— О его отменных достоинствах весьма осведомлена графиня Брюс.

— Так это сокол из ее гнездышко? — в голосе императрицы прозвучало разочарование. — То‑то она суетится и хвостом метет…

— Так говорят, ваше величество… Может быть, отправить его к господину Роджерсону?

— Пожалуй… Нет, еще подождем. Надо посмотреть, что предпринимать наша подруга.

Прасковья Александровна времени зря не теряла. После неудачной, как ей казалось, беседы с государыней она опрометью побежала к Потемкину и после первых же комплиментов выпалила:

— Князь, голубчик, есть дело…

Хотя Григорий Александрович и недолюбливал толстую проныру, но порою нуждался в ней. Кроме того, понимал, что близкого к императрице человека лучше иметь в друзьях, нежели врагом. Ему достаточно было и одной Протасовой.

— Слушаю, графиня…

И та поведала об охлаждении императрицы к Зоричу и о возможности его замены.

— Ты только подсоби маненько, Григорий Александрович. А уж в долгу я не останусь. Да и Протасихе охота нос натянуть. Зорич‑то ее креатура…

Это был правильный ход. Толстуха знала о глухой ненависти Потемкина к Анне. По привычке она грациозно повела плечиком, тряхнув складками жира, выпирающими из декольте. Потемкин отвернулся и поморщился.

— Да чего надоть‑то?

— Возьми Ванюшу Римского‑Корсакова к себе в адъютанты и представь матушке.

— Ваньку, сего вертопраха? Он же ничтожество…

— А нам али философ нужон?.. В постели‑то и ничтожные люди могут быть les grands amants <Великими любовниками (фр.).>. Зорич чем лучше?..

Этот вопрос решил дело. Зорича Потемкин не мог простить. Корсаков, хотелось бы надеяться, будет не таков… Неделю спустя молодой человек был представлен императрице и, получив одобрение, отправился к доктору Роджерсону.

Кто поведал Зоричу об отставке — неизвестно. Но, учинив утром скандал в покоях государыни и вконец распалившись, он ворвался к Потемкину.

— Это твои подкопы, князь? Тогда дуэль, на саблях, на пистолетах, на чем хошь!..

Потемкин неожиданно развернулся и сильным ударом свалил Зорича на пол.

— Сперва я из тебя так дух вышибу, говнюк!.. Заберите, — приказал он вбежавшим гайдукам. — Свяжите и бросьте в холодную. Не перестанет буянить, всыпьте пятьдесят палок или забейте до смерти… А перед государыней я сам отчитаюсь.

Гусар то ли не внял предупреждению, то ли пропустил приказание светлейшего гайдукам мимо ушей, сие неизвестно. Но появиться «пред очи государевы» он не мог долго. В самом жалком виде недели через две поскребся он в двери ее будуара.

— Прости, государыня‑матушка, свово гусара… Не гони…

Екатерина холодно прервала его излияния:

— Вам, сударь, предоставляется отпуск для поправления здоровья, заграничный паспорт и деньги для поездки на воды. По возвращении же резиденцией вашей будет город Шклов…

Зорич прикинул, замена была стоящая. Сто тысяч годового дохода и шкловский замок. Разбитной генерал не стал тянуть время. Распрощался с приятелями, получил бумаги, деньги и уехал. В отведенную ему резиденцию он вселился как полноправный владетель и повел жизнь, окружив себя невероятной в тех краях роскошью. Шуты, карлы, скоморохи заполнили его дворец. Обеды генерал‑майора превращались в лукулловские пиры, на которые собиралось все окрестное дворянство. Крепостной балет Семена Гавриловича по количеству див соперничал с петербургским придворным. А когда в июле он решил отпраздновать день своего ангела, приходящийся на январь, то на дорогу были насыпаны сугробы соли, по которой гости ездили на санях… Ничего удивительного, что на такую жизнь ему очень скоро денег стало не хватать.

В ту пору настоящим наказанием Божьим для России было фальшивомонетничество. Традиция подделывания медной монеты существовала давно. Ремесло это было выгодным, поскольку цена пуда меди в шесть раз была ниже начеканенных из такого же количества пятаков. Занимались этим делом в основном в Польше. Пятаки везли в Россию, обменивали на серебряные рубли и получали до четырехсот и более процентов прибыли. Еще легче стало подделывать первые ассигнации, введенные императрицей.

Однажды, направляясь в Могилев, в пожалованные государыней имения, Потемкин заехал к Зоричу в Шклов. Прошло время — обиды забылись. Отставной генерал‑лейтенант принял светлейшего отменно. Было о чем поговорить, был добрый и обильный стол, были девки‑плясуньи.

Вечером камердинер доложил отяжелевшему Потемкину, что де настырный обыватель непременно требует свидания, повторяя давно отмененное «слово и дело». Григорий Александрович велел впустить. Вошел шкловский еврей, отрекомендовавшийся Давидом Мовшей.

— Чего тебе? — спросил Потемкин.

Посетитель, молча подал светлейшему сторублевую ассигнацию. Тот повертел ее перед глазами и спросил снова:

— Ну и чего тута?

— Извольте прочитать ваша светлость, что там написано…

Потемкин посмотрел на одну сторону банковского билета, на другую.

— Ну чего? Вот нумер, вот штемпеля. Под оными напечатано… — Светлейший прищурил глаз. — Вот «объявителю сей государственной ассигнации платит с.‑петербургский банк сто рублей ходячею монетою, год 1772. С.‑Петербург», боле ничего не вижу. Говори сам, чего тута?

— Ваша светлость читают‑таки без внимания… Не «ассигнация» с позволения вашего, а «ассишация» написано. Извольте поглядеть…

Потемкин нахмурился.

— Где взял?

— Ежели так будет угодно вашей светлости, я могу их принесть хоть цельный мешок.

— Давай, — князь велел секретарю выдать посетителю тысячу рублев, чтобы тот обменял их на фальшивые. Малое время спустя доноситель вернулся. Теперь Мовша пришел уже не один, а с помощником. И тот вывалил перед Потемкиным целую груду фальшивок.

— Кто делатель?

И тут оба доносчика наперебой стали рассказывать, кто занимается сим преступным деянием. Назвали камердинера каких‑то графов Зановичей и карлов «шкловского деспота», Семена Гавриловича Зорича…

— Что за Зановичи?

Оказались два брата далматинца Марк и Аннибал, два авантюриста, промышлявших шулерской игрой. Уличенные в мошенничестве, вынуждены были бежать из Венеции, где их портреты были вывешены палачом на городской виселице.

Пересекая одну границу за другой, добрались авантюристы и до России. Как они снюхались с Зоричем, понять не трудно. Сначала, видимо, карты, проигрыш, долги и отсутствие денег… Старшего Зановича схватили и тут же на месте уличили в подделке сторублевых ассигнаций. Младший бежал.

Потемкин велел нарядить следствие, пообещав по возвращении перевести его в Петербург. Меньшого фальшивомонетчика схватили в Москве у заставы. При нем оказалось с лишком семисот тысяч фальшивых ассигнаций сторублевого достоинства.

Дело о «шкловских диковинках» тянулось долго. Государыня сама следила за ним. Зоричу удалось отбояриться от обвинений. И Екатерина велела вывести бывшего фаворита из‑под подозрений. Но «лицо» в глазах императрицы он потерял навсегда. Генералу Пассеку велено было учредить за ним негласный надзор. А далматинских «аристократов» отправили в Нейшлотскую крепость.

Любопытно отметить, что в 1789 году при нападении шведов, оба узника по малочисленности гарнизона встали в ряды защитников крепости. Разумными советами и личной храбростью братья оказали немалую услугу солдатам. В результате чего получили свободу и были высланы за границу через Архангельск.

В один из приятных летних вечеров в круг гостей, собравшихся у государыни, вошел высокий красивый шатен с серыми наглыми глазами. Мундир кавалергарда и рельефы, подчеркнутые лосинами, весьма выгодно оттеняли статность его фигуры и вызывали чувства приятного ожидания у дам.

«Римский‑Корсаков, Ванька, Ванюша…» — с разным выражением прошелестело по залу. Молодой человек многим был ведом. Впрочем, со старшими он держался почтительно, на дам особого внимания не обращал.

Представленный императрице, красиво преклонил колено и с чувством поцеловал пожалованную руку. Его французский был превосходен, а улыбка невинна и лучезарна. Предупрежденный о программе вечера, он, не ломаясь, занял место у клавикордов и, дождавшись начала музыки, запел. Пел Иван Николаевич, действительно, хорошо. Приятный, поставленный от природы голос, никакого манерничания…