убрать их с царской роскошью.

— Ваше величество, может быть ему нужен небольшой отпуск…

— Отпуск?.. Зачем?..

— Для отдыха, государыня…

— Но он же почти ничего не делать. Я сколько раз предлагать ему занятий… Должна тебе говорить, ma chérie, он и в постель уже не тот, что был…

«Конечно, — подумала фрейлина, — если бы она узнала, что недостаток сил ее красавец‑дитя пополняет все увеличивающимися приемами сильных возбуждающих средств, которые получает уже не от Роджерсона, а от каких‑то ворожей. Может быть, тогда она бы поостерегла его… А может и нет, как знать?..»

Императрица некоторое время молчала. Потом, повернувшись к фрейлине, сказала:

— Ты, наверное, права. Я собираться на встреча с король Густав III в Фридрихсгам.[120] Может быть, взять Александр Дмитриевич с собой?

— Как пожелаете, ваше величество. Но ежели вы меня спрашиваете, то я бы отправила его на время куда‑нибудь подалее от Двора…

Императрица поджала губы и промолчала. Через несколько дней она выехала в Фридрихсгам. В составе свиты ее сопровождали Ланской и Безбородко.

Свидание двух монархов закончилось без особых успехов. Воспитанный с раннего возраста в преклонении перед французским Двором, честолюбивый Густав III во все дела вносил французский дух, забывая, что его страна — не Франция. Будучи о себе чрезвычайно высокого мнения, король проводил одну за другой реформы, совсем не вникая в то, как они воспринимаются дворянством и народом.[121] В Фридрихсгаме он пытался привлечь на свою сторону Ланского, но Александр Дмитриевич держал себя очень сдержано и своих взглядов не высказывал. Он вообще обладал большим чувством такта и, несмотря на молодость, умело избегал придворных интриг.

Однако после этой поездки силы его заметно ослабли. Императрица, наконец, сама поняла, что ее возлюбленный нуждается в некотором отдыхе. И по возвращении в Царское Село Ланской получил предписание с назначением его комендантом Ораниенбаумской крепости.

Екатерина не любила эту меншиковскую резиденцию, пожалованную императрицей Елисаветой Петровной своему племяннику. Зато великий князь Петр Федорович подолгу живал здесь. По его желанию вдоль русла речки Карость по чертежам и рисункам архитектора Ринальди была сооружена крепость Петерштадт. Любил Ораниенбаум и наследник Павел Петрович. Он велел распланировать Верхний парк, достроить Китайский дворец, грандиозную Катальную горку и множество китайских домиков, павильонов, беседок и мостиков.

Двор недоумевал. Что означало сие назначение? Кое‑кто уже мучительно решал, куда перебежать из приемной фаворита, вдруг это было ссылка…

— Mon cher, — говорила Екатерина Ланскому, — в сей крепости через споспешество светлейшего обретается какая‑то цыганка. Бог бы с нею. Но вот зачастил что‑то в Ораниенбаум его императорское высочество… Так ты бы приглядел, что там и как? Узницу, ежели она еще в казематах, переведи во дворец, облегчи ей заключение елико можно. А то, гляди — помрет от скуки жизни. Одна бродяжка[122] уже и так без покаяния отдала Богу душу. Не хочу брать второго греха…