Подушечкой большого пальца Марсден погладил ее подбородок. Возникло ощущение сродни тому, словно внезапно натыкаешься на дикое животное – на оленя, к примеру. Ничего опасного, но все непредсказуемо.

– Означает ли ваше присутствие здесь то, что я думаю?

Его рука скользнула вниз и задержалась возле губ, дожидаясь, когда она заговорит, чтобы почувствовать, как дрожит кожа. Лиззи боялась вздохнуть.

– Не знаю, что вы думаете. Я пришла узнать, не вы ли присылали мне цветы.

– Можно было спросить в письме. Не стоило рисковать, приходя сюда..

Ладонь Марсдена легла ей на затылок, сильная, теплая и настойчивая.

– Ничем я не рискую, – прошептала Лиззи.

– Нет?

И он наконец ее поцеловал.

В тот момент, когда их губы соприкоснулись, Лиззи поняла значение слова «привязанность», что значит – «безудержное желание слушать симфонический концерт в любое время дня и ночи». Ее не удивила страсть Марсдена – она давно предчувствовала ее в нем. Девушку потрясла сила собственной страсти. Ей нравилось быть с Генри – но не настолько. Она хотела принадлежать мистеру Марсдену – Уиллу. Хотела вырвать эту чудесную старинную булавку и зашвырнуть куда подальше, потому что она ей мешала. Удивить его, завладеть им.

Лиззи отпрянула:

– Не могу обманывать мистера Сомерсета.

– Тогда скажите ему, что не выйдете за него.

– А что потом? Выйти за вас?

– Это было бы рискованно – ведь у вас непростой характер. Уверен, вы и сами это знаете. Но я игрок.

– Вы игрок? – вскричала Лиззи. – Да вам нечего терять. А я не хочу, чтобы моим уделом стала нищета. Моя гордость этого не переживет.

– Тогда поступайте, как велит гордость. Девушка испуганно вздрогнула.

– Простите?

– Я не век буду служить в секретарях. Однако крайне маловероятно, что у меня будет загородный дом. И домом в Белгрейвии я, возможно, тоже не сумею обзавестись. Поэтому, если гордость для вас превыше всего, выходите за мистера Сомерсета и наслаждайтесь всеми благами, которые принесет этот брак, – объяснил Уилл с самым серьезным видом.

– Мне хотелось бы, чтобы вы убедили меня взглянуть на вещи с вашей точки зрения!

– Я не желаю вас убеждать. Хочу, чтобы вы сами – только сами! – приняли решение.

Лиззи ушла в дальний угол гостиной – не очень далеко – и обернулась, рискуя задеть резную этажерку с книгами и журналами.

– Вы же понимаете, что я предпочту ничего не делать сама! Мне хочется следовать курсом, который уже проложен и оплачен…

Марсден усмехнулся:

– Как вы помните, я занимался организацией вашей свадьбы. Свадьба обещает быть грандиозной! Если передумаете выходить за мистера Сомерсета, уйма времени, сил и денег окажется потраченной впустую. А на ваше место выстроится очередь издам, если вы решите его освободить.

Лиззи в отчаянии заломила руки:

– Вы совсем не хотите мне помочь!

– Я как раз вам помогаю, насколько хватает моего разумения.

Он подошел к забившейся в угол девушке и погладил по лицу – провел пальцем по линии бровей. Жест поразил Лиззи своей интимностью.

– Вы упрямица, Лиззи. Вам нравится все, что блестит. Вы хотите видеть Лондон у своих ног. Но здесь, – Уилл Марсден на миг задержал ладонь возле ее сердца, – живут такие несуразные романтические мечты!

– Я всегда казалась себе довольно циничной.

– И я считал себя циником. А для циника нет худшего наказания, чем влюбиться и понять, что цинизм может быть отличным щитом против пустых увлечений, но ему не устоять перед истинной любовью.

– Никогда не думала, что могу так влюбиться, – призналась Лиззи запальчиво.

– Я тоже не думал, что вы на такое способны. Что дает мне основания серьезно за себя тревожиться.

Лиззи возмущенно воскликнула:

– Чудесный комплимент женщине, которую любишь!

– Я не хочу вас оскорбить. Выйти замуж за человека ниже себя по положению – это противоречит инстинкту большинства женщин нашего класса. Я не могу обещать вам совершенного счастья: его просто не существует. Время от времени нам будет казаться, что наша совместная жизнь не удалась. Не раз вы позавидуете новой миссис Сомерсет и пожалеете о своем выборе. И я не знаю, достанет ли вам мудрости, чтобы преодолеть неизбежные задние мысли – и преодолевать их вновь и вновь.

Лиззи устало покачала головой:

– Вы буквально толкаете меня назад в объятия жениха. Неужели вам нечего сказать в свою пользу, бросить мне приманку? Значит, если я выйду за вас, мне нечего ждать, кроме серого и убогого существования?

– Приманку? Хм. – Его палец погладил ее нижнюю губу. – Для начала множество симфонических концертов. Кстати, от мистера Сомерсета вы этого не дождетесь. Не думаю, что плотские желания сильно занимают его ум.

– Может быть, и мой тоже – после Генри Франклина.

Склонившись к Лиззи, Марсден провел языком там, где только что был его палец, и ощущение было такое, словно он приласкал другое, очень интимное, место. Лиззи закрыла глаза от удовольствия. Она была потрясена.

– Вы в этом уверены? – прошептал Марсден.

Лиззи тихо засмеялась, и последние остатки тяжелых сомнений ушли прочь.

– Может, и нет. Но не думаю, что брак может держаться только на плотских радостях. Что еще вы можете мне предложить?

Он поцеловал ее в губы.

– Я буду ценить и уважать ваш ум. – Поцеловал снова. – Дам вам свободу – в той же мере, как себе самому. – Новый поцелуй. – И непревзойденную любовь, и заботу о чудесной, очаровательной старушке, в которую вы однажды превратитесь.

Его поцелуи, его слова заставили сердце девушки жарко трепетать. Вдруг ей стало страшно, что она сей же миг готова признаться, что согласна бросить все ради него! Лиззи отвернулась и выбежала из гостиной.

Стюарт мало-помалу напивался. После ухода Верити Дюран он не двинулся с места, только снова и снова наполнял стакан.

Он всегда презирал крепкие напитки как средство забыться. Самым ужасным воспоминанием детства было видение пьяной матери, лежащей в пьяном оцепенении в их доме в Торки. Но сегодня и бутылка не помогала. Сколько стаканов он уже осушил? Пять? Семь? Тогда почему же ему было больно дышать, словно легкие проткнули иглой?

Зазвонил дверной звонок. Стакан выпал из его руки и упал к ногам.

Сколько времени прошло с тех пор, как она ушла? Как отсчитывают время в аду? Может быть, он сидит в кабинете и пьет уже много дней? Однако слуги еще не вернулись и не стоят в дверях, вытаращив на него изумленные глаза. Значит, он тут не так уж долго.

Стюарт взял новый стакан и налил виски до половины. Звонок задребезжал опять. И этот стакан чуть не упал на ковер.

Неужели она? И что ему делать, если это она? Один раз он прогнал ее и потерял все, что у него было. Ему недостанет ни чести, ни добродетели, ни просто силы, чтобы прогнать ее снова. Даже гнев куда-то улетучился. Тупое уныние, царящее в его голове, истощило умственные силы, необходимые, чтобы питать и лелеять гнев.

Стюарт опрокинул в себя содержимое стакана. Он не пойдет открывать. Пусть поймет, что он прогнал ее не в порыве мимолетной злости. Нет, он тщательно обдумал свое решение. Принципиальное решение. Этой женщине нет места в его жизни, и никогда не было. Почему она никак не поймет? Почему не оставит его в покое, не даст его душе спокойно умереть?

Стюарт пересек кабинет, спотыкаясь и чуть не падая, потому что ковер был усыпан осколками, и встал перед каминной полкой с часами. Который час? Стюарт не мог ра-. зобрать, где какая стрелка. Одна из стрелок двигалась со скоростью улитки-инвалида. Она ползла. Шаркала по циферблату. В одном месте – он мог бы поклясться – стрелка вообще решила немного поспать. Пока эта стрелка опишет круг, ясноглазые младенцы успеют вырасти, жениться, состариться и превратиться в слабоумных стариков. Черт, поднимутся и падут целые династии!

Стюарту удалось выдержать целую минуту и не броситься открывать дверь – кстати, и за каминную полку можно было не хвататься так отчаянно. Еще минуту и еще одну. Верити в конце концов поймет, что он решил твердо, ничто не собьет его с выбранного курса.