Сменив тему разговора, Алексей Федорович советовал брату, не мешкая, ехать в Москву. Туда, по случаю коронации, должен был собраться весь Двор.

— Нынче день — не год, жизнь кормит, а припоздаешь, явишься после должного — так и по сусекам не наскребешь, все растащат. И так уже сколь время протрачено… Ну хоть опоздать, да от людей не отстать, и то дело…

Проговорили за столом допоздна. Алексей Федорович все чаще поглядывал на племянницу и дивился, как выросла да похорошела. И она глядела на него, не опуская глаз, и слова его, как далекие сполохи, мерцали и переливались в ее глазах: Двор, дамы с кавалерами, гром праздников и маскарадов, отблеск столичных фейерверков озарял как бы и дядюшку Алексея Федоровича, делая его этаким Бовой‑королевичем.

Свечи догорели, штоф и графинчики опорожнились. И хоть мысли стали смелее, разговор привял. Степан Федорович тер глаза. Привыкнув ложиться и вставать рано, он, наконец, поднялся. Зевая в кулак, пожелал всем доброй ночи и пошел распорядиться о лошадях. В гостиной за хозяйку осталась Анна. Она без смущения встретила красноречивый взгляд дядюшки и, когда тот попросил ее «посветить», взяла свечу и пошла вперед, показывая дорогу…

Взбив постель, Анна неловко повернулась было к двери, и свеча потухла. В тот же момент рука Алексея обхватила ее за талию, а губы нашли в темноте ее рот. Голова Анюты закружилась, когда она почувствовала, как пальцы другой руки дядюшки блуждают по ее ногам и поднимаются под юбкой все выше и выше, пока она сама не опрокинулась спиной на перину…

На следующее утро Степан Федорович стал еще более торопить с делами. Рассказ Алексея Федоровича весьма взбодрил отставного секунд‑майора. Он решил ехать скорее в Москву, где в то время уже собрался весь Двор и находился граф Бутурлин. Вдруг, заручившись поддержкой старого фельдмаршала, удастся напроситься на прием. А там после коронации — и в столицу… Обговорив с братом такую диспозицию, он велел безотказному камердинеру Михайле собрать вещи и заложить лошадей. А затем, наказав домашним двигаться следом, не мешкая и укатил…

После манифеста о том, что отрекшийся от престола император скончался в Ропше от «геморроидальной болезни»,[19] Екатерина открыла неограниченный кредит Орловым, что особенно горько переживал граф Панин. Сколько раз пытался он довести до сведения государыни о недостойном поведении ее любимцев. Препровождал в Кабинет доносы, в которых описывал, как транжирили лихие братья по кабакам пожалованное богатство, как, не стесняясь, трепали высочайшее имя…

Екатерина доносы читала, но молчала. Орловы были ей пока нужны, поскольку являлись ее связью с гвардией, а гвардия — это надежность положения на троне. Она прекрасно понимала, что в водопаде милостей и богатств захлебнулись бы и более светлые головы. Кем были Орловы — простыми гвардейскими офицерами, картежниками, участниками кулачных боев, охотниками до лошадей и женщин, завсегдатаи трактиров и непотребных заведений. И вдруг — власть, богатство, почет…

Кроме того, Григорий был великолепен в постели, а аппетит женщины, еще не достигшей и сорока, на любовные утехи далек от остуды. Орловы же, видя полнейшую безнаказанность своим действиям, возомнили о крайней исключительности своей роли в перевороте. Алексей с Федором считали, что смерть Петра Федоровича расчистила путь Гришке к короне. Оба, несмотря на увещевания более благоразумного Ивана, требовали от фаворита, «пока железо не остыло», решительных действий. Тот вроде был бы и не прочь, но робел. Это же подумать — Григорий Орлов, не боявшийся ни черта, ни дьявола и… робел. Тяжеловата, знать шапка‑то Мономахова для буйной головушки.

Надо сказать, что после московской коронации и возведения Екатерины на российский самодержавный престол, отношения между любовниками как‑то переменились… И, порой, возвращаясь из ее спальни в свои покои, Григорий ловил себя на мысли: «А стоила ли овчинка выделки‑то?»…

Екатерина вначале еще подумывала о замужестве. Пусть скрытно, как это сделала блаженной памяти Императрица Елисавета Петровна. Но стоило ей увидеть фаворита в кругу придворных, как она сразу же отбрасывала эту мысль — гвардейцем был, им и остался.

Пытался вмешаться в это дело опальный елисаветинский канцлер, граф Алексей Петрович Бестужев. Екатерина вызволила его из ссылки, издала указ о возвращении прежних чинов и орденов… Но время Бестужева прошло. Поднялись новые люди. Иностранные дела захватили в свои руки Воронцов и Панин, и делиться отнюдь не собирались. Алексей Петрович понимал это, и всеми способами искал возможностей оказаться нужным. Толком не разобравшись в ситуации, он составил вздорную челобитную, якобы от имени дворянства и духовенства. Написал, что‑де, ввиду слабого здоровья наследника, все они просят императрицу избрать себе супруга… Подразумевай, естественно, фаворита. Бестужев рассчитывал оным выстрелом убить сразу несколько зайцев. Но на деле все вышло иначе…

Как рассказывал Степану Федоровичу его племянник, Григорий Протасов, сдружившийся после переворота с Орловыми, против братьев в гвардии стало накапливаться недовольство. Главной причиной была зависть. А тут еще поползли слухи о предстоящем бракосочетании, что не могло не обеспокоить старые фамилии. Племянник клялся, что своими глазами видел, как к Государыне пришли вместе Никита Иванович Панин и Кирилл Григорьевич Разумовский. Пришли с вопросом: с ведома ли Ее Величества собирает граф Алексей Петрович подписи под своей челобитной? И будто бы Государыня, поглядев на обоих, вздохнула и сказала: «нет». Тогда‑де Кирилл Петрович и скажи, что это мол хорошо, понеже дворянство готово присягать и поддерживать вдову внука Петра Великого и мать его правнука — будущего законного императора, но оно вряд ли потерпит на троне мадам Орлову… Ежели все было так, то становилась понятной и остуда Екатерины к Разумовскому.

Тот же Григорий Протасов уговаривал Степана Федоровича идти с ним к Алексею Орлову, донести про умысел гвардейцев. Говорил, что на одной из офицерских пирушек сам слыхивал, как капитан Измайловского полка Ефим Ласунский говорил секунд‑ротмистру Федору Хитрово… Дескать «чаяли мы, что наша общая служба Государыне утвердит и нашу дружбу с Орловыми. А ныне видим, что они один разврат…». На что‑де Федор отвечал: «Сие все дело рук Алешки, он‑де великий плут и всему причина. А Гришка, — тот глуп». И еще, что после того разговора с Паниным да Разумовским Ее Величество сказалась больна и никого не принимала. И что‑де тогда гвардейцы решили составить заговор — созвать всех, кто участвовал в перевороте и умолять Государыню не соглашаться на проект канцлера Бестужева. А ежели она откажется, то убить либо токмо Гришку, либо всех Орловых заедино.

Но Степан Федорович забоялся лезть в интригу. Отговорился нездоровьем. Стар, должно быть стал. А может, чувствовал себя в столице неуверенно. Потом узнал, что арестованные были жестоко допрошены Алексеем Орловым, и порадовался своей осторожности. Офицеры говорили, что‑де Федька Хитрово не токмо не винился на допросе, но отвечал дерзко. Лаял Орловых, кричал, что готов первым вонзить шпагу в сердце занесшемуся блядуну‑фавориту, и что лучше умереть, нежели примириться с тем, что вся их революция послужила лишь возвышению блядской семейки.

Когда результаты следствия доложили Императрице, она задумалась. Самому старшему из заговорщиков едва минул двадцать первый год. Уступить требованиям Орловых и жестоко наказать, мальчишек, или?.. Решила по‑своему. После увещеваний, «заговорщиков» простили, все они получили отставки и были сосланы в свои имения.

Понукаемый братьями, Григорий несколько раз пытался перейти от намеков к прямому разговору о скреплении отношений законным браком, напоминал о прижитых детях. Но Екатерина, опасаясь оскорбить его прямым отказом, от окончательного ответа уходила. Когда же, ссылаясь на слухи, широко публикуемые в иностранных государствах, о тайном венчании императрицы Елисаветы, он потребовал решительного ответа, и тянуть дальше стало невозможно, она сказала: